Нет ничего, кроме этой дороги и нет смысла мечтать о чем-то. Это дорога стала мне домом, она мой ночлег и хлеб. Говорят, она начинается от линии жизни с ладони черта, сидящего на скале. Я смотрю, как асфальт вплетается лентой в медный песок пустыни, воздух становится маревом, плотным, как целлофан. Когда я узнаю, что наши сердца остыли, я продолжу свой путь на запад при свете фар. Я буду смотреть горизонту в глаза до рези в зрачках и думать, что только на скорости все обретает смысл, дорога летит серебряной пулей, выпущенной из дула, бесконечный хайвэй уводит из ада тех, кому дали визу. Чтобы ни случилось, я буду верен, ибо для верности нет границ. Я продолжу свой путь на запад, ни слова ни говоря. Часы на левой руке, циферблат, отражающий пляшущие огни. Потертые джинсы цвета вечернего неба, рваного по краям. Ходят слухи, за линией горизонта существуют другие смерти. Огромные города, леса, населенные страхами горожан.

Мой хайвэй уводит меня из ада, никто меня не заметит, смерть моя играет разряженным револьвером и курит у гаража.


© Кот Басё

Глаза его - реки. Клятвы - та же вода.
Поманит взглядом - гори с ним до тла да стынь.
Если верить, что был Синяя Борода
Когда-то, то он - его старший сын

Или брат. Или друг. Или в веру одну крещен.
И умеет делать таинственный приворот.
Только я, одна... из убитых им жен,
Вдруг встаю и иду, если он к себе позовет.

А в покоях его... среди камня и серебра
Забываю гордость/ оставшийся жалкий гран*/,
Верю сказкам про то, что я - из его ребра
И , себя-то теряя, клянусь, что его... не отдам.

Клятвы жалки. Убоги. А в реках...круговорот.
Губы жадно хватают горячую его тьму.
И пускай, уже завтра, он снова меня убьет,
Я сегодня ... В объятьях его... Живу.





* Гран (от лат. granum — зерно, крупинка) — устаревшая единица массы на основе веса среднего ячменного зерна. 1 гран - 62,2мг


© Анна Тукина

В свидетели призвав Луну и суку с глупой кличкой Джанга,
мы целовались на ветру. Февраль над миром плыл — архангел,
который рад бы вострубить, да нет ни срока, ни отмашки.

Мне было знобко и легко, мне было страшно.
Под рубашкой
твоей застывшую ладонь я грела — и огнём горела,
а в нашем доме — далеко — шумели гости.
Дерзким телом
тянулась я к тебе — тогда, в мои смешные девятнадцать,
мир был придуман для меня, и чтоб, конечно, целоваться
вот так: взасос, взапой, в раздрыг,
до мелкой и щемящей дрожи,
в последних числах февраля, пустых и праздных, как прохожий,
что было торкнулся во двор, но сей же час ретировался.

Ты был.
Спасибо, что прошёл, не доведя любовь до фарса
совместной жизни на краю обетованного болота.

И я была: нелепей «лю» без «блю»,
привязчивей икоты,
самоотверженней Д'Арк,
наивнее, чем Чебурашка.

... Скулила Джанга.
Зябла ночь,
стучало сердце под рубашкой
в мою открытую ладонь,
и нам двоим дарили вечность.

Спасибо, что не взял.

Пора в мир разобщённых человечков.


© Уже Другая

*из обрывков писем, с любовью*

Ты снова мне снишься. Ты любишь таких, как Бонни, -
дерзких и бесшабашных, - на сердце соль
всех слез, которые кто-то стирал ладонью,
когда расставание в сердце вошло свинцом.

Я изучаю единственным поцелуем - любой поцелуй оставляет на сердце шов.
Здравствуй. Ты так отчетлив, что я ревную, забыв, как бывает покойно и хорошо.
Ты снишься мне - скулы острые, много куришь, - приятный кошмар мой, гангстерски меткий блюз.
И я бы кидалась вычеркивать авантюры, да только вот почему-то не тороплюсь...

