Кофе кончился. Остались ночь и письма.
Женский почерк - аккуратно и внаклон.
Молоточки застучали пианиссимо,
так и кажется что звуки под стеклом.

Эта музыка. Так было или не было
Лишь касаюсь этих выкрикнутых строк -
будто вздрагивает каждая молекула
и рождает этот григовский настрой.

Пишешь, снег у вас, зима, пурга нездешняя,
и до станции дорогу замело,
и посаженная мной ещё черешня
до весны под снегом спрятана тепло.

И родник, что я вокруг оформил плитами,
тоже будто в ожидании замёрз
и лесок за перекошенной калиткой
так же бел от снега, неба и берёз.

Зубы стисну... я бы мог писать и чаще.
Только музыка бумаге не сродни.
Наиграй мне, скрипка, путь наикратчайший
в деревеньку, где черешня и родник...



bor

Грусть слегка сладка, словно с мятой
Чай. Забыть о тебе - полдела;
Так испарилось уже со смятой
Простыни тепло твоего тела.

По привычке - то, что в уме - запишем
В столбик рифмованных строчек. Сложим,
Вычтем... Вечер меня затишьем
Кормит, как манной кашей с ложки.

Это судьба заигралась в куклы -
В нас; и уже не знаю - смогу ли
Нарисовать на бумаге буквы,
Отличающиеся от загогулин.



LenaS

….как тебя разрывает
ненавидеть черное небо черную
реку слагать в паркетные
пары тройки шестерки какие варвары
складывают из камня
промазывают глиной твое нет


1

жарить яичницу на спине
такая горячая. знаешь, когда в столице
чуть более плюс тридцати (отвечай же, что нет),
жадно хочется пить (было б море - пожалуй, топиться)

ты такая горячая, что целовать каракум
все бессмысленней - много песка и слащавой начинки,
от такого тепла забирать поцелуи со скул
что-то вроде греха первородного. небо с овчинку

покажется, если сказать: отпусти,
черных птиц по весне выпускают на волю из клети.
отвечай: не пущу, - добавляя: грустится - грусти.
если хочешь яичницу, яйца возьми на буфете.


2

у мандаринов щербленая, как иголками тыкали, кожа,
после нового года куча - лежат под ёлкой -
никому не нужны (символизм - вещь отчасти пошлая,
а отчасти так проще с тобой говорить - а толку?…)

у мандаринов хребет - эти горькие белые жилки,
я не помню, вкушали ли их олимпийские боги,
пред грозой собирая свои неземные пожитки,
в шерстяные носки пеленая озябшие ноги.

мандарины - предатели. больше походят на запах
полу-ревности, полу-усталости, полу -
получив витаминную дозу, краснеть на глазах
при падении взгляда на рыжий шершавый осколок.


3

кровяных телец горсть
витаминки как желтая россыпь
детских бус - указательным пальцем играли в крокет,
пили клюквенный морс,
пока в дальнем краю ортодоксы
в том сопливом июле
купали тебя в молоке.

а ты знаешь, ведь я,
когда пальцы пропитаны рыбой,
выбирать чешую, не смотря откровенно в глаза,
так люблю. это если сломать,
изменить, перепрыгнув
в тот бездарный декабрь
и елку вернуть на базар.


4

a priori, все ясно. сама потянула за хвостик.
не расплелся узор? Македонского Сашу позвать?
это Гордий (сосед) к нам повадился в тапочках в гости,
полагаю, на способ завязки права выкупать.

a priori, больна. тот октябрь натягивал жилы,
а ноябрь веселился. декабрь же - махом порвал,
только взвизгнуло в воздухе. я на тебя ворожила,
ворошила белье и себя находила в словах.

a priori, когтистое эхо поранило город,
разродившись котятами (как в ледостое топить?)
я напомню, что многие крепости брались измором.
если нас поделить, a priori получится пи.



terless

Корабли жёлтых листьев плывут по лужам.
В этой жизни каждый кому-то нужен.
Есть немного тепла, и грусти немного.
И прозрачна даль. И пуста дорога.
И спасеньем память моя смешная
По асфальту в прошлое уплывает,
Чтобы вновь терять и просить прощенья
За попытки вечного возвращенья.

