твои ангелы одеваются строго в чёрное, прикрывая ладонями солнце, разомлевшее, сонное. целуют каждый твой след, плечи, волосы… ты слегка улыбаешься, зная, что врут, что стоит выключить свет, как тени-полосы сплетут свою клетку и губы, слипаясь, прошепчут вечное «нет»…
тебе с ними холодно в этом городе туч и вечных дождей. мне знаком этот голод и лёд фонарей над грязной рекой, этот дерзкий оскал, лисий взгляд в полукружье сиреневых век. они твои музы. они берегут причесанный старый вокзал, пару хриплых ступенек и кажется... это я написал на пупырчатой серой стене - учить французский, чтобы с тобой по звукам, по буквам рисовать шумящее море и зной, чтобы на ощупь в кромешной тьме искать твое сердце и слушать...


© Виджани

Возвращаться из города–камня в твой город-сад, где листва – ожившие яшма и малахит, где становятся обетованными небеса, где приручены звери всех четырех стихий. Возвращаться покорно, неся за собой ветра, крылья шпилей и крыш, янтарные сны морей, говорить здесь с тобою, мой чудотворный храм, мой священный грааль, жемчужина в серебре. Открывать твои створки, идти за тобой туда, где не будет печали, поскольку не будет лжи. Ты хранишь меня так, как небо хранит звезда, в глубине которой оно разбудило жизнь. Возвращаться, как память – до теплой росы в глазах, возвращаться – как странник, с зеленым листком в руке. Возвращаться из города –камня в твой город–сад.

И любить тебя на истинном языке.


© Кот Басё

Сидеть в ногах у крепости, смотреть,
как попадает в облачную клеть свет золотого дерзкого луча, не спящего в июне по ночам. Так острова берут любовь в кольцо, так ярок цвет небесных изразцов, так порастает прошлое быльём...

Господне лето в имени Твоем.


© Кот Басё

Сколько волшебных живых историй сможешь прочесть, чтоб не захлебнуться в серых зловонных потоках быта, в взглядах, врастающих в монитор?
Годы летят, словно ветер в поле. Ты не находишь перо жар-птицы,Перед тобой всё одно: корыто, с трещиной, вклинившейся в узор.

Чашечка чая и плед на плечи. Слабые руки, седые пряди.
Домик и сад - как у всех соседей. Ты в нём полвека растил уют.
Кресла, диваны, камины, печи... Боже, зачем? Ну чего же ради?!
В тридцать о сказках никто не помнит. А в пятьдесят на таких плюют.
Книга послушно ложится в руки, пальцы поглаживают страницы,
Трепетно шепчешь: - Ну жил же хоббит в теплой подземной своей норе!
Ты закрываешь глаза. Ты помнишь острые уши, худые лица,
Длинные бороды и зарубки - символ победы на топоре.
Книга затягивает, как в детстве. Манит уйти за края вселенной,
В мир, где случается в жизни чудо, в мир, где добро побеждает зло.
Чертов полтинник! Мечты-синицы. Ты в этом уютном тепле, как пленный
И в твою дверь не стучит волшебник. Что тут поделаешь? Не свезло.
Не повезло. Так случалось с всяким. Кто-то теряет ключи от дома,
Кто-то разлил на рубашку кофе. Ты же теряешь свою мечту.
Но вечерами ты ищешь знаки. Ждешь, что придут к твоей двери гномы,
Верой и горечью разгоняешь в сердце засевшую пустоту.
Чай остывает и мерзнут пальцы, книга ложится назад на полку.
Ты наизусть знаешь текст и карты каждой волшебной чужой земли.
Злая тоска обнажила жальце. Шепчет на ухо: - В тебе нет толку!
Старый, больной... И кому ты нужен, чтобы копаться в твоей пыли?
Только в твой двор прибегают дети - горстка соседских смешных мальчишек.
Дети приходят небесной манной, переступая за твой порог.
И ты говоришь им о птицах Манвэ, троллях и куче горящих шишек.
И о волшебнике, что приходит не поздно, не рано, а точно в срок.


