любимому


давай вернёмся в наш седой июнь,
там солнце будет нам светить ночами,*
он возвратится перебором струн,
цунами встреч, ожогами прощаний.

давай уйдем в те серые дожди,
гулять под любопытным взглядом тучек,
путь краток: «я пришёл», а после: «жди»,
и каждый миг, прожитый вместе, штучен.

исхожен сотни раз родной маршрут,
что сложен из сплетений тихих улиц,
они хранят заброшенный уют,
нам удалось тогда не разминуться.

а знаешь, годы – это так смешно –
они важны лишь в календарных дебрях…
и сколько лет пройдет или прошло –
зачем считать, не наше это дело…

мы просто – будем. чаще «вопреки»…
но и «благодаря» мы будем тоже.
не превратиться б только в угольки,
а будням не давать себя стреножить.





* это не "странный образ", а речь идёт о таких широтах, в которых есть определенный период времени, когда солнце не заходит за горизонт, называется он "полярный день" (не путать с "белой ночью", которая означает лишь светлые сумерки); полярным днём солнце могут закрыть тучи или облака, но оно остается на горизонте; это явление происходит именно в июне :)


© Макаренко Екатерина

А ты помнишь? в ладони вонзалось нам лето-лето из июньских ветров и холодных капель, как в автобусе ты открывал окно? А ты помнишь, я отгадала твои секреты, лечила поднадоевший кашель и заставляла пить тёплое молоко?
А ты помнишь небо в кроваво-красном? песок сквозь пальцы? поток машин?
Тогда казалось простым и ясным - любить его, за него держаться и даже в пропасть нырять за ним.

Потом зима и застывший город, вскипевший чайник и пустота. Молилась тихо, искала повод увидеть снова твои глаза. Купила краски, разрисовала цветочным буйством свой тихий мир... и это всё, что со мной осталось. Хотя ты тоже когда-то был.
Стекало время водой из крана, я научилась не замечать тоску разобранного дивана, и холод, стиснувший два плеча.
Ты пишешь: как ты жила? скучала?

а я не знаю с чего начать.


© Хрустальная Марго

Целую пальцы твои кончиками своих пальцев...
Здравствуй...

Ты тоже чувствуешь, что мир сжался
и замер на расстоянии одного удара
вечно спешащего сердца?

Хотя у нас безвизовый коридор,
мы, конечно же, злостные невозвращенцы
и нарушители собственных границ.

Ты адепт новой веры моих открытых ключиц.
Я для тебя раздеваюсь — обязуешься чтить?
Читать между строк и,
не веря ни единому слову,
верить в меня?

Слова...
Это слова нами играют,
обещанием мая манят,
вот-вот захлопнется западня...

Клак...

Так тихо...

... Пальцам, сведённым в "замок",
невдомёк, что в мире существует
что-то ещё.

Целую тебя непоследовательно:
губы...
и снова губы...
и снова...
плечо.

Развиваю серию поцелуев
на кончиках пальцев.

В кои то веки не опасайся данайцев...

Время бьётся мобильно,
упакованное в пластик
руками трудолюбивых китайцев.

Простим ему вечную спешку:
у нас тысяча лет впереди,
как у всех, кто уже обращён
в эру открытых ключиц,
доверчивых пальцев —
чем и выведен из-под влияния
временных зон.

И пускай в мир заоконья приходят
гнетущие холода —
целую пальцы твои...

Здравствуй всегда...


© Уже Другая

... И тогда, когда взгляды,
соприкоснувшись, на миг отпрянут,
а после снова сойдутся в маленьком поединке,
и тогда, когда воздух станет густым и пряным,
но ускользающим,
словно чья-то жизнь на дагерротипном снимке.

И тогда, когда губы твои
коснутся дыханьем моих ключиц,
а тяготение тел станет острым и обоюдным,
и ты не поймёшь,
чего хочешь больше —
смять меня или упасть ниц,
объявляя новоявленным чудом.

И тогда, когда мир сомкнётся,
образуя остров,
и пальцы твои войдут в реки моих волос,
и время разделится
на ушедшее "до"
и неизвестное "после",
а то и вовсе, с цепи сорвавшись,
пойдёт вразнос:
закончится разом
и тут же начнётся снова —

даже тогда, слышишь,
я
не скажу
ни слова...


