У неба нет на нас больше планов, оно безумно и ледяно, и лишь луна на нем жёлтой раной сочится болью в твоё окно. И нежилая моя обитель скулит по эху твоих шагов, я твой безмолвный нежданный зритель, моя любовь.
Я океан, поглотивший солнце, виновник зим и столетних льдов, но эта буря нас не коснется, моя любовь.
Не знаю, кто напророчил смерти, кто ад и рай разделил на два, а я б делил все на жизнь, где есть ты, и всё что будет, но без тебя. А я бы взгляд твой увековечил, тепло ладоней, румянец щек, и после жизни, и после смерти, с тобой ещё.
У неба нет на нас больше планов, увы мы скомканных два листа. Но ты была идеальной самой, одной из ста. И я пришит к тебе, приколочен, введен опасным лекарством в кровь,
не дай же мне отпустить нас молча,
я твой и точка, моя любовь.


© Хрустальная Марго

всё мимо, брат, всё мимо февралей.
по кругу не случается, как в детстве.
пружина развернулась вдоль аллей,
вдоль манкого девичьего кокетства.
и нам с тобой всё чаще по прямой,
с которой не свернуть, не оглянуться.
знать, нынче день не твой и день не мой.
немой, от нестерпимой грусти куцый.
и память сердца тоньше волоска,
и на repeat нажать всё меньше шансов.
вчера, казалось, юность у виска
насвистывала жаркие романсы,
а нынче чёрный ангел за плечом
меняет, как хирург перчатки, нимбы...

да нет, я не жалею ни о чём.
случись прожить по новой – повторил бы!






© Ник Туманов

Страшны уже остывшие. Иду,
пинаю пепел, в стареньком аду,
где всё ещё плющом увиты двери,
а в них – старушка, девочка, жена
и спичкой кнопка лифта сожжена
и плачут то ли дети, то ли звери.

Невольно ёжась, чувствуешь края
всех стен. Ну как же! Родина моя!
Не сказка… Но как будто соты гномов -
знакомые балконные склады,
где море лыжно-саночной беды
хранит хрустящий привкус переломов.

Иду, пинаю пепел, фаберже
не поднятого солнца, гаражей
коробочки. И строчка навязалась:
«От города остался огород»
Ну что попишешь… счастье, это – рот,
как многим здесь до смерти не казалось.

Потом они лежали все «вальтом»,
верней – «валетом», а совсем потом
светлели, будто выждали потопа.
Продлёнка мук.
Знакомые врачи.
Плохие и хорошие.
Молчи.
Нет ада хуже искреннего трёпа.

И никому о детстве. Никогда.
Сожрут и не подавятся… балда,
какое – быть? Какая речка-волга…?!
Сама забыла, как кричала – «днесь!»?
Заткнись и помни. Потому что весь
ад в – памяти.
Но это ненадолго.

Прелестный ад, вчерашнее хи-хи,
столбы прямы, тупы, как женихи.
Сам Бог велел.
Какой кошмар.
О, Боже….
Иду, пинаю пепел, ать и два,
в кармане – спички, соль и голова
(набор, чтоб выжить не ахти… но всё же)

И не на что богатство обменять,
ад, это – помнить, чувствовать и знать
о ягодах…не важно…а цветочки:
оладьи, вермишельки, огурцы,
водители, вредители, отцы,
«друзья навек», окурки, Кафка, почки,
теплицы, лица, нет, конечно да,
вода, вино, вино, вина, вода,
температура, тёплые носочки.

Кукушка заводная (на ключе)
с трудом проворковала – «время че»
и притворилась мёртвой на паркете.
Никто не в шоке. Пепел, смрад, уют.
-
Чудовища, как ангелы поют,
и кажутся красивыми
(при свете)


© Ленка Воробей

Дай нам троп — таких, от которых сведёт нутро.
Дай нам лес — такой, чтобы кроны аж до небес.

То ли бес в ребро, то ли в жилах застыла кровь, а теперь согревается, снова берет разбег.
Дай опасности — носом по ветру прочертить — чтобы, голову очертя, через лес лететь.
Это раньше мы выбирали себе пути, а теперь нас находит путь через много лет.
Дай нам милости оцарапаться не всерьез, поднимается солнце — дай ночи хлебнуть взатяг.

