Время, которое не закончится,
Сколько его не трать.
Имя, лишенное сна и отчества,
Рвется в мою тетрадь.

Где тебя носит, какими волнами
Ты догола раздет?
Мы рождены бесконечно вольными:
Наша любовь - везде.

Сколько не прячься в моих эпиграфах,
Нам не закончить бой.
Наша война до конца проиграна -
Я остаюсь с тобой.


© Татьяна Ткачева-Демидова

Время, Тэйми, ещё не кончается, время всё водит нас за нос.
По утрам выпадаем немые из сна – в этот холод и хаос.
Наверху экономят слова,
потому нас лепили из пауз.
Всё, что хочешь сказать, начерти у меня на груди.
Если некуда жить – это просто тебе показалось.
Тьма у нас позади не длиннее, чем ночь впереди.

От себя не укроешься – будешь везде обнаружен.
Город молча глядит, и растерян, и обезоружен,
как мы греем друг друга,
собой закрывая от стужи,
как мы слушаем, дышит ли тот, кто от страха не спит.
Ничего не проявится, если мы смотрим снаружи.
Погляди в меня, Тэйми, там зреет иной алфавит.

Смерть всегда обнимает на поражение, это известно.
С каждым разом в песочнице нашей всё менее тесно.
Посмотри, как оставшихся
месят в упругое тесто,
но до выпечки, Тэйми, похоже, расти и расти.
Может, Бог потому и затеял всё это из интереса,
чтобы легче отслеживать тех, кто черствеет в пути.

Одному не плывётся, другому пока не летится…
Время водит нас за нос, но всё ещё длится и длится.
Что даровано рыбе,
возможно, изъято у птицы.
Мне неведомо, Тэйми, как действует этот закон.
Может, птице однажды зачтётся, а рыбе простится.
Может, каждый, о ком мы помолимся, будет спасён.






(с) Елена Касьян

мне не нужна весна – бери
пока ещё протяжны тени
и неизбывны декабри
моих печалей и сомнений
пока хмельная голова
шумит от глупых заморочек
не оформляются слова
в ряды дающих веру строчек
не просыпаются мозги
от новогодних возлияний
пока в стране любви ни зги
и равнодушны к иням яни
так сердцу больно, хоть ори
а всё ж не вымолишь ответа

мне не нужна весна – бери
но дай надежду выплыть в лето





© Ник Туманов

Море, спасибо,
Что ты не похоже на нас,

Упрямо мечтающих
О невозможном —

О спокойствии.

(с) Эжен Гильвик

ещё несколько зим и закончатся в городе люди.
берегите друг друга. всё будет. когда-нибудь будет.


© Кукла Саша

несчастных нужно обнимать.
им это важно, в самом деле,
сказать, что птицы прилетели
и продолжают прилетать,

что город стал безумно мал
и мы нахально забывали,
что мы такими же бывали,
а нас никто не обнимал.


© Кукла Саша

в любом доме, мире, неважно где,
не грусти, не думай, а выпей чаю -
будет лучше завтра, я обещаю,
не зови беду и не быть беде.


© Кукла Саша

сколько зим, непохожих на зиму, ушло в никуда?
сколько лиц растворилось внутри безупречного круга?
после тысячи нет обязательно следует да,
если дом - там, где сердце, живите в сердцах друг у друга.


© Кукла Саша

Научись отделять правду от лжи,
Как овес от ржи,
Как целебные травы от ядовитых трав.
В этом счастье твоё - свою жизнь прожить,
Ни одной чужой
нечаянно
не сломав.


© Хрустальная Марго

Скажи себе, скажи, что трусость ни при чем, в пески погружены верблюд и бедуин. Заложник этой лжи, ты будешь обречен, не веря сам себе, стоять среди руин. Сожги календари, а прочее сгниет, увидишь миражи - не верь своим глазам. И лампа не горит, и джинн внутри нее уже не говорит с тобой о чудесах. Визири и диван, наложницы и мед, казнить нельзя простить, а прочее - к чему? Закончатся слова, и прошлое умрет, и страшно, отпустив, остаться одному. Другие города зовут своих царей, другие имена поются по слогам. Лишь золотой колосс боится постареть и все еще стоит на глиняных ногах. Скажи себе, скажи, что трусость ни при чем, что сила не в руке, карающей с плеча. Заложник этой лжи, ты будешь обречен, тоскуя по словам, отчаянно молчать.