Наши души давно в паутинках трещин.
Мы несём через время смешные вещи.
И деревья в прошлое облетают.
И смешные мелочи нас спасают.
И пройдя эту жизнь, и её не зная,
Мы встаём на пороге странного рая,
Где живут души наших детских игрушек
И прекрасных животных святые души.

Нам так много дано… Жаль, что мы не знаем,
Что несём в себе мир, что граничит с раем,
Что несём в себе небо, что знает Бога…
Ни за что, просто так нам дано так много. –
Потому что в мире с теплом осенним
Неизбежна вера твоя в спасенье,
Потому что листья плывут по лужам,
Потому что каждый кому-то нужен.



Александр Назаров

Включите снег, сорвав последний лист.
Повесьте на дверях: Кина не будет.
Ты выйдешь в ночь, творец-рецидивист,
Чего-то бормоча о новом чуде.

Весь мир театр. Какое там кино.
Мир в меньшинстве – на нас нисходит небо.
Посмотришься в случайное окно:
И в этом доме ты когда-то не был.

Придумай жизнь для тех, кто за стеклом,
Сюжетом вырастающим из грима.
Так мало смысла в собственном былом,
Что кажется: всё в жизни повторимо.

Так повтори, попробуй, не спеши,
Договори, что прежде не сказали
В зиме две одинокие души,
И всё опять закончится слезами.

Включите снег. Теперь уж всё равно.
Ночь встала интерьерами пустыми.
Ты просто смотришь в тёмное окно
Своей судьбы, что прожита другими.



Александр Назаров

Позвони мне, пожалуйста, слышишь!
За окном зажигают огни.
Дождик капли роняет на крыши…
Позвони, позвони, позвони…

Только это – другого не надо –
Телефонная связь – навсегда…
Переход от дождя к снегопаду…
Утекает меж пальцев вода.

И года утекают меж пальцев,
Лишь в морщинках останется след.
Все мы здесь, на земле, постояльцы,
Ничего постоянного нет.

В ожиданьи звонка безнадёжном
Моя жизнь превращается в ад.
Я хватаюсь за трубку тревожно…
Но оттуда, где ты – не звонят.



Чекина Марина

Снег серебристый, душистый, пушистый.
Санок искрящийся бег.
Серое небо пустынно и мглисто.
Падает медленный снег.

Весь изнемогший, как люди продрогший,
Месяц томится вверху.
Снег, на губах от дыханья намокший,
Тает в пушистом меху...

Мрак и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась. –
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз...

Встретился кто-то. Прошёл озабочен:
Встретился кто-то в снегу.
Ветер и холодно. Холодно. Очень.
Месяц в туманном кругу...

Ряд фонарей убегающий ровно.
Всепроницающий мрак. –
Губы отверженных женщин бескровны,
И неуверен их шаг.

Снег и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась.
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз.


Виктор Гофман

Я забыла о муке адовой -
Ты мне свой подарила свет.
Не расспрашивай, не разгадывай
То, чего в моем сердце нет.
Я люблю тебя тихо, преданно,
Как соломинка тростника,
Удержу твою жизнь неведомо
Чьею силой - наверняка.
Сам Господь за тебя боролся
С силой темною, неживой...
Кто же грубо так обошелся
С твоей нежностью луговой?
Я к тебе приникаю ласково,
Как травинка к ноге босой,
Я тебя осыпаю сказками,
Окропляю живой росой
Тихой песенки неумелой -
Все слова позабыты в ней,
И в тебе образ Птицы Белой
Проступается все ясней.



Елена Фролова

Сколько их встречено.. Нами и прежними...
Сколько сосулек губами облизано,
Сколько теней по сугробам развешано,
Юбок на елки примеряно плисовых...

Новый? Да бросьте вы, старое кружево
Вьется порошей по белому пологу,
Станут со временем теплыми лужами
Радужных льдинок искристые всполохи...

