…пошли мне день – и в нём неясный след
того, что предсказать никто не волен,
и чтоб назавтра выпал первый снег,
и воздух дрогнул призрачным бемолем.

пошли мне дальний зов бегущих вод,
прозрачный, еле слышимый, как выдох
последний, о котором
ничего
не пророню, не напишу.
не выдам.


© Аникина Ольга Николаевна

О чём рассказать тебе в этом коротком письме…
На что ни посмотришь вокруг – недостойно пера.
Вот с улицы нервное, птичье – видать, о весне.
Вот стол у окна. На столе засыхает герань.

Вот, кажется, вечер, а впрочем, и этот – в трубу.
Письмо не сложилось, и слог мой изрядно затёрт.
Об этом – не скажешь. На что-то другое – табу.
И вещи молчат, потому что они – натюрморт:

два яблока, штора, кувшин, всё как будто мертво,
и скупо очерчен по контуру каждый предмет…
…и в самом конце – я пишу о любви,
оттого,
что вдруг понимаю, откуда тут падает свет.


© Аникина Ольга Николаевна

Страх превращается в вызов,
боль превращается в желчь.
Если ты сердце не вызнал -
и не пытайся поджечь.
Я проходил эти восемь.
Видишь - как прежде горяч.
Хочешь чтоб взвился и сбросил?
Что ж, попытайся запрячь:
мчась по девятому кругу,
тварь превращается в свет.
Лопнет однажды подпруга.
Всадник сломает хребет.


© Петелина Мария

Пора бы уже отмечать это, доставая со дна бокала
огонь, разливающий теплый покой по моей груди.
Я рада тебя не видеть, так как я тебя - не искала,
не искала, чтобы сказать "не уходи".

Пора бы уже привыкать и делить себя ради власти
над собой с расчерченным сердцем - по маршрутам и адресам.
Я тобой не дышала - я лелеяла безучастность,
чтобы ты безучастным ко мне становился сам.

Пора бы уже выручать меня из дьявольской передряги,
и если давать мне силы, то для выхода из боев.
Дай мне такое сердце, с которым не все в порядке,
если слишком многих вмещает его объем.

Пора бы уже отмечать это, привыкать и спасаться как-то.
И не жечься, ведь обожженных Он ни капли не бережет.
Мое сердце так и осталось именами расчерченной картой.

Картой, расстеленной Им под твоим ножом...



© Лина Сальникова

Кто расстался с надеждой,
Бегите ко мне -
Рвать багульника ветки при полной луне.

Будет каждая ветка
Подобно свече
Светом розовым вспыхивать в лунном луче.

Светом розовым - раз,
Светом розовым - два.
Розовеет вода, розовеет трава,

Розовеет лицо, что бледнело вчера.
Будет смех до утра
И огонь до утра.

И кудрявый висок,
И цветной сарафан.
И лукавой рукой поднесённый стакан.

Подари - не возьму.
Поцелуй - не хочу.
Осторожный рассвет прикоснётся к плечу.

И вздохнёт как старик,
Хоть ещё молодой,
И задует кострище над сонной водой.

Он взмахнёт рукавом
Шириной в полстраны.
И надежда вспорхнёт в наши души и сны.

Потому и зову
На безвестной волне :
Кто расстался с надеждой - бегите ко мне.


© Чепурных Евгений Петрович

Не пейте вино и не ешьте еду,
Когда я по Вашей ладони иду.
Не дуйте мне в грудь или в спину.
А то я нечаянно сгину.

А кто же тогда будет чушь городить?
Кто будет по Вашей ладони ходить?
Кормить Ваших глупых Пегасов
И слушаться Ваших приказов?

Кого Вы накажете за баловство?
И по носу щёлкнете больно кого?
Кому Вы поплачетесь сами?
Кого окропите слезами?

Лишь я с упоеньем взираю на Вас,
Лишь я не боюсь Ваших пристальных глаз,
Лишь я Вам так трепетно внемлю.
И, если Вам счастье протянет ладонь,
Не бросьте меня по ошибке в огонь,
А лишь опустите на землю.


© Чепурных Евгений Петрович

вызрело
выпало наземь слово
прыгает ярким цветным мячом
только тебе, никому другому
нежное-нежное ниочём
выпало
стало светло и звонко
не голосит
не пророчит бед
тёплое, как поцелуй ребёнка
можешь поднять его, взять себе




© Ник Туманов

Переведи меня на свой... Устала жить без перевода
тобой прирученная скво, поющая ночами оды,
мычащая «люблю-люблю», почти священная корова,
играя адюльтерный блюз, связавший нас единокровно.

