Лишь бы ты оставался всегда таким - с небом в глазах, обаятельным и родным, тёплым, как летний вечер в краю цветов, близким, как одеяло из нежных снов, я отвоюю тебя у бессмертных зим, я сохраню тебя у себя в груди, лишь бы ты только был рядом, пока я сплю, лишь бы мне повторять за тобой "люблю", жить в предвкушеньи каждого дня вдвоём, я тебе - мир на ладони, уютный дом, я тебе - звезды в траве, золотой песок.
Просто с тобою я счастлива, вот и всё.



© Хрустальная Марго

Заходила в зенит луна, ночь, как пропасть, была бездонна
И шептала: «Придет Она, и разбудит в тебе дракона…»
В небе плавилась к марту сталь, и ветра завывали гулко,
И за шиворот тек февраль чуть подтаявшею сосулькой.

По накатанной шли дела, пешеходы зевали сонно…
Но внезапно она пришла: разбудившая в нем дракона.
Он узнал ее. Не дыша, ей в колени уткнулся слепо,
И свернулось в горящий шар подожженное ею небо,

И стучало ему в виски… И в своей первобытной силе
Были огненны и легки молодые драконьи крылья.
Перепутавший явь и сон меж небесными берегами,
Воспарил над землей дракон, для нее выдыхая пламя,

Сочиняя стихи о ней, испуская в астрал зарницы.
Но в один из июльских дней отдалась героиня принцу.
«Быть драконихой? Нипочём! Отыщи понаивней дуру!»
… И с него содрала живьем золотую драконью шкуру.

И ему расхотелось жить… Но подобие счастья-рая
Из разбитой его души собрала для себя другая.
Отвела для него альков и поила чайком с малиной,
Накупила ему носков, родила ему дочь и сына.

Не искала его тепла, не ждала от него «лямуров»,
И однажды в ночи сожгла ненавистную эту шкуру.
И развеялся сизый дым. И астралу дракон не нужен,
Потому что он стал земным, чьим-то самым обычным мужем.

Все логично. Но оттого ночи все у жены бессонны,
Чтоб молить: «Отпусти его, Пробудившая В Нем Дракона»






(с) Рита Круглякова

Когда окажется, что ветер в голове
ласкает парус так, что якорные цепи
с холодным звоном разлетелись по звену,
тогда - сдавайся, отступай, бросай, беги!
Переживи моей любви короткий век,
будь в списке выживших, тебе не место в склепе,
где каждый третий в той же буре затонул,
подавшись в бездну за условно дорогим.

Когда послышится, что я еще твоя -
поверь бездумно, безоглядно и бесстрашно,
тому, что шепчет старый скряга-океан -
и укради себе на память Южный Крест.
Лишь на него надейся в будущих боях,
и не ищи судьбы посудин каботажных -
и, может быть, тогда, отважный капитан,
вернусь к тебе.

/Твой блудный ромовый Зюйд-Вест/


© Ксения Кольт

не влюблена - не думай (просто не
венец всему совсем ты, не весь мир мой),
но в подданном нам царстве простыней -
там - мой король; мне дерзкой быть - и смирной.

ты не влюблён - не думай (не держи:
хватило нам обоим штампов ЗАГС'а).
но попади мне лампа, в лампе - джин,
с тобой я загадала б оказаться.

не влюблены - не думай (нас иной
глагол опишет: ЛЮБИМ мы.) наш слажен
дуэт, что зародился на Седьмом,
где не искала счастья.
но нашла же.




© Мария Кевлина

Раз в тысячу лет она просыпается ото сна:
Чаще всего это осень, почти никогда – весна.
Чаще всего это утро, чуть реже – ночь
[мне очень жаль, но я не могу помочь].

Ей до сих пор никто так и не позвонил:
Шнур телефона – как пересохший Нил.
Сердце – почти пустыня: пески, жара.
Реже всего здесь тихо. Чаще всего – ветра.

Чаще всего – под утро, реже – в глухой ночи
Просто она просыпается – и молчит,
Пережидая бурю, глотая страх.
Чаще всего ей больно до искр в глазах.