© Кот Басё

Её называют Мари, а его - Пабль.
Ей - сорок два. Он уже повстречал сорок восемь.
Они очень любят южную, теплую осень.
Только он - октябри, а она обожает сентябрь.

Она говорит: "Надень потеплее шарф".
В сумку кладет приборы, глинтвейн, посуду.
Она не боится, что он подберет простуду -
просто не хочет, чтоб мерзла его душа.

Он, выходя во двор, говорит: "Бог!
За что ты послал эту женщину в мой дом?
Раньше все было легко и спокойно в нем -
ныне же пол в отпечатках ее ног".

Пабль опускает глаза на тряпчаный след.
Тихо смеется. Спускает лодку на мель.
Каждая нитка - проклятье Коко Шанель:
такой одевал его прадед, а, может, дед.

Бог стоит и ленивой рукой подпирает шкаф:
"Лучшие ноги печатают пол нежданно.
Ты ее любишь за каждую клетку пижамы.
Ты ее любишь и носишь дурацкий шарф."

Мари напевает мотивы Эдит Пиаф.
Бог на лужайке делает вид, что спит.
Странная женщина, словно какой-то магнит.
Он по сравнению с нею совсем Голиаф.

Она говорит ему: "Пей глинтвейн неспеша".
И греет ладони дыханьем, как любят дети.
Она не боится, что резок осенний ветер...
Не хочет просто, чтоб мерзла его душа...





(с) Алена Васильченко

Вспомнить всё - от чая в цветном бокале до резких звонков будильника по утрам, когда ты, зажмурясь, прячешься в одеяле и спишь, забивая на встречи и на дела. Вот так - потому что мы до пяти сидели, наматывали разговоров километраж. Нам было плевать на даты и дни недели, какой же был день? Мы всегда отвечали "наш".
Я помню всё - от теплых уютных пледов до старого телевизора трескотни. Когда волновалась, успеешь ли ты к обеду, старалась все самое лучшее сохранить. И если б свобода тогда мне досталась даром, со смехом ее отдала бы кому-нибудь. Кто знал, что я буду сейчас говорить за кадром, что тех самых "нас" мы сумели перечеркнуть.


© Хрустальная Марго

А на мне лишь рубашка в клетку и какой-то облезлый нимб, ты всегда попадаешь метко в тех, кто был бы с тобой любым, в тех, кто слепо в тебя поверил и отдал бы все до гроша... Ты всегда закрываешь двери, если в гости пришла душа. А на мне лишь фата до пола и букет из увядших роз, рай наверное переполнен, так вот счастье и сорвалось. И не страшно идти на плаху, отболело, сошло на нет. Просто взяли внутри и махом отключили целебный свет. Просто взяли и растворили все хорошее в синей мгле, в сердце бьется чужое имя, губы шепчут его во сне, ноги снова идут куда-то, а под ними разверзся ад. Мне хватило всего лишь взгляда, чтобы сжечь все мосты назад.
А на старой кассетной пленке голос хриплый поет о нас, я хотела родить ребенка с твоим ангельским цветом глаз... Я мечтала, что ты вернешься, я почти что сошла с ума.. Я всегда выбирала прошлое - и не знала, зачем жила. Я хочу рассказать как больно отпускать то, что не твое. И что сыплют на раны солью те, кто боли не признает. За тебя я молилась, глупо разбивая колени в кровь.
Ты всегда заходил без стука,
ты всегда уходил без слов.


© Хрустальная Марго

я знаю, что ретив не по летам,
хоть на ай кью не пройдены замеры.
глоток надежды.
вот и дно.
а там
ни истины, как водится, ни веры...