Парадоксальным словарём овладеваю постепенно.
Над нашей сказкой грянет гром, и мы умрём одновременно,
но не теперь, но не сейчас, когда съезжают крыши наши.
Я выхожу твою встречать, ещё влюблённее и краше.

Переведи хоть как-нибудь, договоримся – не чужие.
Рулит июль, гуляет люд, но главное – мы живы, живы...
Нас общая судьба хранит, надменна и жуликовата.
Сплетают мойры с нитью нить – твою с моей витиевато

не первый безрассудный год. Сезоны – смена декораций.
Мы верили, что всё пройдёт, но не проходит, друг Горацио.
...Я называла много раз тебя и так, и по-другому.
Переведи хоть пару фраз. Мы – близко.
...И едва знакомы.




© Анна Корнет

Каждый вечер приходит как джентльмен - фрак и бабочка.
И уходит как джентльмен - молча, и, к счастью, вовремя,
оставляя цветы на столе, тонкий запах "Дримера",
острый скальпель бессонницы: "Деточка, препарируйся,
разбирай на детальки, раскладывай все по полочкам"
...и вот тут бы достать сигареты и чиркнуть спичкою,
или выпить грамм двести чего-нибудь очень крепкого,
но любая зависимость, даже потенциальная,
угрожает свободе, а это мое сокровище,
наряду с относительно чистой, здоровой совестью.
О мужчинах?.. Ну да, я взяла на себя ответственность
быть поддержкой ему, неизменно смешливым солнышком -
не делить с ним бюджет, одеяло и утром ванную,
да вообще ничего не делить - до того единые
что легко можем с ним обойтись без определенности,
без колец, без дурацких штампов и прочей ереси,
возведенной в культ неуверенными и слабыми.
Что до прочих богатств - осязаемых - их не нажито,
потому что за то, что мне в радость, в стране не платится,
а о то, за что платится, руки марать не хочется,
и приходится жить, как и многие, компромиссами.
Жизнь сложилась. Такая, как есть. И она мне нравится,
и вовсю отвечает на эту любовь
взаимностью.


© Ксения Кольт

Ты больше не будешь ребенком, а я постараюсь
хотя бы не сдвинуться в этом суровом пространстве.
Я буду стабильно писать, ни в кого не влюбляясь -
все психи обычно прекрасны в своем постоянстве.
Я буду взъерошивать клетки своих мирозданий,
которые с детства зашиты под областью мозга,
негромко ругаться, курить, избегать наказаний,
а в обществе взрослых казаться ужасно серьезной.
И снова без красного сны и глаголы в прошедшем,
ни ритма в строке, ни мечты на развалинах сердца.
Спасутся лишь те, кто признает, что он сумасшедший,
и, может быть, даже найдут, что поесть, где согреться...
Ты знаешь, а я ведь до черта люблю возвращаться,
но жаль, что вернется не кинувший рубль, а нашедший.
Одно хорошо: не придется никем притворяться
и можно остаться твоей, как всегда, сумасшедшей.


© Штуша-Кутуша

Нет ничего, кроме этой дороги и нет смысла мечтать о чем-то. Это дорога стала мне домом, она мой ночлег и хлеб. Говорят, она начинается от линии жизни с ладони черта, сидящего на скале. Я смотрю, как асфальт вплетается лентой в медный песок пустыни, воздух становится маревом, плотным, как целлофан. Когда я узнаю, что наши сердца остыли, я продолжу свой путь на запад при свете фар. Я буду смотреть горизонту в глаза до рези в зрачках и думать, что только на скорости все обретает смысл, дорога летит серебряной пулей, выпущенной из дула, бесконечный хайвэй уводит из ада тех, кому дали визу. Чтобы ни случилось, я буду верен, ибо для верности нет границ. Я продолжу свой путь на запад, ни слова ни говоря. Часы на левой руке, циферблат, отражающий пляшущие огни. Потертые джинсы цвета вечернего неба, рваного по краям. Ходят слухи, за линией горизонта существуют другие смерти. Огромные города, леса, населенные страхами горожан.

Мой хайвэй уводит меня из ада, никто меня не заметит, смерть моя играет разряженным револьвером и курит у гаража.