Таинство - Нового Года рождение -
Бусина брошенной в детстве мозаики -
Древне как мир. Белый фартук надену я,
Выберусь снова по снегу, да за реку -

Руки подставить под тельце грядущего:
Выношен, выдохнут, принят и выкупан...
Люди - он ваш... Не больной, не запущенный,
В теплой пеленке из счастья. Без выкупа.




Калоша счастья

Нас родители так приучали тебя упрашивать, что почти убедили в сказочном всемогуществе, добрый Санта, пусть эта радость случится нашей - и юридически узаконенной, как имущество. Нам ведь много не надо – здоровья и чтобы живы все, научиться смеяться, а то позабыли, как это, ты на каждом углу ведь машешь рукою жилистой, обещаешь всем праздник елками да плакатами, да тебе наши просьбы – мелочь, раз плюнуть, правда же? Мы вели себя хорошо, только нет свидетелей. Нам ведь много не надо – радости детской, радужной, чтобы мы этот год, как свой самый первый, встретили. Чтобы мы отпустили все то, что по жизни волоком протащили до сих, изменяя рельеф поверхности… Позвони, добрый Санта, в свой новогодний колокол – десять громких ударов и фейерверк для верности. Пусть зима за окном, как обычно, не будет белой, ведь на южных окраинах снег на картинках видели… Ты прости, если мы вдруг неправильно что-то сделали, и давай, добрый Санта, не подведи родителей.
Город вшит в новогоднее яркое оперение, пахнет всем мандариновым, сахарным и поджаристым…
Хочешь, я расскажу тебе это стихотворение? Только выслушай все внимательнее, пожалуйста.



Кот Басё

Это просто история без героев, эпизод подслушанных разговоров. Он мечтал, что когда-то их будет трое, и она улыбалась – еще не скоро, он писал за двоих по ночам программы, потому что парню, конечно, проще, и при встрече ее молодую маму называл серьезно «любимой тещей». Он работал, как проклятый, снял квартиру, разбирался в шубах, духах, бриллиантах, и она смеялась: «Уйди, противный!», но у жизни тысячи вариантов. И когда наконец-то купили кольца, вдруг пришел анализ с пометкой «онко-», и романтик с верой народовольца стал ненужным больше больным подонком. Крест вдовы – печальная перспектива, молодая жизнь, не судите строго…
Он остался ночью в пустой квартире – умирать бессмысленно, понемногу, он был предан больше, чем бренным телом, он был предан всем, для чего дышалось, в лунном свете плавилась и блестела рукоять отравленного кинжала. Он не верил в Бога, не верил в черта, он хотел, не мучаясь, просто сдохнуть, но рентгеном заживо перечеркнут, перестал делить «хорошо» и «плохо». И весной – после трех беспощадных химий, воскресая чьим-то порывом воли, он вернулся к жизни – худой, как схимник, обескровлен – только не обездолен. Он отстроил мир – по следам, крупицам, по кирпичику – точно, до сотой дюйма, он сумел от смерти освободиться – и остаться светлым, простым и юным, не просил у неба достойной мести – Бог и так ему предоставил фору, никогда с подругой, потом – невестой не случилось лишнего разговора. У него родился кудрявый мальчик, через год – его отраженье – дочка. Потому что быть не могло иначе. Потому, что быть не могло – и точка.
Через много лет на случайном рынке, выбирая детям хурму и груши, он увидел в нищенке над корзинкой ту, которой однажды он стал не нужен. Им обоим было слегка за сорок, только время въелось в нее печатью… Эпизод подслушанных разговоров, лучше б было просто не замечать их.
Он смотрел – и ужас больничных пыток, всех мучений, что разрывали сердце, в этом взгляде виделся так открыто, что она искала, куда бы деться, что она всей черной, пропащей сутью понимала, что ей за это будет… Сверху мудро и строго смотрели судьи. Мимо шли равнодушно и молча люди.
Они больше не встретились – даже взглядом, никогда друг другу и не приснились.
Берегите тех, кто сегодня рядом. Берегите.
И – оставайтесь с ними.