плесни ещё тепла в бокал.
на треть.
нам время познакомиться на ощупь.
пусть рук твоих холодных не согреть.
а в сердце влезть гвоздём куда как проще.
во мне перебродил до срока март
и, нежные эпитеты минуя,
иду в тебя без компаса, без карт,
распахивая твердь твою больную.
не надо о надежде, о любви.
оставь мечты другим.
не рви на части.
я просто твой случайный визави.
нам вместе хорошо, и в этом счастье.
не верю я.
и ты словам не верь.
прости и улыбнись: «мели, емеля»
я выйду.
за спиною всхлипнет дверь,
глазком сторожким мне в затылок целя.

под вечер, осознав, что лайф не мёд,
рвану к друзьям, где молодо и круто.
и город примет нас и оживёт.
но мир перекроит одна минута:
не думая, как ближнему смешон,
услышав свист средь онемевших улиц,
перекрещусь...

я так и не ушёл.
за тысячу разлук достала пуля.






© Ник Туманов

я, увы, не Роден и не я ваял
плоть твою из огня и тьмы
а давай просто будем не ты и я
а большое, как небо, МЫ



я хотел бы любить тебя вечно, но
догорает закат свечой
а давай просто будем смотреть в окно
и молчать ни о чём


© Ник Туманов

скажи, где есть место на этой земле,
где б я по тебе не скучала,
где б я не искала твой образ во тьме
ночных площадей и вокзалов.
скажи, где мне можно остаться с тобой
и только тобой насладиться,
чтоб ни человек, ни ветер, ни зной -
никто не дал шанса проститься.
скажи, расскажи, поделись всей душой,
люби меня нежно губами,
я буду хранить этот свет и покой,
ютящийся тихо меж нами.

молчи, когда ночь за окном улеглась,
ласкай моё тело перстами,
и верь, что никто никогда, кроме нас,
не сможет любить так
веками.


© Настя Меллер

у нас весна, свой собственный/мой/ничей.
я так скучаю, мой мальчик/мужчина, знай,
я так отвыкла от тысячи мелочей,
что между нами строили этот рай.
я жду тебя/встречаю/уже в пути
нечаянно так/отчаянно, чая нет,
текила, виски связывают концы/
развязывают язык уже столько лет.
и нервы натянуты, как тетива, хоть вой/
кричи/умоляй, толку не будет, веришь?
и счастья кусочки рассыпаны в разнобой,
и ими уже совсем ничего не измеришь.
цитировать бы тебя/целовать/обнимать,
как раньше, чтоб без ума задохнуться - жжёт
мне сердце память, нагло мешает спать,
пуская по телу резким потоком ток.
слова выбирать/впитывать наугад,
бродить по комнате/бредить/сводить мосты...
любимый мужчина, лучшая из наград -
твои объятия полные теплоты.


© Настя Меллер

Проблема нашего поколенья:
не видим важных, зато иных
мы принимаем, без исключенья,
за самых близких нам и родных.

Он собирал меня в свои руки,
лечил от боли и грел от стужи...
Но он ни разу не поднял трубку,
когда был смертельно нужен.

(с) Декабрь Кареглазый

осень вплетает свои пожелтевшие пряди
в мои под каре стриженные рыжие локоны.
моя меланхолия склонна бывать апатией,
апатия склонна плести вокруг тела коконы.

и не кому греть холодные пальцы, только
вот холодно даже не телу, тому, что глубже.
ты сжёг все мосты крепкой своей рукою.
мы верили оба: так будет только лучше.

возможно и лучше, сталось спокойней спать,
но только не ври, что ты уже охладел,
ведь наша любовь светила, нам как фонарь,
и в нужный момент открывала любую дверь.

и только не ври, что ты никогда не любил:
два года спасать любовь просто так не стал бы.
ты был для меня словно маяк в пути,
что в нужный момент указал кораблю на скалы.

и, в общем, я всё понимаю, и всё не зря,
и ты в этом, думаю, тоже почти уверен.
подумаешь родинки, губы, любимый взгляд...

ты был и прошёл.

и, как опыт, ты был бесценен.


© Настя Меллер

Цена свободы - игра без правил. Танцуй, целуйся, законы к черту,
Пускай же бог тебя не исправил, и это даже не рвет аорту -
Ты просто выбрал другую ценность, и честь обрел в завываньи ветра,
Теперь уж Мойры твою манерность оценят как ожиданье смерти.