© Кайлиана Фей-Бранч

Ты нашел себе скромную, милую, домашнюю девушку, твердо решил на ней жениться, но очкуешь, что под маской ангела скрывается профессиональный инквизитор? Как же узнать истинный характер девушки? Ща расскажу.
Нужно пойти в магаз и купить курицу. Важно: очень-очень вкусно ее зажарь. Не можешь сам, тогда попроси маму.
Далее: приглашаешь девушку к себе домой на романтический ужин.
Только не бухай! Хоть один вечер проведи трезвым, иначе тест провалится, и за дальнейшее твое более-менее сносное существование никто не сможет поручиться.
Теперь самое главное. Смотри внимательно (вот поэтому надо быть трезвым), как девушка ест курицу.
Если просто обкусывает мясо с косточек, то тебе крупно повезло: твоя семейная жизнь осчастливится лишь периодическими истериками и стандартными выносами мозга. Привыкнешь со временем, даже замечать не будешь.
Если девушка начисто обгладывает косточки, не оставляя хрящиков, то ситуация уже хуже. Зажрет тебя, не сомневайся. Эта стерва истериками не ограничится. Готовь укромное местечко, куда будешь регулярно сбегать, пока буря в твоей счастливой семейной гаване не утихнет. Лучше сбегать к маме. Мама в обиду не даст.
Ну, а если девушка грызет кости, высасывая костный мозг, то ты, чувак, попал по полной. Это твой мозг будут высасывать. Не сбежать, не развестись. Только смерть спасет тебя. Смерть мученическая, конечно же, как у великих святых.
Всё ясно?




(с) Артур Евсеенков

Сколько волшебных живых историй сможешь прочесть, чтоб не захлебнуться в серых зловонных потоках быта, в взглядах, врастающих в монитор?
Годы летят, словно ветер в поле. Ты не находишь перо жар-птицы,Перед тобой всё одно: корыто, с трещиной, вклинившейся в узор.

В десять сидишь у окна часами, смотришь на небо в немой молитве,
Сов караулишь в пустой надежде вырвать из их коготков письмо.
Десять минуло. - Ну что же с вами?! - так же скрипит во дворе калитка,
Радио в комнате цедит Верди, в небе по-прежнему никого.
Плюнешь, забудешь, вернёшься снова. Будешь читать, загибать страницы,
Выделишь маркером заклинанья, голос срывая до хрипоты.
Годы летят. Ничего иного. Серые будни, пустые лица,
Палочка в мусорке. Злой начальник. Принтер, сминающий все листы.
Дом на окраине, на задворках, выкрашен ярко-зелёной краской,
И всё равно никакого толку - так же убог, неуютен, мал.
Книги пылятся на дальних полках, будни резиной струятся вязкой,
Ночью же воется втихомолку. Плачется. С горечью цедишь: - Магл.
Этот вердикт не дает покоя. К черту таро и кривые руны!
Ты умоляешь: - Возьмите в Хогвартс! Лишь на неделю! На пару дней!
Крики уносит в людское море, письма глотают пустые урны.
И безнадежность - незримый полоз - душит под яростный хруст костей.
И никуда-никуда не деться. Не убежать от своей природы.
Магл - словно пуля вошла в ключицу. Магл. Обычный. Такой, как все.
Прочь убегает слепое детство. Вместо чудес - поезда, заводы.
Ты вырываешь из книг страницы, комкаешь, жжешь на большом костре.
Утром - работа и гад начальник. Ты на бегу принимаешь ванну.
Завтра отчет. Безнадежность-полоз жмется клубочком, как кот урчит.
Вечером в гости придет племянник. И ты раскроешь святую тайну:
- Где-то стоит нерушимый Хогвартс. Пламя надежды ещё горит.


© Кайлиана Фей-Бранч

Доу, давай-ка дернем на юго-запад.
К каким-нибудь солнечным рощам и налегке.
К женщинам, от которых жасминный запах,
кислинка имбирная тает на языке.
Возьмем только пару пижам из восьмидесятых,
удачу повесим на шею, а не ярмо.
Ну, вспомни, какими мы были с тобой когда-то.
Клянусь, я совсем не нарочно - оно само.
Откроем бутылку какого-нибудь ликера
кофейного цвета и будем курить в закат.
Ты будешь опять смотреть на меня с укором,
опять говорить: "Боже правый, ну, Рассел, как? -
Ты выпил всего ничего, а пьянее бабы!"
А я расскажу, что виною тому любовь.
А после в кабине старенького сааба
каждый уснет, утыкаясь в ладони лбом.