© Кот Басё

Глаза его - реки. Клятвы - та же вода.
Поманит взглядом - гори с ним до тла да стынь.
Если верить, что был Синяя Борода
Когда-то, то он - его старший сын

Или брат. Или друг. Или в веру одну крещен.
И умеет делать таинственный приворот.
Только я, одна... из убитых им жен,
Вдруг встаю и иду, если он к себе позовет.

А в покоях его... среди камня и серебра
Забываю гордость/ оставшийся жалкий гран*/,
Верю сказкам про то, что я - из его ребра
И , себя-то теряя, клянусь, что его... не отдам.

Клятвы жалки. Убоги. А в реках...круговорот.
Губы жадно хватают горячую его тьму.
И пускай, уже завтра, он снова меня убьет,
Я сегодня ... В объятьях его... Живу.





* Гран (от лат. granum — зерно, крупинка) — устаревшая единица массы на основе веса среднего ячменного зерна. 1 гран - 62,2мг


© Анна Тукина

В свидетели призвав Луну и суку с глупой кличкой Джанга,
мы целовались на ветру. Февраль над миром плыл — архангел,
который рад бы вострубить, да нет ни срока, ни отмашки.

Мне было знобко и легко, мне было страшно.
Под рубашкой
твоей застывшую ладонь я грела — и огнём горела,
а в нашем доме — далеко — шумели гости.
Дерзким телом
тянулась я к тебе — тогда, в мои смешные девятнадцать,
мир был придуман для меня, и чтоб, конечно, целоваться
вот так: взасос, взапой, в раздрыг,
до мелкой и щемящей дрожи,
в последних числах февраля, пустых и праздных, как прохожий,
что было торкнулся во двор, но сей же час ретировался.

Ты был.
Спасибо, что прошёл, не доведя любовь до фарса
совместной жизни на краю обетованного болота.

И я была: нелепей «лю» без «блю»,
привязчивей икоты,
самоотверженней Д'Арк,
наивнее, чем Чебурашка.

... Скулила Джанга.
Зябла ночь,
стучало сердце под рубашкой
в мою открытую ладонь,
и нам двоим дарили вечность.

Спасибо, что не взял.

Пора в мир разобщённых человечков.


© Уже Другая

*из обрывков писем, с любовью*

Ты снова мне снишься. Ты любишь таких, как Бонни, -
дерзких и бесшабашных, - на сердце соль
всех слез, которые кто-то стирал ладонью,
когда расставание в сердце вошло свинцом.

Я изучаю единственным поцелуем - любой поцелуй оставляет на сердце шов.
Здравствуй. Ты так отчетлив, что я ревную, забыв, как бывает покойно и хорошо.
Ты снишься мне - скулы острые, много куришь, - приятный кошмар мой, гангстерски меткий блюз.
И я бы кидалась вычеркивать авантюры, да только вот почему-то не тороплюсь...

Коснувшись губами, почувствовав отраженье себя, своей сути - того, что нельзя отдать,
ты понял, что растворишься в одной из женщин, живущих во мне, и выдохнул "никогда".

... Всё, что тебя отражает, имеет силу, такую, что возвращаешься - бросить взгляд...

Ты снишься мне. Тяга прицельно-невыносима.

Стреляй.


© Лина Сальникова

На всё - воля моя. И змеится по венам воля:
"Милуй - потом карай, покарай - и милуй..."
Я живу в человеке, как в сердце живет осколок.
Дай мне силы не использовать эту силу.


© Лина Сальникова

Впереди, моя девочка, жизни дальние дали...
Расти доброй, мечтай, что бы ни говорили
иди к мечте. Как бы не осуждали...
Даже если ты ангел - им не понравится шепот крыльев.

Даже если ты без греха - в тебя полетят проклятья...
Я тебе помогу не сломаться в нелегкий час.
Буду рядом. Любить, теплые волосы гладить...
Побеждают, девочка, те, у кого внутри небо, а это про нас.

Не объясняй никому...Не мечи перед свиньями бисер.
Оставайся собой и смело иди вперед.
Если злых языков все больше - ты к цели ближе...
Собаки лают, девочка...А караван идет!)

© Анна Тукина

Только звёзды и море.
Достаточно этого.
Хватит.

У меня не осталось желаний — так будут целее болиды.
Если я преуспею, эпоха нежгучих объятий
перейдёт незаметно порог ледниковой обиды
и сойдёт, как ручьи ошалевшей воды по грачиному марту.

И — сойдёт.
Только звёзды и море.
Всё прочее — мелко.