А ты, веселый, хмельной и глупый, забыл про эти сплетенья судеб,
Ты жив, и значит, что за минутой, пробивши ритм в предвесенний бубен,
Тебя ожидает вся суть момента, и лунный свет на ночном асфальте
Ты будешь чтить в ожиданьи лета, пока сам себе не прикажешь: "Хватит".

Увидишь юбку в порыве танца, и сам закружишься невинно-робко,
Как будто первые иорданцы, услышав смех своего пророка,
Ты будешь полон слепой надежды, и воздух вдыхать будешь полной грудью,
Однажды застынув там где-то между цепями и бесконечным блудом.

Ты веришь в Солнце, Себя и Черта. Игривой поступью, торопливо
Несешь себя к очертаньям форта, что виден там, на краю обрыва.
Ты знаешь, шаг - это просто данность. Прыжок - у дверей ты янтарно-рыжих,
Быть может, нынче твоя жеманность спасет тебя от оков престижа,

Судья-Господь про тебя забудет. Как можно помнить про часть пространства?
Ты воплотишься в картонный улей, ты стоил этого постоянства.
Ведь смерть, как известно, дороже свечки, сгоревшей в этом тупом потоке,
Который, к счастью, условно вечен и жив как подэлемент эпохи.

Ты веришь - на небе другие звезды, не те, что нам светят тупым оскалом,
Не те, кому блеск был бездарно роздан, не те, чья поверхность - песок и скалы,
Там гулко и дико бьет в землю ливень, и солод пронзает клыками тучи,
Пускай же мир сей не столько дивен, сколь пляске душ молодых обучен,

Так что же - скорей одевай корону, ты можешь править всей этой краской,
В своей грезе иль в пустых хоромах, какая к черту реальность сказки?
Бери, воплощай, ты для этого создан. Проскочишь - и кайся до исступленья,
Но будет уже безвозвратно поздно.
Танцуй.
И стремись ощутить мгновенье.




(с)

Хочется красный, как в детстве, бант (мне такой надевали),
хочется слоников на сервант и валиков на диване.
Хочется холодильник ЗиЛ – овальный и с острой ручкой,
и чтоб гастрономом стал магазин, и чтобы соседка злючкой,
«стервой крашеной» с морячком целовалась на лестничной клетке.
Бабочек глупых ловить сачком, мяч в волейбольной сетке.
Чтобы мороженое эскимо – круглой фольгой на палке.
Чтобы классом ходить в кино, сдавать пальто в раздевалке,
жалко путаться в рукавах, шарфике и платочке.
Чтобы бумажкой шуршать впотьмах, раскапывая в кулечке
конфетку «Взлетную», ирис «Кис-кис», сливочную помадку,
«Мишку», «Белочку», «барбарис», бабаевскую шоколадку –
заяц, жалко, что пуст внутри, но с глазками и усами.
Я вчера про отметку «три» ничего не сказала маме.

Хочется в старый знакомый дом, чтобы диван с торшером,
чтобы с авоськой за молоком, хлебом и вермишелью.
Чтобы портфель ерундой набит, сломан пенал и ручка.
А морячок-то опять звонит, счастливая эта злючка.
Так неудобно, что стул высок – приходится пригибаться
(я подглядываю в глазок, как будут они целоваться).

Снова замучил насморк в носу, с гландами снова скверно.
Мама домой принесет колбасу. «Докторскую», наверно.
Что мне подарят? Хоть бы коньки, альбом и лимонные дольки.
В школе учили делать флажки с петельками для елки.
А мама на елку повесит конфет. Звякнет хрусталь в серванте…

А жить я буду тысячу лет.
Со слониками.
И в банте.





© Наталья Воронцова-Юрьева

Однажды я с тобой пересекусь –
Задворками постъядерного мира
Обрывком мертвых радиоэфиров
На сером пустыре остановлюсь.

Как странно участились дежа вю!
Твой взгляд, такой колюче-льдисто-синий...
Твой странный взгляд, и поза «вызов принят»,
И три ступени к каменному льву.

Когда-то этот город был живым:
Соседи, пробки, выпавший наушник…
«А знаешь, бред про родственные души
Имеет смысл, пока мы здесь стоим…»

Кивок, улыбка. Стоит ли спешить?
Час до того, как города не станет,
И несколько секунд, чтобы решить,
Что мне нужней: рассудок или память.