Чаще всего ей больно. И, вся в поту,
Выдохнув «Я люблю тебя» в темноту,
Падает, словно в яму, в свой новый сон…

Буду я рядом с ней до конца времён.

Через любые ночи, в любой весне
Гладить её ладонями по спине,
Тихо шептать «нормально».

[нормально, но
тот, кто ей снится,
умер
давным-давно].


© Дарёна Хэйл

Шпиль облака пронзает – стигматы в ладони Бога. Стань моими глазами, влажную землю трогай, дыши, замирай от боли, чувствуй и говори с ней - силой ударной доли, нежностью тихой мысли, улицами пустыми, сонными куполами, если душа остынет, слово ее расплавит. Площадь – пустая сцена, свет фонарей рассеян. Зрение драгоценно, в этом - мое спасенье. Дождь подошел и замер, прохожий спешит куда-то. Стань моими глазами, большего мне не надо. Мраморные ступени, бронзовые перила. Мы скоро проснемся с теми, о ком я не говорила. Винный цветок в бокале, шелка стальное сердце. Главного не искали, но никуда не деться, не спрятаться и не скрыться – луч нас нашел и замер.На шпиле танцует птица.

Стань моими глазами.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Время билось о стенки ребер, но не звучало.
Всем часам не хватало полвдоха до оборота.

Мальчик лет девяти поклянётся начать сначала. Поклянётся не плакать, теряя опять кого-то.
Кто же знал, что вселенная будет водить кругами, не пуская из круга, до хрипа сжимая в стенах.
Он не выберет снова, законом пренебрегая, - и пойдёт на повторный виток, обманув систему.
Понедельник какого года, какого мира? Он лежит на спине, он глотает першенье в горле.
И пока он найдётся, как подлинник меж копирок, наступает неясный, ему неизвестный вторник.

Все сначала. Кто утверждает, что нужно выбрать лишь один из путей, не пустив себя по обоим?
Мальчик снова не будет играть в эти злые игры. Он решит не шагнуть, чтоб остаться самим собою.
Сердцу сердце не предпочтёшь - как из циферблата не изъять ни секундную стрелку, ни часовую.

Мальчик платит за обе жизни, его расплата -
в том, что он в них обеих пронзительно существует.





© Лина Сальникова

Он живёт у меня за дверью. Беглец и вор.
Проходимец, каких не видывал белый свет.
Мой моральный барьер — или, лучше сказать, забор
(Двадцать досок, четыре метра, калитки нет)

Им снесён, как бумажный. И стоит ли говорить
Обо всех, кто держался рядом за вечность до.
Он живёт у меня в чулане. И октябри
Почему-то намного легче, когда мой дом

И его называю домом. А он молчит,
Только щурится, как котёнок, в просвет окна.
Он живёт у меня в постели — в любой ночи.
Я не помню, как просыпалась уже одна.

Я не помню, каким всё было на вкус и цвет
До того, как он появился. Подлец и хам,
Он живёт у меня в ладонях и в голове,
Растекается по ключицам и по губам,

Акварелью течёт по венам, и в сгибах рук
Застывает осколком льдины — не тай, не тай.
...Он живёт у меня на сердце, а все вокруг
Говорят: «Ты его придумала, ну признай».

Говорят: «Расскажи нам правду, и мы поймём,
Мы поможем, мы постараемся, утрясём».
Только правду? Но только правда, она в одном:
Он живёт у меня... повсюду.
И вот и всё.



© Дарёна Хэйл

Время течёт сквозь пальцы, звенит бедой,
Мол, повзрослеешь — тоже поверишь в это:
В то, что стекляшки, собранные в ладонь,
Это, увы, ни разу ни самоцветы.

В этих стекляшках выгоды никакой,
Их не продашь (ну разве что за насмешки).
Время течёт меж пальцев большой рекой —
Я зажимаю в пальцах орла и решку,

Словно пытаясь выбрать. Но правда в том,
Что очевиден выбор. И снова, снова
Я всё таскаю эти стекляшки в дом,
Словно сорока, падкая до былого.

В каждом осколке — память. Журчит водой
И обжигает жаром. Но суть не в этом.

...Просто стекляшки, собранные в ладонь,
Всё ещё мне дороже, чем самоцветы.