Выпадает прозрение, как зарукавная карта, —
и внезапностью этой похоже скорее на сделку,
но и дар, изначально троянский, по сути — подарок,
так что вряд ли уместно на ощупь оценивать острые зубы.

Полуночные чайки — сварливей и склочнее парок —
делят сферы влиянья на выпуклой крыше яхт-клуба.
Ты опять не ошибся: я чувствую — ergo, на месте,
пусть пока не своём, но возможном, а время покажет.
У грядущего всякий — всего лишь мишень в перекрестье,
но для самых любимых — контрольный из списка поблажек.

Но как тянется плод, как в бутоне тревожится завязь,
так во мне шевелится уверенность в будущем чуде —
и я слышу, как дышат две бездны, друг в друге продляясь,
в ритме том, что в крови у любого, кто жив или будет.


© Уже Другая

В разгон июль. Сто сорок дней до снега. Ну где-то так. Пугаясь этой даты в тебе рычит твоё кошачье эго предощущеньем чувственной утраты. С чего бы вдруг? Жара. И час от часа тебя тревожит давний голод предков – вокруг гуляет жертвенное мясо. И далеко не в статусе объедков. Его б, поди, на целый прайд хватило. Да вон, взгляни – к воде идут импала. Бери, Шерхан, не дрейфь – карай и милуй. Не экономь звериного запала. Пока ещё в носу не стынут сопли и в минус сто не лёг на губы иней, разуй глаза. Цени девичий топлес за простоту его изящных линий. Не торопись. Охота – это дело. Она не любит праведников-трусов. Готовь прыжок. Бери любое тело. Шинкуй зубами, наслаждаясь вкусом. И где-то там, в февральской безнадёге, когда в метелях сердце круговертит, ты подобьёшь, как водится, итоги своих побед и чьей-то ранней смерти.




© Ник Туманов

У всего есть край, у живых есть смерть,
И не нужно петь, если голос хлипкий.
Если страшно жить, а нам страшно ведь? -
Умереть, упасть в этот морок зыбкий.
За окно смотрю, там несут овёс,
Точит нож мясник, улыбаясь мерзко,
В его песне – свет, в его взгляде – пёс.
Отвернись, живи: здесь не наша местность.
Мы с тобой уйдем, потерпи пока -
Видишь, над горой облака недвижны?
Там мы будем жить, там течёт река...
Лишь бы мы вдвоём оставались,
лишь бы...

***

город сочится звуками
сквозь ладони
режут трамваи линии тусклой жизни
пир у соседей слева - опять хоронят
веру любовь надежду и пишут письма
в органы по опеке с рожденья нищих
просят прислать на помощь хлебов и водки
им уже ящик выслан духовной пищи
почтой из заведенья прямой наводкой
справа стучат у стенки как бронепоезд
пятые сутки грохот без перерыва
в комнате где оставались на свете двое
двое на целом свете людей счастливых
любят друг друга будто потоп обещан
завтра и надо жить наслаждаясь раем
спрятанном в теле слабых мужчин и женщин
и вознестись на небо не умирая….


© Валерий Носуленко Апофис

Когда ты захочешь поплакать светло и тихо,
и щёку мою, как жилеточный бархат смочишь,
зови меня Джимом.
Зачем?
Вот такая прихоть.
А впрочем, не нравится Джимом, зови, как хочешь.
Я мог бы скулить, подавая на счастье лапу.
Заглядывать робко в глаза.
Языком шершавым
сушить твои слёзы.
Хватая зубами тапок,
я путал бы левый жёлтый с зелёным правым.

Вот только беда – у любой вдохновенной байки,
в её подоплёке – фальшивка.
А это значит:
не каждому джиму по нраву каприз хозяйки.
Не каждой хозяйке по кайфу любовь собачья.
И жизнь разделяет сиамцев, ножом пластуя.
Небрежно.
Не поровну душу разъяв на части.
И мы сочиняем любовь.
Но живём впустую.
Хоть дышим синхронно.
За пару безумств от счастья.