Потому что мы слышим, как голос зовёт ее.
Голос нашей весны.
А значит, вираж — пустяк.

29.03.17


© Лина Сальникова

Обманывая тех, что лучше нас, умеющих писать о невозможном, мы нынче молчаливы, осторожны - не стали разбираться, чья вина. Мы разошлись /опять аэропорт/ не потому, что куплены билеты. Какой резон сейчас идти по следу, когда давно проигран этот спор? Мы отказались выйти за черту, сойти с ума, слететь с привычной трассы. Любимая, мы не теряли разум, поэтому рождаем пустоту, не исчезая вместе по ночам, не разбивая время общим пульсом. Отступники – нам в каждом слове пусто. Все громче получается молчать.

Вернись домой, включи Rene Aubry, открой окно – на западе граница.

Нам ничего иного не приснится. Пока мы об ином не говорим.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Если, помня юность, не встретить старость, навсегда останется, что скрывать. Было время, вместо весны достались: серый мрамор, надпись, сирень, трава. Было время – скованы мертвой хваткой, затянув не петли, но пояса, разделенные вечностью и оградкой, мы умели об этом не рассказать. Из молчания выросли даты, дети, долгий путь – подальше от рубежа. Только смерть, за которую мы в ответе, как немой конвойный, чеканит шаг. Переплавив судьбы в господнем горне, отпустили - в землю ушла вода. Только речь всегда застревала в горле. Будто нас и не было никогда.

Эта боль извечная, нутряная, у ее барабанов особый ритм.

Я пришел отдать тебе долг, родная.

Твое слово свободно.

Заговори.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Даты нужны, чтобы медленней исчезать,
не ускорять вращений земного шара.

Помни меня девчонкой пять лет назад, люби меня той, что сегодня совсем большая.
Все эти улочки, ямочки площадей, первый Акрополь, последний за жизнь Везувий.
Мы — это все, что проходит сейчас и здесь, сетка морщин, голод счастья, что наказуем.
Порт улыбался и бликами трогал смех, солнце ласкалось к нам и обводило руки...
Знаешь, я, как и раньше, не верю в смерть, даже от самой пронзительнейшей разлуки.
Ветер Марселя, стон крепости, Ла Рамбла — тёплые линии, пойманные на фото.
Все, что мне можно — сказать тебе: я была. И в этом несокрушимая правда года.

Кем я воскресну, чего я коснусь рукой, о чем я подумаю снова на сон грядущий —
все это я.

И помни меня такой.

С наступающим. Пусть он случится светлей и лучше.




© Лина Сальникова

у девчонки прищур ведьмачий - вынет душу да и уйдет. в рукаве острый скальпель прячет, а в глазах - стовековый лед. если хочешь, играй словами, удивляй волшебством стихов, окопай золотыми рвами, окружи ее сворой псов. все равно убежит на волю /не таких колдовством брала/. ты, конечно, мог бы поспорить, но, она - не твоя игра. и совсем не твоя победа, а, скорее всего– мечта.
это ты ведь готов по следу все дороги пересчитать, не взирая на снег и слякоть, не взирая на ветры в грудь. эта девочка – ждать и плакать. эта девочка – не уснуть. ты хотел бы ее из многих, но такую не приручить. ты хотел бы ее не трогать, отпустить, позабыть, простить. ты рукой выдирал тот стержень, между ребер своих внутри - только он становился тверже, и ты чувствовал, что горит, разливается ртутью пламя,
словно рухнул внезапно в ад.
вряд ли девочка пеплом станет. и тебя не вернет назад.
ты узнал, как бывает плохо: словно проклят сто раз подряд. ты хотел среди ночи сдохнуть, выставляя бутылки в ряд, кожей чувствуя горький воздух, и казалось, что кожи нет - разве воздух бывает острым?
в твои двадцать неполных лет яд проник, замешался с кровью, пропитал стенки синих вен. от нее ничего не скроешь, но получишь ли что взамен? она смотрит в глаза волчицей. одинока. сильна. горда. будет шрам над твоей ключицей, будет сниться тебе всегда, как хотел ее рук коснуться, выпить сок переспелых губ. как хотел … но не мог очнуться в черной магии острых скул.
эта девочка - не такая, что бывают вторым крылом. это – боль без конца и края, позабытый очаг и дом. у девчонки и смех ведьмачий /королевство кривых зеркал/. и тебе с ней не выжить, мальчик.
ты ведь знал?
ты ведь это знал…






(с) sheril fenn

Уже попрощались. Лет двести назад. Или триста?
Сказали друг другу всю правду. И впрочем, неправду.
Тогда я была нежной розой. Ты старым самбистом.
Потом я растаяла в слякоть. Ты смылся в Канаду.