© Дарёна Хэйл

Аля в новом платье идет по улице, по Луганску открыла огонь весна. Мама Али ласково ей любуется, мама знает — завтра была война. Мама смотрит на дочь, поправляет локон ей, обнимает нежно и горячо. Мама будет биться в бетонном коконе, но пока не думает ни о чем. Але двадцать — птица, цветок на выданье, невозможной искренности глаза. Мама знает, Але такое выпадет, что ни спрятать в сердце, ни рассказать. Плакать глупо, веру терять не велено — даже вера нынче в большой цене. Мама носит боль осторожно, медленно, чтобы медный колокол не звенел. Самолёты летят, город вспорот пулями, платье падает тенью на грязный снег. Мама Али смотрит на дочь — уснула ли?

Выключает лампу в чужой стране.




© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Не вставай, не беги. Пять минуточек полежим,
А потом что угодно – пока что мы оба здесь,
Я спрошу у тебя
(и давай-ка без всякой лжи):
Мой хороший, а каково оно – расскажи! –
Одиноких любить этих маленьких поэтесс?

Есть ли привкус чернильный у их чуть припухших губ
(или крови, а лучше сразу – ликёра и вискаря)?
Льнут они нежной ланью
или лежат как труп?
Как им нравится больше – когда ты ласков, когда ты груб?
…А в постели, скажи, они рифмованно говорят?

Расскажи мне, хороший, как они любят боль:
Ты их держишь за шею, жёстко глядишь в глаза,
Обвиваешь руками,
Как будто рука – лоза?
Что ты им говоришь – и что просят тебя сказать?
И на что это всё похоже – на смертный бой

Или пляски с осадой, взятые города…
Расскажи мне, хороший: они кусают твоё плечо?
Кто приманка из вас,
А кто – спусковой крючок?
А внутри у них просто «узко и горячо» –
Или «так, что ты там остался бы навсегда»?

Как и сколько им нужно – минуты, часы, полдня?
По режиму всё или к чёрту такой режим?

…Не вставай. Не беги. Пять минуточек полежим.
И, пока мы ещё раздетые, расскажи,
Расскажи мне, как это было –
любить меня.


© Дарёна Хэйл

От всех житейских бурь и ливней,
болот и осыпи камней —
блаженны те, кто стал наивней,
несчастны все, кто стал умней.

(с) Игорь Губерман

Близится, друг, время разлук.
Дней холодок тает в груди.
Сердце стучит, песня звучит,
Словно в печи пламя гудит…

Пусть это кажется странным, пусть!
Как пальцы на жилы руки кладут,
Пытаясь нащупать у песни пульс,
Я струны зажал на втором ладу.
Друг, докурив сигарету, молчит,
Примерившись к плахе грядущих дней.
Как только песня моя отзвучит,
Он тихо следом уйдет за ней…

И встреч тепло нам заменит пыл
Насущных, а значит и важных дел.
Растает сказка, где каждый был
Таким, как в жизни он быть хотел.

Разлука острым взмахнет клинком,
Разрубит тонкую связь времен.
И только к горлу подступит ком
При звуке близких тебе имен...





© Игорь Царев

Нас отучили строить на века...
Играет легкомысленный канканчик.
Дешевый одноразовый стаканчик
Безбожно портит вкус у коньяка.
Соотнося величие с мошной,
Мы сами одноразовы по сути:
Пируя на пластмассовой посуде
О вечном рассуждать уже смешно.
Подружка на ночь. Туфли на сезон.
Коротких дружб заплечный груз не тяжек.
И горизонты тряпками растяжек
От взоров прячет город-фармазон.
И бьют часы, и стрелками секут
Не для того, чтоб о душе напомнить,
А фаршем человеческим наполнить
Бездонное зияние секунд.







(с) Игорь Царев

Решетки на окнах комнат, которых нет. Замки на дверях, в которые не стучат. Мама, родная, если ты веришь мне, просто коснись крылом моего плеча. Выйти в измученный город — фонтан, скамья, желтой весной болеющие цветы. Жизнь ничему не учит таких, как я. Боль никогда не лечит таких, как ты. Все мы травматики, мама – удар, ушиб, память — сплошной несросшийся перелом. Мой сын по ошибке рожден от другой души. Мы встретились, мама, нам все-таки повезло. Раной в живот — пронзительной, ножевой — алое солнце сгорает в пустом дворе. Ради себя мучительно быть живой. Ради других не сложно и умереть. Я бы хотела у моря встречать рассвет, смотреть на небо, греться в его лучах.