© Ник Туманов

секундами пестрят черновики, сливаясь в многоточия-мгновенья...
когда на расстоянии строки я чувствую твоё сердцебиенье, мне мало окунуться в жизнь твою, поэтому, малышка, умоляю, пиши мне в эсэмесках: «i love you!», виньетками сердечек обрамляя. и пусть дисплей мигает как маяк. когда же я дышу тебе в затылок, шепчи мне по утрам: «твоя... твоя», мне дороги не звуки, но посылы. ведь наше рандеву не жалкий квест, не просто гон взбесившихся гормонов. любовь – как восхождение на крест, пьета на закоптившихся иконах, где фабула отчаянно проста: из повести не вычленишь сюжета. не время отрываться от креста, пока ещё разлука не пропета. всему свой срок: надежде и мольбе, веселью и несказанному слову, что вымолчится, высохнет в тебе и по миру рассеется половой. пока же ветер юн и серебрист, пиши, шепчи, кричи – мне это важно. пусть нашей простыни белёный лист окажется корабликом бумажным, веди его по траверзу к судьбе. на слово от меня не будет вето.
я рядом.
я дыханием в тебе.
я ровно на полшага от рассвета.




© Ник Туманов

Тружусь который час, а солнце припекает,
И заливает пот усталые глаза.
Но - слышу звонкий смех я за поляны краем,
И улыбаюсь: там резвится стрекоза.

Зажмурюсь - вот она: смеется и порхает,
Танцует средь цветов, и песенки поёт.
Глаза открою вновь - один... Лишь пчёлья стая
Жужжит над головой, сбирая алчно мёд.

Пой, стрекоза! Пляши! От песен бестолковых
И ноша легче мне, и дня милее свет.
Другое - в тишине, среди лесов суровых,
Где для души моей ни капли счастья нет...

Закружит скоро вихрь листвы опавшей тучи,
И грозный лик зимы забрезжит впереди.
Я знаю - прав Крылов, и труд безделья лучше...
Но я тебя впущу. Ты только приходи...


© Bolshoi Nogami

Бездушия огромных городов
Мы научились избегать искусно,
Скрывая муки, радости и чувства
В переплетеньи медных проводов.

Лелея одиночества свои,
Мы, не жалея скромного достатка,
Здесь растворились враз и без остатка,
Уплыв давно за красные буи...

Но тянет вверх мирская суета,
Безумен быт, за что-то ты в ответе,
И бег реальности безжалостен и лих.

Но это все не вечно ни черта,
И тот глупец, кто видит только сети,
Не видя душ, запутавшихся в них...


© Bolshoi Nogami

Обреченный помнить, я знаю срок
обещаний, нежности, расставаний.

Ты сказал мне слово - оно остро, горячо и долго не остывает.
Обреченный помнить, я вижу мир как привычный курс, как систему знаков.
Я иду вдоль неба, его штормит. Твой маршрут до линии одинаков:
говорить о ней, промолчать о нас, создавать легенды и предавать их...

Обреченный помнить, я буду знать, как беречь дистанцию, если хватит
никогда не жить у твоей черты, не дышать, не верить в необходимость. -
Обреченный помнить, я стал пустым, стал необретенным, необратимым,
невозможно легким; из-под ребра вынимаю мир наш каленым словом.

Обреченный помнить, я помню раз,
а потом...

Потом - ничего живого.



© Лина Сальникова

Допит, докурен вечер.
Ты, прости,
(Как там, у Пруста),
«девушка под сенью»...
Не так?..
Ну, все равно тебе – цвести,
А мне опять на завтра –
воскресенье.
Три дня пустых...
Я, впрочем, как всегда
И прост,
и ботанически доверчив...
И в расписание
«суббота и среда»
Твоей рукой врисован,
вписан,
вчерчен.
Сам виноват?
Да знаю... Что с того?
Мои ключи,
твои замки и двери...
На полочке – Бальзак,
Золя,
Прево,
Шесть слоников –
седьмой давно потерян.
Вернуться на исходные?
Нельзя...
Мосты не жгу,
развалятся и сами,
Король под шахом белого ферзя,
Как в первое свиданье под часами...
Латание кармических прорех -
Моя судьба в твою иголку вдета,
И это так устраивает всех -
Тебя и лето,
небо и планету...

«А не пора?.. - начнешь издалека, –
Сегодня ты такой...особо странный...»
Моя в ответ молчащая строка
Уляжется на донышко стакана...
«Давно уже пора», -
я промолчу,
А вслух скажу тебе,
еще раздетой,
Щекой прижавшись к твоему плечу:
«Ну... если хочешь, я заеду в среду».