Там умер, и вырос в три клена. Я стала хрустальной
Прохладной, прозрачной росой на твоих красных листьях.
Мы столько друг другу сказали. На кухне и в спальне.
На старых камнях, на папирусе, в песнях и письмах.

Уже попрощались. И все же — ты помнишь такую?
Которая — ужиком в сердце, босыми ногами
Под дых… Попрощались… но… все же… скучаем… тоскуем?
— Обходим друг друга десятыми, вот, берегами.

…Сегодня играла та песня… и сердце скулило.
И радость разбилась на тысячи маленьких «страшно».
Ты был мудрым старцем. Я — глупой девчонкой сопливой,
Ревущей на крыше разваленной многоэтажки…

Уже попрощались. Вот только… По радио — горечь,
В наушниках память. С экранов — как будто смеются…
И что-то дерет… где-то в сердце, и, может быть, в горле?
(по городу ходит ангина в растоптанных бутсах…)

Ты — просто живи. Ярким кленом. И северным ветром.
Стеклянной фигуркой на пыльной заставленной полке.
Десятой минутой. Сто тридцать вторым километром.
И надписью про эксклюзив на дешевой футболке.

И раной на сердце. И шрамом над правым коленом.
Канатной дорогой. И ярким небесным светилом.
Запасом тротила. Бетонной плитой тяжеленной.
Кем хочешь… Но только меня — отпусти и помилуй.





(с) Аля Ска

Случаются в жизни такие моменты:
Послать бы всё к чёрту! Забыть бы навеки!
И струйкой, так схожею с траурной лентой,
Не слёзы бегут по щеке — че-ло-ве-ки…

Вчера ещё близкие, светлые люди
/на лицах улыбки — за спинами… камни/
Ну да, увернулась… ведь знала — так будет.
Но верить хотелось, что будет не с нами.

Так было и будет… с тобою… со мною…
У каждого в сердце есть место могилам
Почти позабытым, что ноют порою,
Опять возвращая к когда-то любимым.

Доверие слепо, не стоит ни цента.
Меж душ берегами предательства реки.
И снова, так схожие с траурной лентой,
Не слёзы бегут по щекам — че-ло-ве-ки…





(с) Оксана Усова-Бойко

Живем не так, встречаемся не с теми,
Не то творим, душою не горим,
Не те умом затрагиваем темы,
Не те слова друг другу говорим.
Легко бранимся, миримся натужно,
Скитаясь в одиночестве своем,
И лишь о Том, кто нам и вправду нужен,
За пять минут до смерти узнаем.



(с) Валентина Поликанина

Будь кем хочешь - ключником, ключиком на цепи,
псом цепным или просто у дуба лесным котом -
все равно мою нежность ночную не усыпить, все равно эта сказка, конечно же, не о том.
Дом молчит, а поленья тихонько грызет огонь, гоним прочь подходящую к окнам с утра тоску.
Это просто такое время, нелёгкий год - мы все время на нервах, на стреме и начеку.
Куй железо - пусть искры вонзаются горячо, пусть меня разжигают, всегда попадая в цель.

Это сказка про то, как уткнуться в твоё плечо
так, чтоб стала бессильна отныне любая цепь.





© Лина Сальникова

Который год под огненным дождем идем с тобой и от себя идем, гало-эффект, причудливые тени, фонарь-аптека-улица-ступени. Вооружен, но не предупрежден наш город, погрузившийся во тьму, забравший нас с собой – хвала ему – иначе чем нам было бы гордиться? У нас такие ангельские лица, в аду нас обязательно поймут.

И шли, и шли, и говорили так, и каждый был провидец и дурак, и все сбывалось, как и обещали, и обрастали песнями, вещами. Отдай колечко, разожми кулак.

И шли, и шли, и вот настал предел страданиям и прочей ерунде, аптеке, аду, улице, погоде. Отныне этот текст нам не подходит, он многого от авторов хотел.