© Уже Другая

В ней намешано-наворочено - и кровей, и чертей, и сказочек,
её в детстве считали порченой, ну, а после признали лапочкой,
а сейчас она точно - кошечка, хоть не хочет, а просто дразнится:
закрывает глаза ладошками и мурлыкает "... восьмикла-а-а-ссница-а-а",
и смеётся - играет, стервочка, ведь не любит, а так... ласкается.

С червоточинкой, злая девочка, потерявшая нить скиталица,
а накручено-наворочено - там Хайнлайн вперемешку с Маркесом,
с ней непросто, но междустрочия обозначены красным маркером.

Он не знает, чем всё закончится: в ней огонь, но прохладны пальчики,
в нём - столетнее одиночество постаревшего Принца-мальчика,
но всё туже в клубок свивается, всё острее согреться хочется.
... спи, Алиса, усни, красавица, чудо-юдо моё без отчества...


© Уже Другая

Всё реже манят дактиль и хорей.
Всё чаще жизнь обветривает губы, когда в уют своих гиперборей влекут меня безумные суккубы. Души моей пустые невода давно не знали солнечного света. В глазах моих, в словах моих – вода. И всё-таки гнетёт меня не это. Он говорит: «уверуй – будешь свят». Он говорит: «приди и будешь вечен». Но, если я своей виной распят, то, значит, и платить за веру нечем. На всё, что мне отпущено – табу. И нет давным-давно былой отваги. И надо ли писать свою судьбу на выцветшей от времени бумаге?
О, господи, прости мне этот грех: самим собой неправедно оболган, обманывая каждого и всех, я жил в чужих обличьях слишком долго. И бремя одиночества – итог. Хоть весь я, как и прежде, нараспашку...

На кухне чайным духом кипяток исходит через тонкий носик в чашку.
Закрой глаза.
Не думай обо мне.
Читай мои стихи по зову крови.
Меня здесь нет.
Меня здесь больше нет.
Я только звук в тобой спасённом слове...





© Ник Туманов

Я могла бы дальше сплетать слова,
я могла бы лгать, что любовь удержит,
но приходит правда — всегда права —
и лишает разом любой одежды,
и лишает разом нелепых прав,
притязаний, образов, ипостасей,
а потом растёт, даже свет поправ, —
так растёт прискорбный дефект в алмазе.
Входит в кровь и в кости, в уют жилья,
как волна, рождённая бронзой гонга.

Принимай и ты то, что знаю я.
Будет страшно — правда, совсем недолго.
А потом ни жарко, ни высоко,
а потом ни холодно, ни убого:
ты лежишь, скукожившись узелком,
в записном блокноте слепого бога,
и скользят по нитям твоей судьбы
пальцы отстранённо, не слыша крика,
потому что — вечность, и бог забыл,
как его намеренье многолико.

Для чего он в узел связал тебя,
на какую память, каким зароком —
лишь его касания ознобят,
ты откроешь сам.

Оставайся с богом.


© Уже Другая

У прадеда были дети. Сначала их было много,
но к возрасту патриарха остались лишь дочь и сын.
У прадеда были пчёлы — он был для них добрым богом,
и часто терялись пчёлы в пространствах его седин.

Младенец, без года ангел, мой брат, вызволял их смело
из дебрей колючих прядей окладистой бороды,
и мама — почти девчонка — тревожилась и немела,
не зная ещё касаний прожорливой пустоты.

А прадед смеялся басом и целовал ладошку,
и пах молоком и мёдом день старшего из мужчин,
но время брело к закату, серело ничейной кошкой
и вышло совсем в итоге к полудню сороковин.

Я видела бы всё это, когда родилась бы прежде,
чем прадед мой лёг на лавку и сделал последний вдох,
но, выждав четыре года, поймал меня частой мрежью
в бездонной пучине света уже не пчелиный бог.

Нет брата, а я осталась — не лучший хранитель рода,
во мне много слов и хлама и мало родной земли,
но видела — шёл мой прадед по мостику над Смородой.
... А может, не шёл он вовсе, а пчёлы его несли?...