(с)

Никто не сумеет увидеть тебя настоящим,
Масштаб твоих внутренних войн не дано оценить
Стоящим снаружи, пусть даже и рядом стоящим,
И в ногу идущим, и в голос поющим. Не быть

Тебе ими понятым так, как того бы хотелось.
Пожалуй, и к лучшему (что там, в твоей голове?)
Но все, что еще не успелось, не смелось, не спелось
Останется буквами в несочиненной главе –

Никто не прочтет, даже тот, кто нужнее, роднее
Их всех, никогда, никогда не распутает нить
И не доберется к тебе лабиринтами дней и
Все это так больно, что… Как бы тебе объяснить…

Представь: вот стоишь ты на выставке экспонатом,
Свидетелем древней жизни, что отцвела,
Кричишь: «Я так много знаю всего, ребята!»,
Но люди тебя не слышат из-под стекла.

Для них ты – красивая, странная вещь, не боле,
Предмет, что совсем бесполезен, хотя неплох.
Вся суть твоя силится мячиком волейбольным
Прорваться к ним через сетку, но снова – блок.

Представь, что ты – книга, но смысла в тебе ни грамма;
Страницы в недоумении теребя,
Читатель не знает, что текст этот – криптограмма,
Разгадки которой нет даже внутри тебя.

Представь: ты во сне слышишь музыку, да такую,
Что моцартский реквием силищей превзойдет.
Ты вскакиваешь с постели, бежишь к листку и…
И вдруг вспоминаешь, что вовсе не знаешь нот.

Представь: ты на сцене. Пытаешься вывернуть душу,
Но голос простужен, и даже не петь – говорить
Тебе тяжело, но поешь ты, а люди наружу
Толпою из зала выходят.

Курить.


© Вера Сухомлин

Рисовала мечту – получилась карикатура.
Голубая звезда укатилась за горизонт.
И зачем ты сюда приперлась? Орешь, как дура,
Будто это изменит что-то! какой резон?
Где твой порох, твой всполох, твой посох, твой добрый космос?
Поматросил и бросил? Выжег и затушил?
Есть лишь голос. Но есть ли голос? Ведь если голос
Прямиком из души, никому его не заглушить.
А тебе говорят: «Замолкни! Вали отсюда!»,
«Здесь таких голосистых на каждом шагу видать!
Только выгляни в окна – одни певуны повсюду,
И куда здесь вместиться? И что ты способна дать,
Если все уже роздано, пройдено, перепето
Сотни раз в сотнях фраз да на разные голоса?
Ты вообще здесь без прав, и уж верно без права вето.
Беговая дорожка – не взлетная полоса».
Они правы. И мир их «правильный» не нарушить,
Не подвинуть, не потревожить, не зацепить.
Прорывай все плотины, выплескивайся наружу –
И в палящей пустыне их души не станут пить.
Они правы. Ты здесь без права. У переправы
Нет ни лодки тебе, ни паромщика. Ты одна.
Не поможет никто. Только ведь и у них нет права
Запрещать тебе плыть. Это только твоя волна.

Все не важно. Когда указываешь на кнут сам,
В тот же час прибегают дежурные палачи.
Но на каждого, кто попросит тебя заткнуться,
Будет тот, кто прошепчет: «Пожалуйста, не молчи».

Вот стоит он перед тобою, невзрачный, робкий,
Незнакомый парниша, и смотрит в тебя до дыр,
Как котенок, что только что выпущен из коробки,
И, впервые открыв глаза, открывает мир.
Не подходит с вопросами. Молча стоит и курит.
Он совсем ничего не значит в твоей судьбе.
А внутри у него разразилась такая буря,
Что не снилась тебе, что не выпелась бы тебе.
Он ведь тоже поет, звучит, просто ты не слышишь.
Океаны внутри него не мелей твоих.
Он такой же, как ты, он ведь тоже гулял по крышам,
Может, даже пытался выше… А сколько их!