Поэтому под огненным дождем мы никуда сегодня не идем, фонарный нимб, спокойствие святое. И город больше ничего не стоит, он безоружен, но предупрежден. Хвала ему, и вам, и тем двоим, вот третий Рим, второй Ершалаим, и семь холмов для сорока поклонов.

Столбы вбивают ямбом, безусловно.

Отмучайтесь. Потом поговорим.



© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Все, во что мы с тобой однажды не доиграли, отольется грозой и станет знакомым спектром. От Нью-Йорка до нас целый свод нерушимых правил, я их нарушаю по километру. Мы привыкли к намекам, чтоб меньше бояться правды, мы просты, как птицы, но чаще мудры, как змеи. Сколько раз с другими легко повышали градус, а теперь вдвоем и этого не умеем. И беда не беда, и не было в книгах смысла, и никто не помнит, как воздух искрил ночами. Страх свободы называется компромиссом, мы его вдвоем старательно изучаем. Что случилось вдруг с пророческой кинолентой? Рождество и дня не держится в лунном доме. Не хватает то ли пятого элемента, то ли замкнутого круга – ладонь к ладони.

…Сжат большой сюжет, как маленькая пружинка в золотых часах почтенного анонима.

Мэри Плэнгман не тронет пишущую машинку.
Бёруэлл не сядет за пианино.



© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Что он может дать тебе, если в нём
Твоё имя струнами не звенит.
Что в тебе горит золотым огнём
То всего лишь тлеет в его тени.

В нём зима на северной широте.
/Потеряться эхом и не найтись/.
Он готов с тобой разделить постель,
Остальное все уместив в "прости".

Он так держит за руку, так молчит,
Словно стал навеки с тобой един.
Только то, что видишь ты - лишь лучи
От его больших океанских льдин.

Ты не хочешь слышать, не хочешь знать
Сколько дивных птиц у него в плену.
Что тебе поведают имена
Тех, кто с ним еще до тебя рискнул.
____________________________________

Но на тёмном своде своих небес,
Не прощён, не понят и не спасён,
Он напишет звездами лишь тебе...
Просто имя. Имя твое. И всё.



© Галина Стрелкова

"Вонзить, как нож: "И я добра желаю!" А.Ерофеев

...спокойно!.. для развития процесса - история пустот не терпит, брат - есть клоун, значит рядом клоунесса, а лучше две: чудной триумвират, быть вместе на хмельном пиру, на тризне, на кончике измученной молвы, вот только "большинство" у нас в отчизне отнюдь не сексуальное, увы... а, впрочем и обычный треугольник, где правила не знают ход игры... пожалуй, согласится каждый школьник, что сколько б ни учили про углы, совсем не избежать их, ясен терем, а также: перец-май-матрёшка-труд... ну, всё: ничья, ноль-ноль, сидим и верим, что нас полюбят, если предадут... халва, монеты, прочие искусы, у времени девиз: больней лечи!.. хорошая религия, индусы, вернёмся на манеж, как силачи, а лучше, как факиры, пилим бабки, хотя красотки - классика, Mon ange, и рвём реальность - Тузиком - на тряпки, и ждём убого: выдадут карт-бланш, тогда и развернёмся, гей, народы!.. на всякий случай сбросим букву "гэ", а то - возможно - белый бинт свободы верёвкой грязной станет на ногэ... хорош канючить, нам к своей отаре вернуться надо, ближе став к судьбе... сидит адам - играет на гитаре, лилит - на арфе, ева - на трубе... собою быть - блаженная отрада, горою Лысой вряд ли станет склон... гражданки и граждАне, буффонада - к финалу и выходят на поклон, такие разгильдяи-чародеи в роскошном - но ведь всё-таки - белье, что кажется заснуть лицом в идее, позорнее, чем в русском оlivier...

(с) Татьяна Пешкова

Мне уже всё равно, в синем небе я, в синем ли море,
Это сладкая ложь или привкус взаправдошно горек…
Мой единственный тезис едва ли сумеешь оспорить:
У «любить» и «терять» должен быть одинаковый корень.

Потому что они одинаково стынут и вязнут,
Остывая на пальцах, к губам прилипая бессвязно…
Синяки поцелуев лелея на сломе запястном,
Как молитву читаю про «больно — и значит прекрасно».