Кот Басё

69

"Или любовь - это и есть долг?
Или долг - это любовь и есть?
Тех, кого я должна любить, - полк.
Тех, кого люблю, могу перечесть
по пальцам рук, четырёх, моих и твоих,
любимый так, что сильнее нельзя любить...
Скажи, должен ли Чехов любить больных,
или можно вылечить и забыть?"

(с) Вера Павлова


***

Под козырьком у неба дьявол рисует синь.
Дьявол рисует вдох. Нам уравняли счёты.
Честный подстрочник суки - *ты был невыносим*,
Выйди отсюда, три раза cплюнув через плечо.
Сотую ночь печёт, сотую жизнь течёт –
И кровь остывает в ноль. Ноль – это не моё!
Все мои мысли, тайны знаешь наперечёт.
Кто тебя выдумал? Кто тебя создал? Чёрт?
Чёрно – черничной кто тебя ночью пьёт?

Бабочки нервных стонов, шёлковый звукоряд.
Каждый покорный жест я превращаю в строки.
Ты до конца времён будешь пленницей короля –
Мне удаётся многое на острие п(р)орока –

Девочка, чувствуешь жар наших двух гиен?
Тонким листом бумаги станешь карандашу.
Я твой развратный, разнузданный сюзерен –
С(ад) уже близок. Я тебе покажу.

Слепок с коленок неба у нас украдёт прибой.
Наедине с тобой минуты пронзают кожу.
Сотая доля правды – ты – это болевой
шок. Ты можешь так, как ни один не сможет.

Ты в каждый сон мой входишь, сбивая пульс.
Жарким транслитом страсти, влезая под одеяло –
*кажется, через мгновенье – я под тобой взорвусь*
Мой нехороший мальчик с пометкой – Diablo.

Нет ни границ, ни рамок – наш жаркий секс –
Снайперский выстрел с прицелом в исповедальню.
Ты – лишь мишень для злословия поэтесс:
Целюсь, любимый, небо включает дальний.

Мы мастера измены, генералы постельных войн:
Простыни смяты, пахнут тобой подушки.
Маленький, я тебя жёстко выебу под крестом,
И от наших оргазмов небо закроет уши.

Так, как всегда: в сказках и их конце,
в с(ад)нящем кожу солнце, в чужом лице.
Так кто тебя выдумал? Кто тебя создал? Бес?
Под козырьком у неба дьявол рисует…секс.



Кысь

это такое знойное-знойное лето…
плавит…и плавит….и плавит меня внутри…
я не одета совсем……..или нет – одета
в лёгкое пламя горячей твоей любви…
вновь излучаю Музыку каждым нервом,
каждый мой стон патетичнее всех сонат,
я потеряла совесть и чувство меры
в диком желании бешено брать и брать,
чтобы потом отдавать себя так же свято –
душу выплёскивать….и расточать легко…
я за тебя и тобой на тебе распята,
но воскресаю Словом во тьме веков…
ты как всегда вызывающе честно грешен,
пьёшь меня жадно – до самого дна, взахлёб…
а на губах одуряющий вкус черешен –
лишь надкусил - и я тут же пустила сок…
и надломилась тоненькой, хрупкой веткой,
вскрикнула птицей – но ты погасил мой крик,
сильной рукою – родною, до боли цепкой
стиснул запястье и властно к губам приник…
сердце забилось гулко, сбиваясь с ритма,
и не вздохнуть, не вытерпеть эту боль –
ты стал моею самой жестокой пыткой,
нежный палач, как к лицу тебе эта роль!



Аманда Моррис

Декабрь. Снегопад. Бродячий пес
обеспокоен поиском приюта.
Еще вчера он нужен был кому-то,
еще вчера исправно службу нес,

стерег очаг, бросался на врага,
вилял хвостом, приветствуя хозяйку...
Сегодня снег, и голодно, и зябко,
и не найти приют... наверняка...