Но держат решетки на окнах, которых нет. Замки на дверях, в которые не стучат.



© Кот Басё Светлана Лаврентьева

эта осень готовит гречишный мёд,
плавит красный сургуч, на печать дохнёт,
по привычке своим адресатам шлёт
бандероли.
посмотри, прошлогодней летят листвой
извещения наши по мостовой -
словно памяти тюк, набитый с лихвой,
распороли...

я не верю в случайности - был подвох.
может чёрт закрутил, но надеюсь - Бог.
гениальный сценарий! никто не мог
отвертеться.
и сейчас в этом умысле глубину
мы нащупать стремимся по одному,
но живём, как прежде, не по уму -
голым сердцем.

мы с тобой перепутали полюса,
мы могли говорить, не видя глаза,
мы друг другу придумали голоса
и фактуру.
ты же знаешь - мы просто были сырьём.
аномальные в симбиозе своём,
невозможной любви писали вдвоём
партитуру.

кто-то слышал в ней небо, кто видел блуд,
треугольную тайну чёрных бермуд.
и однажды её по частям порвут
и забудут...
но, всегда так бывает, найдётся тот,
кто запомнил оттенки чувственных нот,
он на слух нашу музыку подберёт,
новый Будда.

эта осень другая. мне в ней тепло
не с тобой. по-другому быть не могло.
пожелтевший лист упал на стекло
лобовое.
мелкий дождик размеренно вводит в транс.
вижу город, "Почтовую", дилижанс,
и уходят в туман, оставляя нас,
эти двое...


© Вика Дашкова

милый ангел, не верь кликушам, пусть заходится вороньё!
просто тихо открой мне душу, я свою отпущу в неё.
понимаешь, тебя ругают не за нашу с тобою связь, а за то, что во мне другая, им не равная прижилась.
да, иная.
ты – дочь Синая.
я себя в эту ночь утех не преступником распинаю на горящем твоём кресте,
а святым, и бесстыдно жадным, обнажённым до красоты!..
и сливаются шоколадный с бледно-розовым тел кресты.
не пугайся своих эмоций.
я давно уже не боюсь.
это нежность, в которой бьётся параллельных желаний пульс.
ты иная.
я это знаю – у тебя на спине тату, где не Господа распинают, а господнюю чистоту.
пусть осудит церковник строгий криком:
«происки сатаны!»,
я целую господни ноги на иконе твоей спины.


© Ник Туманов

Он ходит по одной с тобой земле -
Огромнейшей из всех людских пристанищ.
Измерь мою влюблённость по шкале
От десяти до двадцати... Ты знаешь.
Надеюсь, держишь голову в тепле.

Надеюсь, у тебя всё хорошо...
Слова скребутся в горле словно кошки,
горчат как ванилина порошок
и гнутся, как дешёвенькие ложки.
Он прячется в свой серый капюшон...
Поговори со мной о нём немножко?

Поговори. Он — острое плечо
И мягкий смех, и родинки как звёзды.
А время так стремительно течёт
Сквозь наши пальцы. Но пока не поздно,
Поговорим. Мне всё равно о чём.

Как это странно. Раньше было так:
Не нужен повод, не нужны причины...
Теперь же - холод, тьма и пустота.
Вина и боль мне дружно дышат в спину,
И на твоё, допустим, "как ты там?"

Я промолчу.
Нелепо и нечестно,
Но по любой, вообще любой шкале
Всё решено (какие тут протесты?).

...Он ходит по одной с тобой земле -
Той самой, на которой
нет
мне
места.




© Дарёна Хэйл

Я гарантирую вам: пустота, не боле,
Чёрные дыры, небытие, тишина,
Нет ни иголки в стогу, ни зефира в поле,
Ни, аргонавт, ожидаемого руна.
Нет ничего, я уверен — и вам не надо,
С гаком достаточно прожитых вами лет.
Если вы долгие годы боялись ада —
Будьте спокойны, поскольку и ада нет.