Раз нам больно, то мы, получается, всё ещё живы,
Но концовки про счастье бессовестно, знаешь ли, лживы,
Ведь на самом-то деле — от этого не отвертеться! —
Для хороших рассказов пригодно лишь битое сердце.

Лишь разбитое сердце. Из всяких там проб и ошибок
Нужно строить свой мир — кособокий, порою паршивый,
Нарочито неправильный, в горле хрипящий с утра,
С одинаковым корнем в «любить», «забывать», «умирать».

С одинаковым корнем в «держи меня за руку, крепче»
(потому что иначе — сорвусь, улечу, не замечу)
И «держись за меня» (потому что вдвоём будет легче).
Наползает на город изломанный вьюжащий вечер,

Фонари полыхают, как будто огни на болоте,
И на рёбрах, внутри, бахромой кумачовых полотен,
Вьётся что-то больное — и рвётся от счастья в лохмотья…
Мне не страшно.
Пускай что угодно приходит.

Я приму что угодно. Бессмысленно, небезопасно,
Между пальцев струящимся тёплым карминово-красным
(всё, дойдя до бумаги, становится равно чернильным).
Что меня не убьёт, то, как водится, сделает сильной.

Что меня не убьёт, то ещё пожалеет, похоже.
Мне к лицу что угодно: бессмертие, бред, бездорожье.
Двум смертям не бывать. От одной же сбежать невозможно.
Я смотрю на тебя —
И заходится сердце тревожно.

Я смотрю на тебя. В наладошечных линий узоре
Всё читаю одно (как кассеты встают на повторе):

Без разбитых сердце не бывает красивых историй.
У «любить» и «терять» должен быть одинаковый корень.

У «терять» и «любить»
должен быть
одинаковый
корень.




© Дарёна Хэйл

почему-то ноябрь лидирует в топе бесконечных раскопок с названием «было». я, как спятивший к черту фанат-археолог, наглотавшись земли, задыхаясь от пыли, достаю из гробниц своей памяти имя, диалоги, улыбки, давнишние встречи, и смакую с лицом дегустатора ядов, успокоив себя: что не травит, то лечит.

а каким был тогда бесконечно влюбленным, как доверчивый пес, увивался за лаской. я был глуп и беспечен, совсем как мальчишка,
не заметивший грань между жизнью и сказкой. подражая аляпистой русской матрешке, для тебя изменял своё «я» постоянно. я могу быть таким и таким — посмотри же! ты смотрела и вновь находила изъяны.

«недобог», «недодруг», это вечное «недо», мой упрямый ярлык — не стереть, не отклеить. лишь в тяжелые дни дозволялось быть ближе, целовать тебя в лоб, убаюкивать в пледе, чтоб за россыпью слов, ты опять сомневалась, примеряла, как платье, что вряд ли наденешь
и бросала на пол: не моё, не подходит…

то, что есть под рукой, никогда не оценишь.






© Дикон Шерола

каждый раз одно и то же:
подожди меня здесь,
посиди в коридоре,
там будет скучно.

как она себя утешала:
это он её бережёт, охраняет,
это он ежевечерне боится
за её покой, здоровье и жизнь.

как она однажды устала.

не хочу, говорит, здесь ждать,
не хочу сидеть в коридоре,
пусть, говорит, беспокойно,
пусть скучно.

пусть я пойду, пусть столкнусь
лицом к лицу с твоей любовницей,
пусть оболью платье красным вином,
пусть меня убьют на войне,

но я хочу пойти вместе с тобой,
я хочу идти рядом с тобой,
чтобы мы шли наравне,
чтобы любили одновременно,

а не по очереди,

а то ты всегда пропускаешь ход.





(с) Ксения Желудова

Она звучала и замолчала - такое, впрочем, бывает тоже. Ее, как лист на ветру, качало - она бледнела: улыбка, кожа, потом неровной вдруг стала поступь, когда не в ногу шагала с ровней. И мир был мал, не хватало роста, и все тревожней сдвигались брови. А между складками (две насечки) легло, затихло заметно глазу, что ей беспомощно стало нечем глотать тоску, отвечать на фразы, держать удар и лицо, смеяться, очароваться происходящим. И цепь неловкостей и простраций ей стали тягостью в настоящем. Она молчала, не став счастливей с чужой подачи "вот так жива ты".