Сколько их, одиноких, непонятых Дон Кихотов,
Трубадуров весны, партизанов полной луны…
Каждой ночью они отправляются на охоту –
Ловят в сети разумного дикие сказки и сны:
Кто-то их приручает, а кто-то их убивает,
Кто-то их на заре отпускает обратно в лес,
А потом забывает. И верит, что не бывает
В прозаичности будней совсем никаких чудес.
Так чего же ты ищешь, деточка, чем ты лучше
Этих «горе-охотников»? Что для тебя – они?
Ты так сильно боишься что кто-то тебя заглушит?
Ты все так же боишься остаться в чужой тени?
И чего же ты хочешь, куда же теперь плывешь ты?
(То есть я, прекращая скрываться за третьим лицом)
Чем поешь ты теперь, и зачем, и о чем поешь ты?
Не отвечу. Имею право, в конце концов.

Для чего объяснения, формулы и структуры?
Почему постоянно кому-то нужны слова…?!
Рисовала мечту. Получилась карикатура.
Ну и ладно. Мне просто нравится рисовать.
Все не важно. Я улыбаюсь, а мир вчерашний
Растворяется, словно блеклое торжество.
Все не важно. Когда поймешь – это все не страшно.
Загорается свет и рождается волшебство.
Я не знаю, зачем, я вообще ничего не знаю.
Я болтаюсь безвольным флюгером на ветру.
Но напротив – глаза. И в глазах его я читаю:
«Пой, пожалуйста. Пой еще, или я умру».


© Вера Сухомлин

В этом море сонные волны уходят вспять,
время тает в их аквамариновой глубине.

Я пою о нас, стоя на суше, матросы спят. Проходящий любовь - в перекрестном падет огне.
Я держу эту спичку, смотрю на морскую соль, вижу зиму во всех затонувших в ней городах.
Даже будучи мертвой, я вспомню твое лицо. Потому что любовь не замрет во мне и тогда.

Это песня о том, как все знающий молчалив, как не хочет спасаться, узнав, что нельзя спасти.
Тает спичка, и я нагибаюсь, ловя прилив. И пока ты там спишь, я сжимаю его в горсти.
Сон и мили воды - вот как путь до тебя далек. Это море огня изнутри мне сжигает грудь.
Волны крыльями машут, взлетая, как мотылек, и садятся на плечи берега на ветру.
Теплый ветер морские крылья игриво гнет. Как пыльца, с гребня волн осыпается синий дым.
Все, что мне тут дано - быть огнем тебе, быть огнем. Все, что там в тебе есть - до и после огня следы.

Волны движутся вспять, вязко тянут суда ко дну. Пламя гаснущей спички вдруг станет на миг длинней.

Ты проснешься, вдыхая тревожную тишину
от того, сколько раз нас еще друг у друга нет.



© Лина Сальникова

пожалуйста, приснись мне. я устала во сне смотреть пустые города,

и мерзнуть под огромным одеялом, и провожать глазами поезда -

они меня к тебе не переправят, им заново нас не соединить,

приснись мне, ну пожалуйста... отрава? что ж, я согласна. можешь отравить


своим присутствием, своим гортанным смехом, своим прикосновением к руке -

давай, пусть мне приснится: ты приехал, а не остался где-то вдалеке,

искать умнее, лучше и красивей, перебирать на ярмарке невест

чужие имена, чтоб стать счастливей разглядывать... что там дают окрест?


давай, приснись мне - теплый и знакомый, и в то же время резкий и чужой,

открой во мне темницы, катакомбы, и выпусти несчастного с ножом,

что там внутри, себе кромсает вены от злого ожидания устав,

давай приснись мне, необыкновенный - здесь все давно присели на местах


и ждут тебя. твоей дарящей ласки, твоих горячих взглядов, жарких губ...

приснись мне наконец-то, без опаски - и покажи, как ты бываешь груб,

как все что даришь - равнодушие взгляда, молчание или прямой укор,

как лучшая заветная награда - ночной наш бесконечный разговор,


а после просыпаться в жаркой смуте, опять же от самой себя устав -

в твоих руках, в твоей пьянящей сути, в твоих в ночи искусанных губах,

и отдаваясь, слышать рык твой хриплый...


пусть по утру все обернется сном.

но хоть во сне приди ко мне (.........до крика.........)

а утро мы потом переживем.