Будьте спокойны, пусть я доказать — не в силах,
Вера — слепа, в этом сила её и власть.
Если ты в этой юдоли родился сирым,
Там тебе тоже не светит наесться всласть.
Там тебе тоже не светит играть на дудке,
В белых одеждах шататься по облакам.
Равные шансы у леди и проститутки,
Равные шансы у гуру и дурака.

Я гарантирую: нет ничего плохого
В том, чтобы взять у безмолвия лишний сет.
Нет ничего, что неправильно и греховно:
Столько грехов, как успеть совершить их все?
Миссионерские позы уходят лесом,
Зависть становится новым любимым «я»,
Путь человечества — это тропа прогресса,
Эрго, бездействие, братие, — трупный яд.

Жить во весь рост, забывать имена и даты,
Пить в Ливерпуле, без визы летать в Перу,
Грабить страну, потому что страна богата,
Ложками мазать на гамбургеры икру,
Жить во весь голос, всё время идти по краю
И не краснеть, предлагая жене минет —
Это свобода. А если хотите рая —
Будьте спокойны, поскольку и рая нет.

Я обещаю: когда вас придавит старость,
Годы утонут в прозрачности янтаря,
Вы вдруг поймёте, что времени не осталось —
Чёрт с ним, зато вы прожили его не зря.
Что бы там ни было — пусть всё, как есть, вершится,
Пряник — так пряник, а плеть — значит, будет плеть.

Просто когда вы поймёте, что я ошибся,
Вам остаётся лишь плюнуть и растереть.



(с) Тим Скоренко

Предположим,
мальчик и девочка смотрят в глаза друг другу, это ещё не любовь, но должно ей стать. Мальчик несмело протягивает ей руку, в небе над ними — единственная звезда. Мальчик глядит с улыбкой, он не уверен, то ли он делает, так ли он должен жить, в плеере тихо играют, к примеру, «Звери» или какое-то нежное «ностальжи». Мальчик ей дарит подарки, они наивны, чем-то, пожалуй, беспомощны и смешны, астры в букетах, последние синглы «Сплина», диски с игрушками, плюшевые слоны. Всё это так неожиданно, дико, глупо, мальчик не знает, что делать, но как-то вдруг он понимает, что губы находят губы, чувствуют плечи касания нежных рук. Ангел за правым плечом напевает гимны, светится еле заметно изящный нимб. Мальчик уверен, что если и есть богини, значит, одна в этот миг — на скамейке с ним.

Предположим,
женщина нежно целует мужчину в щёку: это предсердие, к сердцу — последний шаг. Это любовь, невозможная по расчёту, как неподвластна расчётам любым душа. Это действительно страсть, как бывает редко, взрослые люди находят второе «я», если стреляет Амур — то стреляет метко, в самое яблочко, слышишь, любовь моя? Все рестораны, подарки, машины, кольца — просто преддверие, способ найти подход, им ничего другого не остаётся — лишь соблюдать ритуал, подсистемный код. Страсть — это факт, нарушение ритма, такта, вход в подпространство, прекрасная суета, глаз телекамер, подёрнутый катарактой, ус микрофона, направленный в никуда. Ангел за правым плечом возбуждён и резок, нимб разгорелся вовсю — это самый пик. Жизнь придаётся к подобной любви в довесок, так как любовь — это вечность, а жизнь — лишь миг.

Предположим,
мрачный старик поднимает к буфету руку, к чаю опять ничего, нищета вокруг. Снова в больнице осталась его старуха, впрочем, гораздо спокойнее без старух. По телевизору — новости об Ираке, выборы президентов далёких стран или кино, где ни кадра без страшной драки, без поцелуев, ужимок и мелодрам. Если старуха вернётся, то будет тяжко: снова носи ей утку, меняй постель. Все говорят, мол, какая она бедняжка: годы отлёжки в хронической темноте. Самое страшное то, что она когда-то первой красавицей в дальнем селе слыла, сватались к ней замечательные ребята, песни ей пели на всякий народный лад. Ныне — слепая, лежачая — в наказанье глупому и одинокому старику, смотрит бессильно слезящимися глазами. Всё, я об этом более не могу.