И так бывает. Лист гложут ливни
и смотрят в окна невиноватых.




© Лина Сальникова

просто ж живётся другим -
уик-энд, силикон,
вежливый чиз, свой садовник,
помолвки и торт, тамагочи.
мы ж, рождённые с тем,
что живее живых языком,
помогаем пространству
сдвигаться до мёртвой точки -

обнуляя до оканья холода.
заедая пломбиром любую стужу.
осаждая на полном скаку поезда.
и никто нам по сути и нахрен не нужен.

(с) Елена Евгеньева

***
леса оделись в траурный кармин
и небо начинает скорбно хлюпать.
писать стихи, растапливать камин,
когда нет тяги, - форменная глупость.

***
на завтрак - солнце. к ужину - луна.
рецепты счастья не новы`, но всё же.
не знаю, как на марсе, но у нас
все пропасти заканчивались рожью.

***
прогнулись туч осенних купола
и листья хворь ненастная скосила.
отдай монашке чёрный шоколад -
ей отмолить такой соблазн под силу.

***
пока зимы зерно не разрослось -
щедры на солнца спички и физалис.
трещат дрова и думается вскользь -
не всё напрасно, как сперва казалось.


© Елена Евгеньева

лучший подарок - город, который так долго снился.

Нам и думать нельзя с тобой ни о чем таком. Интеллект, этикет, дресс-код, боевой заряд. Мы владеем одним таинственным языком, на котором даже люди не говорят. Узнаем повадки, чуем слова нутром, отмечаем все, чем можно наполнить речь. Мы храним здесь имя, племя, число и род, даже время получается уберечь. Это редкое искусство течет песком, под которым текст надежнее, чем гранит. Нам и думать нельзя с тобой ни о чем таком.

Только правила не действуют вне границ.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Тысячи птиц летят на огонь
Тысячи слепнут тысячи бьются
Тысячами погибают птицы
Тысячи трупиков остаются

И смотритель не может всё это стерпеть
Не может смотреть как гибнут его любимцы
Да пропади оно пропадом!
Он говорит
И гасит маяк
И маяк не горит

А в море корабль налетает на риф
Корабль плывущий из тропических стран
Корабль везущий тысячи птиц
Тысячи птиц из тропических стран
Тысячи тонущих птиц.



(с) Жак Превер - пер. М.Яснова

Город моря не знал и был безнадежно зол, вместо шлюх портовых испытывал старых дев. У морского дьявола был здесь иной резон - вышло так, что в море ему не осталось дел. Говорили в тавернах, что сушей наказан черт, что ни парус, ни компас ему не вернут пути. Говорили, что море стоит за его плечом, оттого ему выхода к морю и не найти. Дэйви Джонс любил женщину, только её одну, но она была ветром - попробуй её поймай. И тогда он решил людей отправлять ко дну, свою смерть, как сердце, из каждого вынимать. Дэйви Джонс любил женщину, женщина вышла в шторм. Он считал шаги: пучина, доска, прицел. Много лет прошло, и он позабыл, за что. Но из бездны к нему все тянется эта цепь. Иногда под вечер стихает привычный гул, опускаются ставни, на город ложится сон, и становится легче, и тень, что стоит в углу, превращается в свежий бриз и морскую соль. Дэйви Джонс выходит, поет о своих морях, замечает в каждой случайной ее черты.

Убивает он, ни слова не говоря.

Только смерть не избавляет от пустоты.



© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Мой городок игрушечный сожгли,
И в прошлое мне больше нет лазейки.
А. Ахматова



Я родилась в игрушечном раю.

Порой он, правда, притворялся адом.

Там в голову беспечную мою

назойливо ввинтилось слово «надо»,

такое инородное. Реки

изгибы в балке прятались без счёта,

казались высоки и далеки

цветные двухэтажные хрущёвки.

Я родилась поддерживать очаг

и Золушкой копаться в мелочах,

учиться чечевицу от гороха

хотя бы понаслышке отличать.

И да минует случай страховой

лоскутный свет – и ласковый, и ладный,

где с миром был надёжный уговор

у детства – в каждой клеточке тетрадной.

Рука слегка в чернилах – это я

теряюсь от сложнейшего вопроса –

какого цвета спинка воробья?

И бантики в горошек держат косы.