Будем придурками - теми, что были в двадцать:
счастливыми, пьяными, шуточки про запас.
Такими, какие вообще не могли сдаваться,
ну, разве что к женским ногам пару раз упасть.
Поедем на юго-запад, вдохнем прибоя,
умрем и воскреснем на чьих-то чужих руках.
Доу, ты помнишь, как много у нас с тобою
общих историй и пыли на рюкзаках?

Ты знаешь, как я безмерно тебя, дружище,
люблю, как я каждой поездке с тобою рад.
Мне кажется, Джонни, мы просто неверно ищем
счастье - не там, нужно пробовать новый край.

Выедем завтра с рассветом? /Ну, ладно, выспись -
не будешь пенять мне на выезд опять с утра/.
К женским глазам цвета синей пьянящей выси -
я их уже прямо вижу.
Твой верный Рас.


© Лина Сальникова

Доу, дружище! Вот же помянешь черта -
он из тебя так и выскочит с новой силой.

С тех пор, как я, грешный, писал тебе тут о чем-то,
почти ничегошеньки, знаешь, не изменилось.
Я тот же дурак, за любовь поднимавший виски.
Пройдоха, авантюрист и - всего до кучи.
Меня, знаешь, к краю теперь не пускают близко,
и я теперь понял: у края мне было лучше.
Порыв был оправдан, и все как-то было проще -
мол, да, опьянен, рискует неудержимо,
и даже - подумать бы! - в целом, почти не ропщет.
И край был источником сил, золотою жилой,
дающей свободу, всему придающей смысл...

Такая тоска без него, будто кто-то предал.

Смотрю вот сейчас на рассветную пыль над мысом,
и губы дрожат, как от плача или от бреда.
Здесь все по-другому, а я вот, смотри-ка, прежний:
опасности мне да лирического сумбура.
И первый луч солнца почти что глаза мне режет -
такая в нем неразделенная жажда утра.
Во мне такой не осталось. Меня так мало,
что будто не человек, только тень от тени.
Куда все девалось: что грело и обнимало,
хотело любви, прижимая ее к постели
рукою уверенной, слушая эти стоны
и двигаясь в такт им еще и еще быстрее?..

Теперь без нее и без края тут все - пустое.
Не думал, что ляпну когда-то, но - я старею.

Прогнившие доски да ржавые шестеренки,
сижу тут, фитиль непогашенный, плесень жизни.
И горизонт мой болтается, как веревка,
а я ей, как дурень: любимая, покажись мне.
Смешно. Не находишь? Ну да. Ну, ты понял, знаю.
Прости полуночнику сбивчивые рассказы.
Как встретишь, скажи: ей безумно идет весна, и...
И я... Нет, не стоит.
До скорого, Доу.
Рассел.



© Лина Сальникова







Седьмое письмо Расселу




Рассел, от края ты не один зависим,
жизнь это трасса - то в пробке, то по газам.
Знаю, давно не слал ни вестей, ни писем...
прости меня, друг. Я встретил. Но не сказал.
Рассел, она вернулась. Устала с теми...
Как объяснить тебе? В мир возвратился звук.
Цвет возвратился. Сместились углы и тени.
Так входят нож или морфий. Одно из двух.
Так и прильнула, плечо обожгла щекою,
словно из сердца всегда у меня росла.
Камня на камне от воли и от покоя
мне не оставила. Думал я весь — зола,
а оказалось такие ещё запасы,
так полыхнуло, как будто во мне напалм,
чёртов Везувий и адовы топки, Рассел!
Все эти годы я безнадёжно спал!
Как это было теперь не опишешь словом.
Я ей поверил. Знал же, дурак — нельзя!
Дальше... молчанье. Теперь я пустыня. Снова.
Рассел, скажи мне... мы всё ещё друзья?