Не дай же, Боже, потерявши нюх,
когда-нибудь, вот так, по снегопаду
брести, считая привязь за награду,
и клянчить подаяние у шлюх...



Евгений Израильский

Снова падает снег, белый свет фонарей.
Ярко-красные вспышки рекламных огней.
И последний трамвай, и цепочки следов,
И слова из забытых чуть сказочных снов.

И промерзших подъездов пугающа - тишь.
Только снег, только ночь, и безмолвие крыш.
Только шелест страниц, гул спешащих такси,
В окна бьется чуть слышное слово: "Прости!"

Если выключить свет - все зальет серебром,
А к утру мое сердце покроется льдом.
Отразишься в нем ты, эта ночь, я сама.
Это просто Декабрь. Наступает зима…



Елена Филонова

До рассвета - одна сигарета и восемь страниц:
На счастливом финале заклинило. Намертво. Глухо.
Октябрю умирать - пулеметная очередь птиц
Наискось рассекает дождливое серое брюхо.

А матэ получился такой... хоть совсем не готовь.
Ты не любишь матэ, но закончились кофе и виски.
На перилах балкона танцует чужая любовь -
То ли пьяная вдрызг, то ли просто поклонница диско.

Ты свою проводила - я помню - неделю назад,
На подушечках пальцев не высохли кровь и чернила.
А чужая любовь крутит попой не в такт и не в лад -
Вот дуреха. А впрочем... твоя еще хуже чудила.

Покрасневшее яблоко осени падает вниз,
Если хочешь куснуть - подставляй поскорее ладони.
А чужая любовь обживает соседский карниз.
Не пугайся, my darling, тебя она нынче не тронет.


(с) Ширанкова Светлана

Такой вот исход декабря – небывало талый.
Сыплет теплым, теплее ладоней, снегом.
И город качнется, и вспыхнет в ночи ковчегом,
И будет тонуть, и молить, чтоб огня хватало.

И всякая божья тварь, чуть заслышав склянку,
Станет считать удары до залпа пробки,
Как будто от залпа всё сущее канет в пропасть,
Скользнет по отвесной горе на пропащих санках.

И сызнова жизнь начнется от глупой меты.
И мягкий, мягче дыхания, снег коснется
Сомкнутых век, под которыми всходит солнце
Проблеском веры в глазах, кареоким светом.

Такой вот исток настроения - топкий, теплый.
Всё сыплется снег, что белее и слаще сдобы.
И там, на отвесно парящей горе, подобно
Мачте ковчега тянется в небо тополь…




Ионафан

А мы с тобой так похожи -
как половички в прихожей,
как ранки на двух коленях,
как травы среди кореньев...

А мы с тобою так разны,
что ночь приходит с моноклем -
спросить, когда остановка,
и долго смотрит на фразы...

А время весело катит -
в него впряглись две лошадки...
И только мы здесь решаем,
на сколько сена нам хватит...

В конце дороги ждёт Гудвин,
а, может, сказка иная...
И версты тёплые будней
мы просто - запоминаем...

И лето скажет, чтоб листья
подольше играли в зелень...
и я - назову это жизнью.
А ты - колдовским своим зельем...



Rewsky

Обилие чешуйчатого сна
сознанье заражает пустячками
поутру, где зелёная волна
охватит дом, как гладкий серый камень...
Зашевелились жабры над песками -
на донке - льнёт приманкою весна...

Хоть плавники намерены рулить,
вмещая в ток воды хвоста зигзаги -
не дремлют сети, и, умерив прыть,
ты сможешь в очевидное доплыть
Большою Рыбой из рыбацкой саги,
ячейку миновав конца игры...

Искрящей чешуи калейдоскоп
узорчат так, что зеркала - немеют,
но чайки отработанным броском
беспечному предъявят крайность меры
возмездия, где, так же пламенея,
не рыбою ты станешь, а куском...

Но море не запомнит путь его:
отложены икринок мириады,
и жизни не погасит торжество
ни бочек соль, ни блюда с маринадом...
Плыви, покуда тёплою наградой -
волна, в которой всё - и ничего...



Rewsky