© Уже Другая

кажеш геометрія, живопис, форма, відомий у вузьких колах кубіст,
кажеш авангард, модерн, ренессанс, роздробити, спотворення перспективи,
кажеш, і я чую, як тихо тебе кохаю, хтось-таки має т е б е любити,
а не геометричні примітиви.

кажеш мова, порожнеча, ефір, сприйняття немає з моменту народження мови,
кажеш Кастанеда, модальність, безгоміння, Бог, буття, бездоганність,
кажеш, а зникнеш – ніхто тебе не шукатиме, з вогнем вночі шукати
не буде ніхто, крім мене, звичайно.

кажеш Гумільов, акмеїзм, безримність, рваний розмір, розстріл,
кажеш еволюція, еґо, Едем, епатаж, некласичний, Ніцше,
кажеш, а вони не знають, не бачать, не чують тебе, як я вмів,
але малюють, грають, ліплять, пишуть...

(перевод - Надежда Василенко-Коровянская)


© Табишев Кирилл

восемь углов образуют стены.
подоконники, окна творят обрыв.
дай написать тебе стихотворение,
чтобы углы не были так остры.

где-то на нефть поднялись цены.
нам - неизменно падать. и снег упал.
дай написать тебе стихотворение,
чтобы теплее любого из одеял.

помни, от нежности до Геенны -
шаг. обратно - счёт не найти шагам.
мне никогда не хватит стихотворений
изобразить, насколько ты дорога.


© Табишев Кирилл

эта ладонь тем, кто не сказал, но хотел сказать.
кто не успел запомнить себя в родных глазах.
тем, кто живя в «сейчас», хотел бы уйти в «назад».
тем, кто встретит один в 12:00 залп.

эта ладонь тем, в ком с детства мечта - летать,
но лётчик избрал неправильный курс на старт.
в кабине горел закат. на кухне горит плита.
и лётчик смертельно устал не летать.

эта ладонь тем, кто подойдет к своему окну
нарисовать имя и зачеркнуть.
тем, кто ночами часто не может уснуть,
зная, о чем хотел достучаться Кобейн Курт.

эта ладонь тем, кто повзрослел, но не стал сух.
тем, кто строит зимой шатёр из одеял. двух.
всем заложникам двух смыкающихся на них дуг,
что без остатка в сумме - замкнутый круг.

и каким бы замкнутым ни был круг,
эти ладони - твоих рук.


© Табишев Кирилл

кто был со мной, тот будет моим всегда,
небес не станет, рек утечет вода,
и обожженной кожей сползут года,
века и страны,
и каждый город будет испепелён,
и канет в лету лучшее из имён,
и не оставит время других времён,
но я останусь,

в тебе останусь белой ночною мглой,
иглою в сердце,острой стальной иглой,
далеким гулом, многоголосьем злой
гортанной песни,
но слов не будет, просто не будет слов,
не подойдут ни ненависть, ни любовь,
а словари далеких иных миров
здесь бессловесны,

но я останусь, чтобы в тебе звучать,
теперь я в каждой клетке твоей - печать,
ведь я в тебя впечатана точно часть
тысячеликой
иштар, исиды, хатор и хатшепсут,
я воплощенье самых небесных пут,
я страшный суд, я самый бесстрастный суд
богини дикой,

и ты не сможешь больше меня забыть,
изгнать, исторгнуть, выбелить и избыть,
и даже если выберешь не любить,
ты не разлюбишь,
поскольку из любви рождена печаль,
она в тебя впечатана точно часть
любви, но ты не сможешь уже начать,
а лишь пригубишь,

и в реку вечности канешь наверняка,
а после канет в вечность сама река,
но я останусь, я неизбывна, как
небесный ветер,
который точно знает - любовь была,
и были свет и тени, и боль, и мгла,
и ты храним, и болью в тебе - игла,
и с ней - бессмертье





© Алёна Лёшина

перестать смотреть с немой укоризной,
послать тебя наконец... отчаянно
забросить на дальнюю полку жизни
всё, что с тобою спаяно,
переместиться в другое пространство,
избрать ремесло попроще,
без формул в Excel, гламурных рамок,
и всей этой мути, в общем,
переселиться поближе к морю,
туда, где ясно и ветрено,
в маленький домик, на вольную волю,
лепить и раскрашивать весело
шершавые глиняные кувшины,
ходить в драных джинсах, измазанных глиной,
и стариться счастливо, долго-долго,
без злого унылого чувства долга,
рассказывать внукам дремучие сказки,
высаживать в мае анютины глазки,
жестоко страдать, что не рОдит клубника,
и переиначить все свои ники,
и стихи перестать писать...