© Бином

Здравствуй, дружище! Слушай меня в пол-уха,
поскольку я матерюсь теперь через раз.
Я, понимаешь ли, встретил такую шлюху,
что, знаешь, впервые почувствовал жуткий страх.
Меня - испугать! Слушай, как тебе это? - Боже!
Я думал меня не возьмут уже даже в ад,
но только на фоне нее - я почти святоша!
Представил? Меня - кто в чем только не виноват!
Ведь были и пули, и драки в лихие пьянки,
такие, что черт его знает - уйдешь ли жив.
Ведь я до вот этой пройдохи да интриганки
был твердо уверен: я - мастер красивой лжи.
А вот - повернуло и вывело к этой суке,
такой хладнокровной, что в судорогах свело -
и не отпускает от злости вторые сутки,
что хочется пристрелить - да и всех делов!
Смотрела, качала ножкой, глаза - младенца,
такие невинные - стыдно тащить в постель.
А вынула все кишки, потроха и сердце,
прошлась по ним пару раз для своих потех -
и канула, что там пули - вдогонку слова
ей выкрикнуть в спину прощального не успел.
В ней, черт возьми, Джонни, совсем ничего святого!
И где это... райское яблоко - я теперь
не знаю, но знать очень жажду, уж если честно,
поскольку в меня так никто еще не плевал.
Я землю тут рою! /найду для могилы место -
тебя позову - чтоб отпеть ее/. Голова
совсем ни о чем не думает больше... Впрочем,
я, мать ее, разыщу ее до утра,
и будет по-моему, если добром - не хочет.
Не забудь навещать меня в камере, Доу.
Рас.



© Лина Сальникова




Шестое письмо Расселу




Друг, я волнуюсь. Кого повстречал? Не ту ли,
что сердце сожгла мне, встретил бедняга Рас?
Если она — то её не берут и пули.
Я ведь и это пробовал как-то раз.
В этом же городе... Знаешь, она такая -
с чем бы ты ни был — уйдешь от неё пустой.
Сука. Всегда из воздуха возникает,
как перед пьяным гонщиком мильный столб.
Рассел, послушай, не надо искать с ней встречи!
Я те повадки знаю наперечёт!
Время — не лечит, ничто от неё не лечит.
Кто её встретил — раскаянью обречён.
Пока не вернулась, Рассел, бери билеты
на первый же поезд и дуй прямиком ко мне!
Она тебя чует как смерть твоя — с кем ты, где ты,
и в самый спокойный из светлых осенних дней
она за тобой приходит, и ты, немея -
такой оскорблённой невинностью тычут в нос -
не можешь понять почему же ты был не с нею?
А после... всё к чёрту, и в пепел, и под откос.
...Я-то тебя достану и из тюряги.
Только боюсь не сталось бы — из петли.
Вспомни, два раза карты паршиво лягут -
в третий уж лучше попыткой судьбу не злить.
Всё же, надеюсь, досталась тебе не эта.
Жду на неделе. Ром уже припасён.
Пальмы, мулатки... Рассел, бери билеты.
Тут вечера такие такие — забудешь всё.


© Бином

Ты чувствуешь запах соленой морской воды.
Ты видишь, как горы укутал небесный дым.
Я рядом. Касаюсь беспечно твоей руки.
С тобой невесомы мы. Наши тела легки.

А в метре – лазурная плещется акварель.

[Я тихо шепчу тебе: Спи, милый. Спи и верь]

Губами касаюсь податливых губ твоих.
Мотив? Пляж и солнце… да знаешь ты сам мотив.

И мы опускаемся медленно, как в бреду,
На гальку горячую… и на свою беду…
Одежда слетает как будто сама собой.
Дыханье срывается. В легких системный сбой.

Волна поцелуев сбивает двоих с колен.
Земля из-под ног уплывает. Идем на крен.
Горячая галька касается наших спин.
А дальше…

[Ты спи, мой хороший. Ты верь и спи]


© Аномаль

Пишутся только письма - и то с трудом.
Время дербанило жизнь мою по крупицам.

Брожу тут без имени, голоса... Знаешь, Доу,
сегодня Тулур был счастлив, а я - напился.
Все как обычно, он встретил свою любовь,
гулял с ней вдоль берега, что-то кричал закату,
а я ухмылялся: с таким-то горячим лбом
он умудряется быть хладнокровным как-то.
А я? - со своей расчетливой головой -
такой, что несладко пройдохам или тупицам -
вечно влюбляюсь настолько, что волком вой,
пою, как дурак, им песни, тащу их в Ниццу, -
и хоть бы сказала "спасибо" одна из них!
Тулур же назавтра забудет любое имя.

Я выпил, дружище, и что-то сегодня сник.

Куда нам с тобою угнаться теперь за ними!
Пронырливыми, молодыми - умеют врать
и верить в свое вранье, чем любую купишь.
А я захочу какую-нибудь с утра,
как дурень ищу, чтобы после толочь ей в ступе
про годы и женщин, и мямлить, мол, я ничей -
возьми, обогрей, подари мне хотя бы жалость.
Тулур любит дерзких, какие погорячей,
я - ту, что придет, что, возможно, уже рожала
и знает, что, собственно, дети и мужики -
почти что неотличимы бывают, Доу.

Тулур, в общем, лечит потом от моей тоски
всех дам, лечит так, что к утру приползает к дому,
бессилен и весел. И мы с ним вдвоем пьяны -
он счастливо, я безнадежно, идем в постели.
И он видит женщин, пришедших к нему во сны,
а я ломоту ощущаю в уставшем теле.

Пишутся только письма, а в них - фигня.
Я на обочине, Джонни, я съехал с трассы.
Не думал, что ляпну, но ты... не бросай меня.
Чувствительный, как придурок,
твой нудный Рассел.




© Лина Сальникова






Пятое письмо Расселу




Пишется проза, Рассел. Такая муть...
потом почитаю, ты будешь смеяться громко.
Дожди зарядили. Сквозь серую пелену
недели уходят полем, по самой кромке.
Я это вижу. Тебе же ещё — открыть,
что женщины возраст меняют как будто платье:
вот молода — ей скорости и игры,
а вот - повзрослела, и сил никаких не хватит
заставить поверить, что ты навсегда её,
хоть бесы в ребро, хоть выпил, хоть годы душат.
И снова — юна... А мы, дураки, поём,
всегда невпопад всё прежнее в эти уши.
Завязывай прибедняться. Тулур крутой,
но тоже нарвётся — такая планида наша.
Не раскисай там, уже выезжаю.
Доу.
P.s. И мне присмотри рожавшую и постарше.


© Бином

Приветствую, Доу! Опять - немота. Не свыкнусь.
Недельная тишина и морская глушь.
Отсюда во внешний мир не доходят письма,
но я все равно пишу и читаю вслух
потом сам себе. И шлю тебе - может, все же
какое-то доберется назло всему.
Семь дней уже штиль, и матросы скривили рожи,
курят и пьют, каждый ходит угрюм и хмур.
Я пил с ними раза три - надирался к черту!
И ни задушевных историй, ни даже драк -
представь себе! Я вспоминаю, как мы о чем-то
могли говорить за бутылочкой до утра,
как грела приятно бутылка, в которой херес,
как город под утро раскачивался, и мы
брели восвояси, и каждый - во что-то верил,
свое, потайное. Как здорово было смыть
с себя похождения ночи, упасть в кровати
и где-то до ужина спать себе крепким сном.
Сказать, что мне пусто, дружище, - так слов не хватит,
сказать "приезжай" - говорю каждый вечер, но
уж лучше рвану к тебе я, только будет случай!
И - сразу с бутылкой, сигарами - на закат.
Знаешь, я так люблю к тебе ехать с кучей
мыслишек, за солнцем, и знать, что ты будешь, как
веселый пират, бесшабашный бродяга Роджер,
меня распекать и подначивать на семью.
И кончится тем, что мы выпьем за всех, кто в прошлом,
и даже за эту чертовку и шлюху Сью.
А после решим, что от женщин - беда и нервы,
что не ходоки мы к ним больше, а через час,
дружище мой Джонни, ты точно захочешь - первым -
пойти и каких-то красоток опять встречать,
и я буду хохотать, как безумный: "Джонни,
лживый ты черт, обещай, что в последний раз!.."

Тоска... Моряки пьяны, кто-то тихо стонет.
При первой возможности - в город, к тебе!

Твой Рас.



© Лина Сальникова





Четвёртое письмо Расселу





Где тебя носит, Рассел? Письмо измято,
буквы вразвалку как пьяная матросня...
Смысл надираться с этими, без меня-то?
Кстати, о шлюхах - я тут одну подснял...
имя не помню, помню, что вышла драка,
я проигрался, друг мой, такой конфуз...
И, представляешь, к другому ушла собака.
Правда, он лучше — не знает команды «фу».
Ну ничего, научится. Знаешь, Рассел,
я тут сыграю со смертью в одну игру -
город за городом, новые, скорость, трасса...
может какие черти и приберут.