Первого не было, миновало меня, не скрою,
Не было детской любви и музыки «ностальжи».
Были игры в солдатики и в героев,
Был запах первой драки и первой крови,
Запах предательства и подростковой лжи.

Дай нам Бог с тобой пережить второе.
Дай нам Бог до последнего — не дожить.



(с) Тим Скоренко

Я срезал под корень ее ростки -
от корней побегом любовь вилась.

У меня два дома, как ни раскинь, и бродяжья прозелень синих глаз.
Я никчемный пастве своей пастух - от себя я паству не уберёг.
Только в каждом сердце цветы растут, если я застряну в нем поперёк.
Распускаю кровь, словно маков цвет: разжигать ладони - её теплом,
и целую в тонкие стебли вен, чтоб тепло пунцово у губ цвело.

Никакому сердцу не властелин, обрезал любовь твою до корней...

И молчал с восторгом, что ты болишь,
выпуская новый побег во мне.



© Лина Сальникова

Такая видимость у сезона -
снаружи холод, внутри - тепло.

И город словно парализован таким, что вовремя не сбылось.
Ну, а подумать: кто пишет сроки, секундомеры держа в руках,
когда ты тянешься, хоть и робко, засунуть пальцы ко мне в рукав?
Когда ты - вот, повелитель пульса, улыбки радостной властелин,
когда ты снова ко мне вернулся, чтоб только пальцы переплелись.

И вот мы едем, в руках билеты, за поворотом - такая высь,
где время выйдет и станет летом,
а мы с тобою - живей живых.



© Лина Сальникова

Я ирландец, пьяница, балагур, каламбур, оранжевый громкий смех. Я не сдвинусь с места, хотя могу, потому что место держу в уме. Пригодился там, где родил детей, где родился сам – не найти следов. Я лечу на скорости в пустоте и почти не помню, что было до. Иногда ночами я вижу дни, острова в океане, прекрасных жен, но со мной сбываются не они, а мой страж, который вооружен. Мое время – пуля, капкан, петля – не найти отчаянней и верней. Но рождает камни моя земля, значит, я пока что не нужен ей. Я читаю книги, пишу водой и в эфире пробую голоса. Я почти не помню, что было до, и об этом хочется рассказать.

Я ходил налево, ходил ко дну, говорил со всеми, кому плевать. Я хотел бы первым начать войну.

Только не за что воевать.





© Кот Басё Светлана Лаврентьева

я пишу из священного ниоткуда, здесь нетронутые поля, черемша, багульник, здесь попросишь вина - тебе льют, покуда не начнут мерещиться брови, скулы, нос с горбинкой, колечко в носу с горбинкой, подбородок узкий, как грань стилета. помнишь, летом таскали с рынка ароматные дыни - храни нас, лето! - здесь так пахнет воздух: зимой и дыней, сочетанием горечи и услады, и легко представлять, что меня окликнут твоим голосом. а что еще мне надо? совмещать невозможное, суть, задачи, расставлять солдатиков по дощечке, бормотать "вот здесь бы пошло иначе, и иначе бы длилось, конечно, вечно". и покуда застыл я в истоме утра и лучами целует мой бок сияние, и в нас множится жар и туман - покуда? - как вода подступает к незримой грани, за которой штормить остается только, за которой волны снесут полмира, я прошу тебя, милая, ангел, Олька, ведьмин взгляд, скажи, ты меня простила?

-

я пишу тебе. город слегка качает в летнем мареве, море шумит, живое, чайки спорят, на то они, впрочем, чайки, вдалеке расползается ножевое - это молнии рвут над заливом небо, но до нас не докатится, обещали. я смотрю из окна на медвежью крепость, на земные ворота в чертоги рая, а туристы снуют там, не зная цену этим камешкам, этим прабабкам-соснам. хочешь правду - не злюсь уже совершенно. если это ответит на все вопросы, то послушай - слышишь? - как сердце бьется, как стремится сломать частокол из ребер, потому что твоя, я твоя до донца, до блестящего дна, как же ты не понял? я простила тебя, я давно простила, потому что любимых прощаешь сразу, до того, как случится: такая сила есть в любви и такая же в ней зараза. я лечусь очень медленно, в год по шагу, я читаю тебя - черемша, багульник, дыни, лето, истома, туман - и благо, повторяться ничто никогда не будет. это плата за опыт, и он бесценен, и спасибо тебе, что остался в прошлом, наше время прошедшее (наше ль время?). все проходит.
я не отвечу больше.