(с) Марта Яковлева

должно же быть что-то хорошее
в шуме проезжающих машин по утрам,
в людях, что сидят в одиночестве,
в музыке, что заставляет плакать,
в квартирах, что остаются пустыми,
в словах, что делают больно,
в городах, где люди не замечают друг друга
и в том, что не можешь уснуть.

должно же быть что-то хорошее
в прощании на вокзалах,
в очередном разочаровании,
в книгах, о которых мы не узнали,
в твоем отсутствии,
в вечных спорах,
в неловком молчании,
и в том, что никто не звонит.

должно же быть что-то хорошее
в том, что так много нужно сказать,
и в том, что это так страшно

и должно же быть что-то хорошее,
что-то хорошее
в нас.


© Владимир Понкин

Чем дальше в жизнь, тем кладбище длинней,
тем всё привычней хоронить любимых,
тем будничней мы говорим – О НЕЙ –
о той, чьё не упоминают имя…

Чем больше лет, тем больше жизнь скушна,
а смерть с потерей каждой новой – краше
нам кажется… И вовсе не страшна,
когда поймёшь: а там-то больше наших…

И не страшит кладбищенский уют
вокзала отправляющихся в вечность –
нас наши недолюбленные ждут,
пока мы не торопимся навстречу…

Мы не спешим ответить смерти –"да",
ведь с возрастом мы понимаем тоже,
что даже ТАМ быть вместе навсегда
с любимыми своими мы не сможем…

Но если живы вера и любовь,
у самого последнего причала
мы встретимся с любимыми, чтоб вновь
договориться
где начать
сначала…




(с) Наталия Пономарева

Он ходит привычной тропою искать беды.
Беда заставляет подолгу и нудно ждать:
из труб его дома клубится белесый дым, по краю тропы разрастается резеда.
Он злится, ему опостылел земной уют без чувства опасности, ярких и страстных встреч.
Тут птицы щебечут, под ветками гнезда шьют, и белки снуют по древесной сухой коре.
Ему улыбается солнце, а он не рад, — и шаг его вдоль резеды по ночам шуршит…
Он думает: "Вот бы случилось хотя бы раз хоть что-то…" Но тщетно. Вокруг него — ни души.
Ты скажешь: дурак? — Да, наверно, смешной дурак. Не ценит, что есть, не хранит этот странный дар…
Но счастье понять может тот, кто, уйдя во мрак,
потом возвращается, зная, что есть — куда.





(с) Лина Сальникова

Роза ревнует к Лису. Нелепый ход. Принц предложил ей руку, сердце и все дела. Роза ревнует к Лису — который год, как-то не верится в то, что оно пройдёт… Впрочем, чего другого она ждала?
Карты ложатся в руки. Держу вразлёт.
Будет судьба решаться поверх стола.
Лиса спасает поле — пшеница, рожь. Мыши танцуют в норах, и хлеб, и соль. Поле спасает Лиса — который дождь, где-то под шерстью скромно таится дрожь, уши трепещут — ну, подходи, изволь.
Это не покер. Здесь не поможет ложь.
С добрым. Я не пишу к вам, не-мой Король.
Принцу никто не пишет. Он ждёт вестей. Роза сказала да и ещё раз да — можно готовить свадьбу и ждать гостей: вот, наконец, решение всех страстей, вот, наконец, то самое навсегда.
Козыри — пики. Я похожу с крестей.
Принцу никто не пишет. Нет, ерунда.
Свадьба гремит по полной. Доволен, Принц? Роза довольна точно — на раз-два-три: пляшет, бросает взгляды из-под ресниц, мол, посмотри, где я и где глупый Лис? Мол, посмотри. Смотри же, смотри, смотри.
Карты ложатся в веер, рубашкой вниз.
Лис ещё помнит.
Взятка. Два паса. Вист.
Лис ещё помнит. Сколько несчастных раз память за ним бежала — слезами в след. Лис ещё помнит — каждый проклятый час, каждую встречу душ, или рук и глаз, все эти не-четыреста-тридцать-лет.
Ты закрываешь пулю — на преферанс.
Лис ещё помнит. Всё. Почему бы и нет?








(с) alter-sweet-ego