© Бином

Джонни, здесь так много красивых женщин!
Все мои письма сводятся к "приезжай".
Я бы хотел замечать их как можно меньше,
но встретил одну, что зарежет и без ножа.
Мы поднялись к ней в номер - роскошный номер!
Знаешь, какой из окна открывался вид?!
Какой открывался т а м...Я впервые обмер,
впервые подумал о силе простой любви.
Джонни, такая грудь мне лишь снилась дважды,
и дважды ее я как дерзкий юнец хотел.
И вот мы вдвоем в отеле многоэтажном,
и вот она тянет меня на свою постель.
Сейчас я пишу тебе так, словно пишет мертвый.
От счастья. Я помню запах ее волос,
и кожу, и стоны и вдохи, и я, упертый,
держал ее так будто вовсе оборвалось
дыхание, сердце... О, госпади, Джонни, есть же
такие еще, с кем не страшно и умереть!
И я признавался в любви и в печали - ей же,
и клялся жениться, поверишь ли - вот те крест!

А после она уходила, шальная лама,
которую ранил внезапно огромный зверь.
И, знаешь ли, то, что она так легко дала мне,
меня не заставило вовремя отрезветь.

Короче, опять я вляпался как мальчишка!
Люблю - не могу, приезжай сюда, друг мой Доу.
Поскольку я в одиночку отчаян слишком,
и разум дается с большим и большим трудом.

В общем, такие женщины... Много женщин.
Чтобы сойти с ума нужен только раз.
Да, я такой же придурок, но ты - не меньше.
Так что спеши.
Я встречаю, твой верный Рас.




©Лина Сальникова





Третье письмо Расселу





Здравствуй мой Рассел, влюбчивый гл..ый Рассел
(капнул портвейном, ну ничего, протру),
что мне те груди? Женщины все - прекрасны.
Особенно те, что уходят от нас к утру.
Я тут не то чтоб, парень, на воду дую -
нынче на женщин вовсе смотреть боюсь.
Свёл все наколки, тачку купил крутую,
выучил Spanish, даже завёл семью -
славная псина. Теперь я без всяких родин
к дому привязан, она меня, знаешь - ждет.
(этот портвейн вообще никуда не годен!
разве добавить мяту, лимон и лёд...)
Спросишь, небось, на что обзавелся тачкой
(детка - Венеция! глянуть - и умереть)?
Покер, дружочек. Такая пошла удача -
трезвый ли, пьяный - мне крупно везёт в игре.
Miles gloriosus, какие такие звери?
Вот они, в баре, ослов бесконечно жаль.
Вляпался снова, с рассудком не дружишь? Верю.
Много таких - зарезанных без ножа.


© Бином

Она рисовала ему на счастье
Смешные картинки, цветные сказки.
Но он был холодно - безучастен,
Неразговорчив, и скуп на ласки.

Она говорила ему: "А где-то
Ночами ангелы спят на крышах."
Он закрывался своей газетой.
И совершенно ее не слышал.

Он мог уйти, улететь, уехать
Искать туманы, встречать рассветы.
Она внутри отзывалась эхом.
Она вдали оставалась светом.

О чем была бы услышать рада.
Но все казалось ему не то...
И он в молчании прятал правду,
Что умереть за нее готов.