но когда-нибудь, лет через ...дцать
повинуясь какому-то импульсу, какой-то силе,
забрести на кладбище, свернуть к заросшей могиле,
вдруг увидев твою фотографию,
и короткую эпитафию:
умер, потому что жить не мог без неё,
возмущенно воскликнуть: какое враньё!
углядеть за дальней оградкой
старика, наблюдающего украдкой
за выражением моего лица,
высокого, худого, крючковатого,
точь-в-точь похожего на подлеца,
который когда-то...
и бросить насмешливо: здравствуй, князь!
и прочь побрести, смеясь,

и точно знать, ты следом за мною - тоже,
ты ведь ни жить без меня, ни умереть - не можешь,
ты без меня не целый, не полный, не весь,
а я еще здесь, дорогой мой, я все еще здесь...

и ощутить себя странно счастливой,
безумно счастливой, как ветер,
самой счастливой старухой на свете
у самого синего моря...



© Алёна Лёшина

Я очень надеюсь, что она не будет похожа на меня. Чтобы не больно. Пусть она будет блондинкой. Высокой голубоглазой блондинкой, с ногами и ямочками. Или рыжей пусть будет, кудрявой солнечной девочкой с россыпью веснушек.

Пусть она любит кошек. Ленивых животных с янтарными глазами. Чтобы ты никогда не ходил выгуливать ее собаку в снег в 5 утра, потому что ей холодно вылезать из-под одеяла. И чтобы не наматывать поводок на две ваши ладошки – одна в другой.

Пусть она ненавидит стихи. Пусть не будет вскакивать ночью за потрепанным блокнотом, не будет набирать в мобильном стихи вместо смсок, пусть в закладках «Оперы» у нее будут «Одноклассники», а не эти чертовы «Стихи.ру», которые она не дает тебе читать, потому что «там все про тебя». Пусть она читает Коэльо, нет, пусть лучше Улицкую (твоя девочка должна быть умной), лишь бы на ее столе не лежали Цветаева с Ахматовой.

Пусть не любит море. Не плачет от дурацкого самопридуманного диагноза «недостаток моря в организме». Пусть любит аттракционы в парке, а не тратит последние деньги на билет до Геленджика. И, господи, пусть на набережной с ней не здороваются шашлычники!

Пусть она будет влюблена в Краснодар. Пусть не срывается в Питер, каждый раз устраивая слезные прощания на вокзалах и в аэропортах, выворачивая наизнанку твое сердце. Пусть не мечтает назвать дочь Невой. Пусть она вообще любит детей, а не туфли, пусть умеет готовить, а не дрессировать официанток в кафе, пусть нравится твоей маме, а не барменам в «Амстердаме». Кстати, пусть вообще меньше разбирается в алкоголе. И не курит пусть.

Пусть она будет другой, будет лучше. Ты ведь стоишь другого, лучшего.
Только, пожалуйста, не заплетай ей по утрам косы. Это настолько наше...







© Радиофея

Я стесняюсь писать о любви…
Для меня это слишком интимно…
Но когда это чувство взаимно,
Не предай!!! Небеса не гневи…

Я любовью весь мир освещу
В благодарность за главную встречу…
Но неискренность если замечу,
Навсегда от тебя улечу…

О любви не умею кричать,
Но важней не слова, а поступки…
Я пойду на любые уступки,
Чтоб не ранить и не огорчать…

Ты поймёшь, как поёт тишина,
Если взгляд ощущаешь влюблённый,
Тот единственный из миллиона,
От которого, пьян без вина…

О любви не стесняйся сказать,
У тебя есть на это причина…
Ты отважней, чем я, ты – мужчина…
Мне уютней о ней прошептать