© Даша Сонина

Доктор, тушите свет, мне мешает ваш синий шарф. В ваших стальных глазах отражается этот шелк. Доктор, мне хуже всех, у меня умерла душа, я искал для неё любовь, но все ещё не нашёл. Каждый болен бедой, у каждого свой режим. К вам приходят спастись сотни таких, как я. Выгорает самая суть, осыпается пеплом жизнь. Как оставаться здесь бесстрастным среди огня? Люди приходят к вам, после — выходят вон. Держат себя в руках, делают важный вид. Один услышит стихи, другой — колокольный звон. Вы знаете, что любовь замешана на крови? Боимся менять себя, умеем менять других. Когда умирает душа, к телу зовем врача. Очередь в кабинет. Господи, помоги.

Доктор, тушите свет. Давайте уже молчать.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

пугали нас: грядёт зима,
какой ещё в веках не знали,
по крыши занесёт дома,
замёрзнут тепломагистрали,
застынут в недрах нефть и газ,
заменят деньги поллитровкой,
пойдёт рассчёт на вес, на глаз
водой, картохой и морковкой.

что гидромет наш – мутный враль,
понятно всем без экспертизы.
гляди, как ветреник февраль
апрельским балует стриптизом,
как незатейливо проста,
свободна, будто между прочим,
сквозь тайну белого листа
вдруг проступает зелень строчек!
как всем посулам вопреки,
законов веры не нарушив,
пожатье дружеской руки
отогревает наши души…




© Ник Туманов

Мы теперь одни из многих, потеряли – не найти. Нет из города дороги, кроме нашего пути. Ускользнули, улетели, только вера подвела. Берега одной постели, лодка есть, да нет весла.

Я была тебе любовью, я была тебе бедой, я качала твою память, не давала ей кричать. Спи, сердце мое, под серебряной водой, на волну монетой лунной положи мою печать.

Нет весла, песок сквозь пальцы, обнаженная душа. Мы умели в этом танце целоваться, не дыша, мы умели в этом стоне раскрываться до глубин. Если вдруг она утонет, он не выплывет один.

Я была тебе любовью, я была тебе бедой, я качала твою память, не давала ей кричать. Спи, сердце мое, под серебряной водой, на волну монетой лунной положи мою печать.

Слово – верная примета, ляжет перышком у ног. Он не выплывет к рассвету, значит, станет одинок. Белый берег, склон пологий, время ласточкой летит. Мы теперь одни из многих, потеряли – не найти.

Я была тебе любовью, я была тебе бедой, я качала твою память, не давала ей кричать. Спи, сердце мое, под серебряной водой, на волну монетой лунной положи мою печать.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

А слова сохранят нежности,
словно запахи - сухоцветы.
Восходя по лучу - резаться,
наполняясь его светом -

Как Бодлера читать в подлиннике
иль входить в тишину ашрама.
Ты, любивший мои родинки,
полюби и мои шрамы.


© Риммристая

Какое солнце ложится в воду, какие тени идут по дну. Я изменяю свою природу- мне нужно плавать, но я тону. Касаюсь дна, отпускаю камень, терзаю землю - прими, прими. А люди ловят меня руками, но мне опасно играть с людьми. И поздно плыть, и не стоит верить, погасли старые маяки.

У рыбы, выброшенной на берег, становятся крыльями плавники.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Подари мне любовь - остального полны закрома.
Остальное выходит из моды, становится жалким, никчёмным.
А любовь - это больше, чем просто курортный роман,
Это больше, чем страсть соблазнять симпатичных девчонок.
Понимаю, что есть вероятность остаться ни с чем,
Лучше - новый мобильный, красивая сумочка, бусы.
В общем, что-то из модных и всеми желанных вещей,
Но увы,
у меня на подарки такие нелепые вкусы...




(с) Сола Монова