© Галина Стрелкова

Черт возьми, красота-то какая, Доу!
Я здесь всего неделю, и очень рад.
Был бы ты здесь - позабыл бы, что было до,
я прямо вижу, как ты бы сказал мне: "Рас,
этот суровый и дикий, огромный край
вряд ли сравнится с каким-нибудь там еще!
Когда стану старым, вернусь сюда умирать,
бродить тут у моря, не думая ни о чем".
Так и сказал бы - уверен. Я угадал?
Впрочем, какая разница! Знаешь, я
точно бы предпочел его городам.
Неделю брожу и все время как будто пьян.
Сюда приезжают и лечат любовь, хандру,
подагру и ревматизм. Ну, а я, дурак,
сбежал просто так, но, конечно, тебе совру,
если скажу, что уехал совсем без ран.
Знаю, что спросишь. Нет, отпустило. Жив.
Немного еще запиваю свою тоску,
но, в целом, рука не тянется, не дрожит
и больше не хочет дуло поднять к виску.
Полностью вылечить может лишь револьвер,
вовремя кем-то выбитый из руки.
Поэтому я в порядке теперь, поверь.
Давай, приезжай, посмотри на меня таким.
Можешь мне съездить по роже за этот бред -
так долго тебя не видел, что все приму.
Мы же последний раз виделись в январе,
и я уже чуял на сердце тоску и муть.
Теперь позабыли! Все в прошлом. Давай сюда.
Не бросишь же ты в одиночку меня тут, брат.
Пс. Тут шикарные женщины. Буду ждать.
Не пожалеешь - верь на слово, Джонни.

Рас.




© Лина Сальникова






Второе письмо Расселу





Рассел, какие женщины? Здесь, в тени
гор, олеандры спускают цветы в волну,
библиотека — шикарная... Не мани.
Женщины, друг мой... я помню, любил одну,
дикую, хоть сдавайся, а хоть стреляй,
хоть револьвером пошлую жизнь итожь.
Весь твой «огромный и дикий суровый край»
камушком был бы у края её подошв.
Не отпустило. А видишь — живу, копчу
синее небо, библиотечный свод.
Только вот дикость больше не по плечу.
У моря такой характер — им счастлив тот,
кто и старея к бурям его готов....
Здесь, у подножия, время как-будто спит.
Горы похожи на синих больших китов.
Я не поеду. Из окон чудесный вид.


© Бином

А старухи опять
запасаются мылом и солью.
Запах близкой беды
им доподлинно с детства знаком.
И молчит в ожиданье
пустынное русское поле,
А с окраины тянет
и порохом, и табаком,
да не тем, заграничным,
с заморским густым ароматом,
а махоркой простой,
словно старый встряхнули кафтан.
И уснуть я не в силах,
как будто и впрямь виновата
в том, что плачут старухи
и смотрят с тоской на экран.


© Ольга Корзова

Если мужчина не ваш –
Это не принц, а багаж…
Это обиды и гнев…
Это банальный припев…
Если мужчина не ваш –
Брак, как мучительный стаж…
В паспорт любовь не придёт…
Семьи не штамп создаёт…
Если мужчина не ваш,
Сердце ему не отдашь…
И не доверишь мечты…
Это залог пустоты…
Если мужчина не ваш –
Он, как плохой макияж,
Смоется сразу в метель…
С ним холодна и постель…

Если мужчина любим,
То не надышишься им…
Хочется душу открыть,
Лишь бы его сохранить…
Если мужчина любим,
Беды исчезнут, как дым…
В сердце любовь и покой,
Если любимый с тобой…
Если мужчина любим,
Значит, улыбка – не грим…
Счастье искрится в глазах…
Больше душа не в слезах…
Если мужчина любим,
То принимаешь любым…

Сразу тускнеет пейзаж,
Если мужчина не ваш…


© Ирина Самарина-Лабиринт

"А я её сначала не замечу..."
Марк Шехтман


…А я его сначала не замечу –
да мало ли усталых одиночеств
торопятся по Невскому навстречу
седой, подслеповатой белой ночи?

…А я его сначала не услышу –
да мало ли зовущих и тревожных?
Тем более, что снова дождь по крышам,
по окнам и по слякоти дорожной.

…А я его сначала не узнаю –
да мало ли неюных по соседству
знакомятся в кафе за чашкой чая,
пытаясь отогреть и отогреться?

…А я ему сначала не поверю –
глазам с аперитивом тёплой грусти…

«...Начнём сначала?» – беглый взгляд на двери…
И в этот раз меня он не отпустит.




© Свет Мой

Здравствуй, моё «вчера» –
Счастье в пределах осени…
Поздние вечера…
Радость и горечь поздняя…

Небо в твоих глазах…
Солнце… и море плещется…
Но отчего гроза
Давняя в них мерещится?..