Тут раньше было дерево. Оно

пило корнями, возносилось в небо,

листвой светилось и цвело весной,

в ликующей головке быль и небыль

сплетая в пряди, дождевой водой

промытые, змеилось сквозь тетрадки.

Теперь тут только крыши чередой

и дымоходы в шахматном порядке.

Мы гаснем долго, искрами во тьме –

вдруг занявшись и описав кривую,

немыслимую, сложную – взамен

луча, стрелы, мы проживаем всуе

и неумело… Но горим пока.

Как только отпущу своё начало –

я стану тенью в роговых очках,

как все, кто больше свет не излучает.





(с) Ольга Андреева

Все проходит, наверно, когда-то пройдём и мы -
мне впервые так страшно чего-то не уберечь.

Я пишу тебе из какой-то своей тюрьмы, и могучие стены ломают на эхо речь.
Я теряю тебя в твоём прошлом, что не молчит, что приходит держать общим списком любимых тем.
Мне все кажется, ты заберёшь у меня ключи и оставишь однажды писать тебе в темноте.
Кроме стен у меня ничего для опоры нет. Всей-то радости - смех твой звенящий и сила ждать.

Ты ведь правда так улыбаешься только мне?..

Обещай мне, что мы не закончимся никогда.



© Лина Сальникова

Пусть время, как свихнувшийся монах
рассветом незапятнанные тайны
всё так же прячет, словно смех – в горах...
Нет, не смешно.
По-прежнему фатальны
ночные безоглядные шаги.
Убить ли вас, любить ли вас, враги –
всех тех, кто держит за руки и плечи
и не пускает?..
Каин?..
Не взлететь.
Фантомны боли за спиной.
И легче
остаться, чтобы, тренируя смерть,
загадывать – от выдоха до вдоха –
вдохнуть ли?..
Аvе...
Авель?..
Не взлететь.
Уходим... ходим... им...
Что им – эпоха?..
Не оглянуться...
Не забыть.
Не сметь!..
Не сметь искать, как прежде – в зеркалах,
ту девочку, ушедшую за снегом
в июльский день...
Но почему – побегом
был назван этот первобытный страх
не сбыться за границей амальгамы?..
Блефует ночь, проигрывая гаммы
для получивших к листопаду сводку
с полей сражений –
бой за тишину
мы проиграли.
Врали?..
Ну же…
Ну!..
Ну, вспоминай же: ночь, качая лодку,
шептала – бой не может быть окончен,
пока с самим собой ты – заодно,
грех верить звёздам –
просто свора гончих
бездомных псов,
а млечный путь – короткий,
хотя, довольно крепкий – поводок,
как память тех, кто, не нащупав дно,
пытается взлететь до срока,
до...
До первых непридуманных проталин
мне нужно пять минут наедине
с той девочкой, в зеркальной тишине
потерянной жестоко и случайно,
и я ей расскажу...
Скажу ей?..
Не...




© Пузыревская Лада Геннадьевна

Скоро осень, милый, вино и мёд,
голубые крылья морских небес.

Кто хотел ответа - его поймёт. Кто боялся слышать - остался без.
Скоро море и небо, как два крыла - полосой разделяются синь и синь.
Я хотела тебя, я тебя ждала - о каком мне счастье ещё просить?
Время тихо скрипит между пальцев ног, намокает соленой прохладой ночь.
Скоро осень, песчаное дно, окно - и рассвет, за которым все решено.
Где ты тихо целуешь глаза и лоб, я ложусь на плечо, обнуляя счёт...

... видишь, море становится на крыло?
Скоро осень, любимый. Кто слышит - ждёт.




© Лина Сальникова

Не пора ли заговорить? Опадают листья, отпевает ветер оставшихся в летних водах. А у тех, кто выжил, нынче повадки лисьи, эти дни покорились, отчаянно удались им, каждый праведный каторжник вырвался на свободу. Беглый взгляд не прячется больше в тени извечной, все просторней становится осени ойкумена. Это летом казалось, что больше спасаться нечем. Время лечит себя, как зверь изможденный, лечит. И однажды полностью вылечит непременно. Не пора ли заговорить, не пора ли громче? Прижиматься к земле бесславно и нерезонно. К черту все междуречья в излучинах междустрочий.
Дай нам новые воды, вечный небесный кормчий.

Наши лодки изголодались по горизонту.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева