Я вижу тебя и внутри вскипает,
И эхом молчание отдается,
А сердце - большой кровеносный шарик,
Который вот вот взорвется.

Я прячу глаза от твоих - беспечных,
Стараюсь представить, что это бред -
Ведь боль не бывает длиною в вечность,
Ты сам говорил - не бывает, нет!

Какого же черта, секунд двенадцать
Я чувствую лезвия холодок?
А может быть холод забытых пальцев...
Ты больше не любишь! Но как ты смог?


© Хрустальная Марго

Доверие - есть избавление от оков,
И всякий блаженен, дорогу к нему нашедший.
Но я относилась к числу беспощадных женщин,
Что сердце твоё зажимали в ковычках слов.

Доверие, что присуще бездомным псам,
(по-честному) дуракам или малым детям.
Я Богу кричала, что я за тебя в ответе,
Но ты предпочел с судьбою справляться сам.

Доверие - его так обронить легко,
Случайно, в дороге, в глазах или даже душах.
Я предпочитала раньше быть самой лучшей,
Но после тебя я признаюсь, что я никто.

Доверие повернулось ко мне спиной,
И я оттого теперь зла на весь свет, что прежде
Я даже не думала, что может быть надежда -
Я просто была уверена, что ты мой.

И Горы и Небо и даже сама Земля,
Наверное, содрогнулись от крика зверя -
Вставала с колен посекундно твердя "Не верю!",
У сердца осколки преданности храня...


© Хрустальная Марго

И такая проснется боль, развернется даль,
что не каждый скиталец сумеет преодолеть.

Проходить бы в твоих ладонях по городам, оставаться б у колоколен покатых плеч.
Краем губ собирать у виска твой соленый пот, видеть солнце, скользящее косо к твоей спине.
И на миг замирать, если всхлипнет скрипучий пол под ногами в студеной утренней тишине,
в час, когда ты забылся, подушки коснувшись лбом, беззащитен и чуток, наполнил теплом кровать.

И такие в уходе щемящие даль и боль,
что идти, но по памяти все еще целовать.



© Лина Сальникова

А мы всё шли, и в нас всё горел огонь, пока туман змеился по склону гор,
пока земля остывала до холодов, но каждый был к переменам её готов.
А мы всё шли, касались рукой небес, был край суров, рассвет нестерпимо бел,
студеный воздух на вдохе сводил живот, но каждый помнил, насколько он тут - живой.
А мы всё шли: в бездорожья, в обрыв и брод, любили шало, любовью могли вспороть
неосторожно - до крови и до души, такие бездны в нас бились, такая ширь,
что как нести их, как было не расплескать, не делать больно ни памяти, ни рукам?
Какая сила была у обычных плеч ни о мгновенье ни капельки не жалеть.

А мы всё шли, и звенела волной трава, сплетала стебли - в них падать и целовать
до губ пунцовых, горячих от них следов, до невозможности выдохнуть, чтобы вдох
опять остался слюною у края ртов, соленым потом, стекающим вниз до стоп.
А мы всё знали, всем были и всё могли и шли по краю огромной своей земли.
Не оставляй нас, решивших друг другу стать звериной тягой, истомой у живота.

Не разделяй нас змеистым туманом с гор.

Да будет вечен пылающий в нас огонь.



© Лина Сальникова

Не поминай ни лихом, ни вообще.
Вычеркни из блокнота, сотри, забудь.
Так же, как камень памятью о праще
Платит за попадание в чью-то грудь.

То есть, ты – камень, я... не готов прощать.
Слушай дыхание ветра, напевы птиц.
Время сметёт полой своего плаща
Боль с мостовых души и росу с ресниц.

Вроде бы, всё. Не отвечай. Засим...
В твой водоём не стану кидать монет,
Чтобы вернуться. [Господи упаси!]
Нет тебя больше нет тебя больше нет




© Гаййй

Зима близко. И это не фьорды и не Аляска. Это город, затянутый снежной 3G паутиной. Согреваться [без разницы с кем] снова станет рутиной. Пусть начнётся холодная, белая, злая сказка. Постепенно погаснут все окна, запрутся двери. И не дай тебе Бог одному оказаться снаружи. Твое сердце застынет [застыли минуты и лужи], в грудной клетке забьются твоей ледяные звери.

Зима близко. Ты пар выдыхаешь. Рука в кармане. И слетаются стаи снежинок на отсвет фонарный, все надежды твои зашиваются в шифр бинарный. Ты замерзнешь. Не важно - в рубашке | в пальто Армани. Твои мысли сплетаются в тонкий узор морозный, достигая витой неразрывной единой нити: "Я сдаюсь. Я устал. Не железный, уж извините". Все сезоны сошлись в перекресток однополосный.

Зима близко. Топи педаль газа | врагов | камины. Небо станет безвыходно серым и в крыши упрётся. Это ложь - что улыбчивым в жизни всё просто даётся. В их вселенной все те же цейтноты | ветра | токсины. Зима близко. Взрослей. В Неверлэнд не летят пилоты. Если хочешь в тепло, есть Сейшелы | Гоа | Эмираты. А пока надевай свои грузные зимние латы и попробуй дожить до весны,

Рождества (?),

субботы...


© Лёша Самолётова

Он больше не курит, ведь он ненавидит дым…
Он больше не верит в зависимость от никотина,
В какой же момент он стал для нее чужим?
Когда в их семью вторглась эта скупая рутина?
Он очень давно перестал покупать ей цветы,
И вечером больше не ждет на пустой остановке,
Лет двадцать назад они стали друг с другом на «ты»,
Потом было «мы»…А теперь? А теперь недомолвки…
Тогда она в шутку его называла «Мишель»!
А он неумело писал о любви к ней куплеты…
Сегодня на ужин у них, как всегда, вермишель,
И вроде она говорила еще о котлетах…
Когда же в их доме хрустящий французский багет,
Убит бородинским, ржаным , с кориандром и тмином…?
Что в нем изменилось за двадцать мучительных лет?
Когда же он вдруг перестал поступать, как мужчина?
Когда он себя перестал ощущать молодым?
Когда на него навалились все эти проблемы?
Он больше не курит, ведь он ненавидит дым…
К тому же мешает тоска и еще эмфизема…





(с) Юлия Олефир

Потерялась – внимание! – женщина.
Вариант бытовой, не подарочный.
Ос. приметы: умна, застенчива,
Как коньяк пятизвездочный марочный,
Согревает в холодные месяцы,
Очень хочет дважды стать матерью,
Без любви – страдает и мечется,
Честно любит самостоятельно,
Бескорыстна, любит готовить
И нежна до самоотдачи,
Не умеет зря пустословить,
А в серьезных делах – тем паче.
Без такой в жизни делать нечего –
Это самая главная заповедь…
Потерялась – слышите?! – женщина!
Кто найдет, поздравляю, радуйтесь



(с) Тимофей Яровиков

и если мне хочется дать тебе как-то знать, что кроме тебя ничего и никто не важен, то я впопыхах хватаюсь за рукоять меча, посмотри, мол, как я отважен! Я ради тебя все смогу и смогу быть всем, ты прячься мне за спину, жмурься, в ладони прячься и слушай, как бьется кипучая ярость по стенкам вен, легко превращаясь с тобою в простое счастье.
мне хочется как-то сказать, вот хотя бы взглядом, что я без тебя бесконечно был одинок, но все вдруг теряется, когда ты садишься рядом
и целуешь меня
в висок.


© Даша Сонина

Вот так и живут:
болтаясь на общем тросе,
но избегая взглядов, кивков, касаний.
Один никогда не расскажет, если не спросят.
Другой никогда не спросит.
Ждёт, чтобы сами.


(с) Дана Сидерос

Воскрешая себя у желанной из переправ,
ты выходишь к отметке, которую Он чертил.

У тебя ни любимых, ни дома, а только мрак, растекающийся на обратном твоем пути.
Обретая себя, ты становишься зряч, но скуп, ощущая, как правы умевшие вычитать.

Он вчера поцелуем прильнул к твоему виску, чтобы вас охватила единая пустота.

Ты настолько устал, что дорога до Кариот - сплошь осины, как крест, да кресты из таких осин.
Словно преданный - ты, а ничуть не наоборот, словно это Его ты предать тебя попросил.
Воскрешая себя, ты опять обречен на смерть - так Он жив в твоем сердце, способном его простить.
Что Он сделал с тобой, почему повелел не сметь позабыть Его хоть на каком-то своем пути?

Умирай, умирай - попадай в этот цепкий плен вечной лжи за любовь и любви, как тончайшей лжи.

И неважно, кто первый кого тогда пожалел,
если ты все равно Им одним обречен на жизнь.



© Лина Сальников

Она встала на цыпочки и закрыла окно щитом
И Он тоже проснулся, и нащупал спички в комоде
И Они стояли так близко, как дождь и дом
Когда дом всё стоит, а дождь не проходит
И тогда Он сказал ей, что наступает зима
Они сняли две комнаты в доме напротив почтамта
И Она целый вечер, на коленях, расставляла тома
Чтобы Тютчев бы там-то, а Данте был там-то и там-то
И Они просыпались, курили, варили овёс
Он часами смотрел, как живая, от края до края
Она неподвижно лежала под дождём его слёз
Иногда открывая глаза, иногда закрывая





(с) Анна Логвинова

ты забирала сначала, кажется, по немногу - так незаметно остался раздет до сердца, сердце смеялось, пело, носило Бога, и некуда было от радости этой деться. ты захотела сердце - мозаикой яркой ссыпать в ладони, разглядывать на свету, я хмурил брови, смотря на тебя украдкой, ломая себя, как ракушки на берегу. все, что осталось, - одиннадцать душных граммов, пущенных по ветру граммов моей души. и я не отдам их. не то чтобы я упрямый, просто мне нравится думать, что так я жив.

в блеске флуоресцентных звезд, потолочных радуг мы на полу лежим и смеемся, ладони сжав. только когда уйду, ты поймешь, пожалуй,
что у тебя
и осталась
моя
душа.


© Даша Сонина

У меня остался только один патрон. Кинем жребий, устроим конкурс - жюри решит, кто из нас не настолько еще силен, чтоб оставить другому в подарок жизнь. Раздевайся - снимай вместе с кожей спесь и сомненья рассовывай по углам. Согласись, нам уже не слезть. Я настолько привыкла к твоим шагам, что узнаю тебя по ним через сотни миль.
Расстояние не преграда.
Пали фитиль.

Я не верю в сопливые "навсегда", я не верю, что время излечит все. Тут повсюду стаявшая вода, значит, скоро точно мне повезет. Воздух пахнет тленом и бергамотом, - отсылает в прошлое на мгновенье. Почему же я так мучительно жду кого-то, будто в прошлой жизни мы были звенья на одной цепи или два листа из одной белоснежной бумажной пачки?
Между нами невидимая черта.
И еще чуть-чуть до смертельной стачки.

И все ясно - ты огнедышащий Кай, недописанный Дориан, жадина Робин-Гуд. И уже неважно, но просто знай, что когда меня у тебя отберут, я закончусь сразу, я перестану дышать.
Мой патрон у тебя. Значит, тебе решать.


© Даша Сонина

Танец теней мой, шепот шершавый с губ,
нежно цепляющий словом мой чуткий слух.
Осень - далекий, едва приглушенный гул: звезды пчелиным роем в медовость лун,
свежих, едва народившихся, ночь летят. Царапают крылья поверхность небесных сот.
Мой мимолетный, так руки мои хотят в тепле своем дольше твое удержать лицо.

Так, нагреваясь, податливым станет воск переплетенных на простыни белых тел.
В гуле осеннем не слышится ничего, кроме того, что ты долго сказать хотел.
Шепот скользящий мой, танец теней на мне, ты - несколько вдохов, ладонь, что меня сожмет.

Слышать твой стон, утопающий в тишине,
и пить, опьянев от любви, этот лунный мед.



© Лина Сальникова

На самом деле можно просто жить.
Ни завтра. Ни вчера. А настоящим.
Сложить стихи и фото в старый ящик
И во дворе украдкой подпалить.
Нарвать цветов. Сорвать обои в доме.
Раздать бездомным весь свой гардероб.
На деньги те, что мать копит на гроб,
Купить билеты ей с отцом на море.
Сменить работу. Выкинуть часы.
Достать все непрочитанные книги.
И наслаждаться каждым кратким мигом.
И замечать, как подрастает сын...



(с)

как нас свела с тобою дурман-река
как нам гадала даль на полёте птиц
как потерять
где после твою искать
точку на бесконечном листе пути

как заучить - по зёрнышку - алфавит
взглядов твоих
как манну подай мне знак
пусть не псалом я в книге твоей любви
ягода жизни горчинкой напомнит как

время на ранах корочкой запеклось
змеем свернулось на дереве слов и дел
как я хотел твоё небо пройти насквозь
словно в игольное ушко
да не успел


© Игорь Желнов

Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.

По лестнице - прямо в Небо. Под песни колоколов, насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча, отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звезды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу, утраченную невинность, почти завершенный стих...

Спите. С теми. Кто снится.

Вы сами - один из них.




(с) Арчет

- Знаешь, давай условимся. Через год,
как отгремит последняя канонада
встретимся вместе
У самых больших ворот
Летнего сада столичного Петрограда.
Встретимся?

- Встретимся. Это... "Обет любви".

- Ну-ка, не смейся.
Пожалуйста... доживи.



(с) Арчет

моему одиночеству имя -
снег
до утра снег
и до ночи тоже
кварталы
друг на друга похожи
и машин не хватает
на всех

моему одиночеству имя -
шаг
полступеньки
еще
кувырком до низу
кафель
у лица близко
и соленое на губах

моему одиночеству имя -
страх
проснуться в поту
в квартире без окон
двинуть рукой -
а вокруг - кокон
и чужая тень в головах

моему одиночеству имя -
ты
вместе, без тебя, с тобою -
глаза, зажмуренные до боли
и отчаянье до тошноты




© Уля Каприз

все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда нерезкие.
самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда невеские.
самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах - не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на полрайона.
любимые песни - все хриплым голосом,
все стихи любимые - неизвестные.
все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.
все важные встречи всегда случайные.
самые верные подданные - предатели,
цирковые клоуны - все печальные,
а упрямые скептики - все мечтатели.
если дом уютный - не замок точно,
а квартирка старенькая в Одессе.
если с кем связаться - навеки, прочно.
пусть сейчас не так всё, но ты надейся.
да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,
если уж менять, так всю жизнь по-новому.
то, что самое важное, не забудется,
гениальные мысли всегда бредовые.
кто ненужных вычеркнул, те свободные,
нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
ведь, если настроение не новогоднее,
значит точно не с теми празднуешь.


© Ок Мельникова

как он печатает: "женщина я скучал," - пренебрегающий знаками препинанья, резкий, способный устроить во льдах цунами, чтобы натравливать айсберги на причал
(с) Sterva

когда он мне пишет "любимая", я не жду уже - до немения в пальцах - вторые сутки.
осень вскрывает, как лезвием, ширь и дурь выжечь ехидство, отбросить характер суки
и замирать в этой нежности, ей одной верить почти что до обморока и спазма.
когда он мне пишет, мне хочется быть шальной,
не выдыхающей воздуха до оргазма.

бежать, как листать быстрым жестом страницы книг: темные тамбуры, фары и светофоры, сотни глаголов, скрепленные только с ним, безумные, странно лишенные нужной формы.

когда он мне пишет, я знаю, что мне абзац - все новый и новый в осеннем сквозном контексте.
и сколько бы раз я ни думала завязать, ни чуяла, как этой тяге у ребер тесно -
я все равно вижу, как он меня заберет, меня уведет у меня прямо из под носа - настолько он соблазнительно-ноябрёв, настолько в него каждым запахом въелась осень,
что только скулить, если держишь себя вдали, совсем на мели от осеннего и морского.

когда он мне пишет, то первый закон земли - притягиваться - неизбежен и так рискован,
что думаешь, как, разбежавшись, затормозить. на скорости вспомнить про ум или осторожность.
но он, как и скорость, фатально неотразим.
приветлив, как пропасть, ловушка и бездорожье.

когда он мне пишет, все шесть мне привитых чувств звереют, остреют на солнце опасной бритвой.
и тем, что он пишет я заново лечь хочу под пальцы его, повторять этих пальцев ритмы.

и вовремя сдаться. и снова не отдавать ни йоты себя без весомой на то причины
умеющему только буквами целовать так, чтоб с рычаньем хотелось в таком мужчине
не чаять души, оставаться на глубине, быть ему вне всех любовей и прочих женщин.

когда он мне пишет, мой голос чертовски нем.
поскольку все это он вызвал бы в нем не меньше.



© Лина Сальникова

А мы все шли, и пустошью, и лесом, и городом, и берегом, и бродом, и вышли в осень, и осела осень дорожной пылью, шелестом, круженьем. Мы подошли к селению, отрезав пути назад, в другое время года, и вот мы здесь, но через слово – были, поскольку нам не запретить движенья. В селении все женщины бесплодны – ни голоса, рождающего ласку, ни песен, ни наскального рисунка, ни очага, зовущего согреться. Их дети нерожденные бесплотны – как все их нерассказанные сказки, как отзвуки серебряного звука иглы, всегда царапающей сердце. В селении полно случайных духов, танцующих мышей и малых троллей, ловушек, веток с мертвым листопадом, замшелых пней, камней с прожилкой кварца. Мы шли здесь тенью, отблеском и слухом, пересекая выжженное поле,/ возьми свое – нам лишнего не надо, не двигайся, счастливо оставаться/. Мы высоко, лоскутным одеялом с горы земля - истаявшая ветошь, сквозные дыры в коже чернозема стирают память без предупрежденья.