И отчего дожди
Часто стучат истошные?..
Будто кричат: не жди
С ним ничего хорошего…

Будто кричат: не верь
Этой минутной радости …
Он как подбитый зверь –
Непредсказуем в слабости…

Здравствуй, моё «прости» –
Горечь и радость странная…
Как мне тебя спасти,
Зверь, с незажившей раною?…


© Анастасия Ларецкая

Здравствуй, дружище. Жгучие были сутки
у меня, лишенца, страдальца и шрамосчета,
когда я с тоскою влюбившейся проститутки
бредил, его призывал, умолял о чем-то.
С подобным-то сердцем жить глупо, а сдохнуть рано, -
и ходишь таким, неприкаянной мокрой псиной
бежишь от прохожих зализывать боль и раны,
и даже завыть вот об этом - невыносимо.
Упрямая гадина... Я про любовь, дружище.
Чем бы ни вытравил, как бы внутри ни выжег, -
она оживает, и снова ты ласки ищешь,
опять приползая к тому, кем ты был унижен.
Таким себя даже я тут впервые вижу:
тянешься, будто голоден, мучим жаждой,
просишь, гипнотизируешь "Ближе, ближе...",
Веришь любому "когда-нибудь" и "однажды".
Будь я моложе, так я бы, наверно, запил -
помнишь, как встарь, нараспашку и в подворотне?
А нынче от боли, как будто от ярких залпов,
я щурюсь и чую: усмешка скривила рот мне.
Мол, эй, старина, потягаемся с этой дрянью,
давай - кто кого - пусть попомнит, кто тут сильнее!
И я, как баран и юнец, уже насквозь ранен,
опять уступаю горячке и - леденею.
Поскольку там - тренированный лед. Южане,
такие, как мы, ничерта его не осилят.
И я до костей промерзаю, но продолжаю
игру, о которой гордость меня просила.
Так что, дружище, могу тут и сдохнуть, прежде
чем повидаемся, слишком он, черт, опасен.

Постскриптум. Да черт с ним! Увидимся. Там же, те же.
Приедешь, и выпьем, дружище.
Твой верный Рассел.




© Лина Сальникова



Письмо Расселу




Читаю тут "Троянок" Еврипида, тоска такая за душу берёт...
Положим, иногда я тоже пидор. Но люди, Рассел, все-таки зверьё.
Века меняют платья и обличья, а приглядишься пристально, порой,
и в человеке, в общем-то приличном, увидишь столько дряни - хоть зарой.
Такой тебе оттуда глянут рожей из корочки культурного вранья,
что "господи, неужто мы похожи? не надо, боже, только бы не я
читал в глазах пронырливых героев, убийц красивых, вежливых Атилл!",
на городишко глянешь - вот и Троя, но Ахиллес ещё не приходил,
и вот - живут. Куда я Рассел, двинусь? Куда я дену списки кораблей?
Копейный конь глядит в любую спину... Ты пить ещё не бросил? Так налей -
на кой нам мёрзнуть, если мы, южане, как тот Кассандру тащащий герой,
за кем ни шли б, куда б ни уезжали, трагедию всегда берём с собой?


© Бином

А теперь выпадает такое лето,
словно это не лето - иная жизнь.

Луч скользит по спине земной, будто лента, - подхвати, на запястие повяжи.
Осознай, что случайно под небом замер - до заката каких-нибудь полчаса.

Ощути, что мы больше не исчезаем - остаемся во взглядах и голосах.

Наши тени легки под небесной тканью. Наши руки сильнее, чем в прошлый раз,
чтоб держать, чтоб держаться за них, пока не отступит навязчивый, вечный страх
быть собой, обещать, ошибиться в чем-то, но зато обрести себя и сложить.

Это лето нас примет, как нареченных,
словно это не лето - иная жизнь.



© Лина Сальникова

теперь мне пишет твой двойник... похож... и почерк, и чутьё, и нежность та же в каждой строчке, и те же две причины для упрёков - забывчивость и хОлодность в колючих многоточьях.

он скуп в признаньях, он - не ты... в глазах простуженный февраль, на пальцах иней, и не хватает, скрытых в каждой строчке, рифм... он не скучает или не умеет...

и в этих отзвуках тоска, и мне бы разменять предчувствия на слепоту, поверив в реку, что допустит дважды... прости, но слишком холодно в придуманной любви и неизменно... неизменно страшно...


© Виджани