Тихо-тихо под жёлтой луной
Или нет… Под дождинок звучанье,
Чтобы вечно хранилось признанье
У тебя в самом сердце, родной…






© Ирина Самарина-Лабиринт

тщетный выморок августа – быть для тебя никем –
к ноябрю до последних пределов зажат в строке..
домолчав твоё имя, катая на языке
карамельные слоги, до мятного «скоро буду..»,
взять такси.. перекрестки отсчитывать: семь-шесть-пять..
нам сближаться – как будто кинжал с двух сторон сжимать
от тебя до меня.. остриё или рукоять..
если выживем оба, то это, конечно, чудо..
хриплый шепот – мольба и угроза: «иди ко мне..»,
и ладонь от колена к бедру, и спина к стене,
и дрожащие губы на вдохе.. конец войне –
я сдаюсь.. я не знаю, как можно с тобой сражаться..
…
предсказуемо – вдребезги, в клочья.. ну как ещё?..
…
пусть спасают тебя – всепрощением и борщом..
а меня – близоруким, доверчивым «ты о чём?»
ни о чём..
ни о чём уже..
не о чем волноваться..


© Елена Ломакина

Мне пора написать об этом если не роман, то его главу.
О людях, с которыми не живу.

***
Что нам делать, любимые, нам никуда не скрыться,
Не бывать в уме нам и не сходить с него.
Написать о людях, с которыми мне не спится?
Без которых не живется,
не говорится,
Без которых не случается ничего?
Разделить нас, как обычно, на чет и нечет,
Чтоб на миг замедлив время, ослабив цепь,
Заключить всех в обручальную бесконечность,
В бесконечную обреченность
В моем кольце.

***
Выключаешь свет, выходишь из кабинета,
На улице жарко, но не бывает лета,
Пасмурных межсезоний, студеных зим.

Что нам делать, любимые?

После сообразим.


© Кот Басё

а не в этом ли дело, моя дорогая Ли, что они постоянно стоят за твоей спиной, и внедряются в древние тексты твоих молитв, и лукавят про мир, чтоб тебя не спугнуть войной? а не в том ли причина, что если упустишь нить, за которую держишься пальцем одной руки, то они запретят тебе думать и говорить, и погасят твои последние маяки? ты должна им по горло, по самую завязь строк, и они тебя помнят, когда их не помнишь ты. каждый в мире безумен, отчаян и одинок, каждый знает, когда и зачем нужно жечь мосты. а твои нерушимы, нетленны и высоки, одинаково стынут которую тыщу лет. каждый день ты приходишь на берег своей реки, смотришь в небо и просишь послать ответ. где-то в это же время приходит седой старик, и садится поотдаль, и смотрит в твоё лицо, и в глазах его тексты каких-то нездешних книг, и тихонечко он о тебе говорит с Отцом. ты не слышишь, как губы, в которых небесный мёд, умоляют беречь тебя и укрывать от бед, он закончил молитву - "когда-то она поймёт..", и ушел незаметно, пока ты ждала ответ.
и теперь ты свободна, моя дорогая Ли, за твоим горизонтом старик обозначил Путь. если встретишь его - поклонись ему до земли. и забудь..


© Лилу Сабрум

И когда-нибудь, черт возьми, мы отправимся в Сан-Франциско.
Автостопом.
С рюкзаками.
В потертых кедах.
У нас не спросят имен, мы не будем в списках
Тех, кто остался в гетто.
Где-то в гетто, аллилуйя его обескровленным мостовым,
Его решеткам на окнах, его комендантскому часу,
Аллилуйя всем оставшимся, всем живым.
Аллилуйя всем погибшим и всем причастным.

Когда-нибудь, черт возьми, мы выйдем на этот мост
И, взявшись за руки, пересечем залив.
Апостол Павел заденет рюкзак крылом,
Апостол Петр будет ласков и молчалив.


© Кот Басё

Пройдут обиды и всё остынет,
Но я не дам нам с тобой остыть!
Вбиваю в лёгкие твоё имя -
Чтобы дышать, пока дышишь ты.


© Хрустальная Марго