Бесплодные, не ведавшие яблок,
внутри себя не знающие света,
оставшиеся в непроизнесенных,
о чем вам спеть,
предчувствуя рожденье?


© Кот Басё

Одна усталость,
Черным проводом на части режет небо,
Скажи мне ветер, где еще я не был
И сколько строк мне написать осталось,
И сколько раз любить, и сколько расставаться,
Скажи, меня пугает неизвестность
Скажи пожалуйста, зачем так неизбежно
Мы умираем не закончив танца…

(с) Сорин Брут

Это просто хотелось, но не было ничего.
Все - лишь мой беспокойный, пронзенный надеждой сон.

Просыпаться теперь и неузнанный голос свой слушать заново, чутко. Забыть тебя: смех, лицо, -
все от памятных родинок до пустоты внутри. Все, что долго держалось, надломлено чересчур.
Ты настолько во мне, что всегда со мной говоришь,
даже если я этого более не хочу.

Этот город замерзнет и, хрустнувший по краям, тонкой сеткой из трещин прочертит мне вновь пути.

Только если, как прежде, внутри тебя всё же я,
я прошу тебя, никуда меня не пусти.


© Лина Сальникова

Ты станешь мне солнечной осенью: цвет коньячный,
листвы порыжелой шорох, сигналы станций.

В глазах твоих северных, светлых и настоящих я солью морской растворяюсь, чтобы остаться.
Мой город сквозной, даль туманная, кружевная, не требуя ни обещаний, ни длинных писем,
я здесь, я с тобой, твоя названая жена и та, от которой ты полностью независим.

Запах лесной мой, откуда в нас столько силы, дыма табачного, выстуженных перронов,
чтоб мы и дальше разлуку переносили, чтобы дышали с тобой глубоко и ровно -
я не спрошу, ведь ответа не существует. Каждый ответ перестал для нас что-то значить,
если ты ожил, меня полюбив живую,

и никогда мы не сможем уже иначе.



© Лина Сальникова

и не было ничего прекрасней - весна в разрезе, хватать бы тебя, делать больно, но я не смел, и счастье такое, казалось, в меня не влезет, но как-то, гляди, уместилось - и не предел. ты так хохотала, подставив под пули шею, уметь бы тебя спасти,
от себя спасти.

когда понесло паленым, я рыл траншеи, рукам черпая комья сырой земли, и можно спасаться - уйти на рассвете в тени, не думать, найдешь ли? да стала бы ты искать? а я все сижу тут, уткнувшись в твои колени, не видеть бы только нахмуренного лица.
и не было нас прекрасней - как ты боялась, хватала меня за руки - держи, держи!
иди без меня, ты сумеешь, а я останусь.
не бойся, моя,
у тебя теперь
две души.


© Даша Сонина

мир - невесомые кружева паутин,
цепко натянутых между осенних веток.

мы всегда выбираем, чем и за что платить, но не всегда наперед узнавая это.
хочешь - лети в эту сеть, попадай крылом, тронь ее прикосновением чутких пальцев.

но знай: все так зыбко, что равно всегда могло
либо убить тебя, либо само порваться.



© Лина Сальникова

Эта боль – не боль, водяная пыль, ледяная соль, этот страх не страх – сердечный рокот, в суставах хруст. В одиночестве становишься невесом, потому что пуст. Ждать –не ждать, печали множить, потом жалеть, быть - не быть кому-то нужной, да неживой. Раной ныть, да не затягиваясь болеть, - ножевой. Обжигали, били глиной – на черепки, обнажали, осушали - и все до дна. Одиночеству писать тебе не с руки.
Тишина.


© Кот Басё

Как в норе лежали они с волчком, -
зайчик на боку, а волчок ничком, -
а над небом звездочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: "Пора",
а волчок бурчал, - мол, пойдем с утра, -
словно это была игра,
словно ничего не происходило, -
словно вовсе звездочка не всходила.

Им пора бы вставать, собирать дары -
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, -
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звездочка восходила.

Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звездочка восходила, -
и во сне его мучила, изводила, -
и во сне к себе уводила:
шел волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всем говорил с волчком:
"Се," - говорил он, - "и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души.»
И волчок просыпался, зубами касался его души
и лежал, никуда не шел.

Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, -
но над небом звездочка восходила.

Но проклятая звездочка восходила.




(с) Linor Goralik