© Алексей Мелешев

Твоя большеглазая девочка вместо чая, английского, горького, пьет Grande Reserve коньяк.
Качаться б ей не на качелях – уже большая, а в ночь на коленях твоих, слыша стон "моя",
Тебе демонстрируя то, как любить умеет: отнюдь не шаляй-чтоб-валяй, а до дрожи скул.
Да так, чтоб в зрачках ее черных сомненья тлели. Да так, чтоб, почувствовав это, ты всё ж рискнул

Ваш с ней Wonderland осчастливить и сделать былью – искрились бы верой большие ее глаза.
Но девочка знает: лишь в сказках бывают крылья. А в жизни – летать на качелях ей: вверх-назад,
Потом снова вверх, снова вниз… но не выше планки 'твой хищный инстинкт, крокодиловый аппетит'.

Волной от качелей сметает порою замки… Бывает, внутри

очень-очень

потом болит.


© Аномаль

Да, я видела ту черту, где встречается небо с морем.
Где стихия могучих волн с необъятным простором спорит.
Где все мысли – скопленье рифм, преступление – думать прозой.
Где, коль взглядом впиваться в даль, то глаза застилают слезы.
Я смотрела на горизонт, берег, гальку и тучи чаек.
Я хотела найти ответ. Но ответ был внутри – с к у ч а ю…

Да, я знаю, как дважды два, пару истин, что неизменны,
И что коль не полюбит принц, то русалка морскою пеной
Станет, превозмогая боль, свое сердце ему оставив,
Променяв на его плечо дно морское… Но против правил
Всё же верю в земной финал у совсем не земных историй,
Ведь… я видела ту черту,
где с л и в а е т с я небо с морем…


© Аномаль

Мне встретился раз бродяга, один на кресте дорог. С ним сумка, воды баклага, и пес у уставших ног.
Мотив напевая старый, сидел он, глаза закрыв; торчал из чехла гитары, а может, и лютни, гриф.
Я сел расспросить скитальца; болтали о сём, о том. Лизал его пес мне пальцы, виляя вовсю хвостом.
Сказал я:
- Бродя по свету, ты много всего видал. Как жить, помоги советом?
Такой он ответ мне дал:
«Отринь мишуру богатства, и деньги планеты всей.
Сокровище – это братство идущих с тобой друзей. Сокровище – это пламень, что дарит ночной костер; возможность присесть на камень, коль ноги до крови стер.
Будь чуток на глаз и ухо, не думай про тяжесть лет. С голодным делись краюхой, замерзшему дай свой плед.
Умей проиграть всё разом, лишь душу не ставь на кон!
Не будь ни к чему привязан.»
Я долго глядел, как он
Навстречу спешил закату – наверно, искать восход. Мне дал на прощанье карту одной из своих колод:
- Запомни Дороги ради, реальность вокруг – обман!

Тогда я ее, не глядя, засунул себе в карман.

* * *
И в руку она легла мне в одном из далеких мест. Я сел отдохнуть на камне. Дороги сложились в крест.
Рюкзак положил повыше, гитару – у сбитых ног. И тут из-за камня вышел лохматый смешной щенок.
Я в сумку полез к припасам, хотел угостить щенка. Я булку искал и мясо, но карту нашла рука.
На ней был дурак с дворнягой, что хвост завила кольцом.
Над пропастью шел бродяга.
Бродяга с моим лицом.







© Kladbische

Все так и было: ночь была случайной,
Как жест руки, способной удержать.
Он ввел меня в свой мир, звеня ключами,
Заброшенного богом этажа.
Он подарил мне свой жестокий город
И город пал, предчувствуя финал.
И пал рассвет, предчувствием распорот,
И рассыпались дни и времена.
Прозрачные. Промокшие. Чужие.
Пергамент страсти, брошенный в лицо.
Мы тридцать с лишним лет случайно жили,
И оправдали жизнь в конце концов.
Под занавес уснувшего рояля
Взрывался город чистого стыда.
И он меня любил, слова роняя.
И я ловила ртом немое "да".
И лишь тогда, ни раньше и не позже
Мы стали чем-то целым вопреки.
С тех самых пор я ощущаю кожей
Его любовь, обиды и стихи.


© Татьяна Ткачева-Демидова

После ночи уже не приходит снег.
Оттого не поётся мне.
Храмы рушатся лишь извне.

Не находят пути домой птицы. Выдыхаются все звонки.
Это страшно, когда не спится. Только некого разбудить.
На бумаге тускнеют буквы, потому что они внутри.
Позвони мне, как будет скучно. Когда не с кем поговорить.

Синим пламенем газ на кухне. Но кому от него тепло?
Лампы щёлкнули и потухли. Все трамваи идут в депо.
Я везде забываю лица... Где улыбку, а где печаль.
Позвони мне, когда не спится.
Когда просто начнёшь скучать.


© Хрустальная Марго