Коснувшись губами, почувствовав отраженье себя, своей сути - того, что нельзя отдать,
ты понял, что растворишься в одной из женщин, живущих во мне, и выдохнул "никогда".

... Всё, что тебя отражает, имеет силу, такую, что возвращаешься - бросить взгляд...

Ты снишься мне. Тяга прицельно-невыносима.

Стреляй.


© Лина Сальникова

На всё - воля моя. И змеится по венам воля:
"Милуй - потом карай, покарай - и милуй..."
Я живу в человеке, как в сердце живет осколок.
Дай мне силы не использовать эту силу.


© Лина Сальникова

Впереди, моя девочка, жизни дальние дали...
Расти доброй, мечтай, что бы ни говорили
иди к мечте. Как бы не осуждали...
Даже если ты ангел - им не понравится шепот крыльев.

Даже если ты без греха - в тебя полетят проклятья...
Я тебе помогу не сломаться в нелегкий час.
Буду рядом. Любить, теплые волосы гладить...
Побеждают, девочка, те, у кого внутри небо, а это про нас.

Не объясняй никому...Не мечи перед свиньями бисер.
Оставайся собой и смело иди вперед.
Если злых языков все больше - ты к цели ближе...
Собаки лают, девочка...А караван идет!)

© Анна Тукина

Только звёзды и море.
Достаточно этого.
Хватит.

У меня не осталось желаний — так будут целее болиды.
Если я преуспею, эпоха нежгучих объятий
перейдёт незаметно порог ледниковой обиды
и сойдёт, как ручьи ошалевшей воды по грачиному марту.

И — сойдёт.
Только звёзды и море.
Всё прочее — мелко.

Выпадает прозрение, как зарукавная карта, —
и внезапностью этой похоже скорее на сделку,
но и дар, изначально троянский, по сути — подарок,
так что вряд ли уместно на ощупь оценивать острые зубы.

Полуночные чайки — сварливей и склочнее парок —
делят сферы влиянья на выпуклой крыше яхт-клуба.
Ты опять не ошибся: я чувствую — ergo, на месте,
пусть пока не своём, но возможном, а время покажет.
У грядущего всякий — всего лишь мишень в перекрестье,
но для самых любимых — контрольный из списка поблажек.

Но как тянется плод, как в бутоне тревожится завязь,
так во мне шевелится уверенность в будущем чуде —
и я слышу, как дышат две бездны, друг в друге продляясь,
в ритме том, что в крови у любого, кто жив или будет.


© Уже Другая

В разгон июль. Сто сорок дней до снега. Ну где-то так. Пугаясь этой даты в тебе рычит твоё кошачье эго предощущеньем чувственной утраты. С чего бы вдруг? Жара. И час от часа тебя тревожит давний голод предков – вокруг гуляет жертвенное мясо. И далеко не в статусе объедков. Его б, поди, на целый прайд хватило. Да вон, взгляни – к воде идут импала. Бери, Шерхан, не дрейфь – карай и милуй. Не экономь звериного запала. Пока ещё в носу не стынут сопли и в минус сто не лёг на губы иней, разуй глаза. Цени девичий топлес за простоту его изящных линий. Не торопись. Охота – это дело. Она не любит праведников-трусов. Готовь прыжок. Бери любое тело. Шинкуй зубами, наслаждаясь вкусом. И где-то там, в февральской безнадёге, когда в метелях сердце круговертит, ты подобьёшь, как водится, итоги своих побед и чьей-то ранней смерти.




© Ник Туманов

У всего есть край, у живых есть смерть,
И не нужно петь, если голос хлипкий.
Если страшно жить, а нам страшно ведь? -
Умереть, упасть в этот морок зыбкий.
За окно смотрю, там несут овёс,
Точит нож мясник, улыбаясь мерзко,
В его песне – свет, в его взгляде – пёс.
Отвернись, живи: здесь не наша местность.
Мы с тобой уйдем, потерпи пока -
Видишь, над горой облака недвижны?
Там мы будем жить, там течёт река...
Лишь бы мы вдвоём оставались,
лишь бы...

***

город сочится звуками
сквозь ладони
режут трамваи линии тусклой жизни
пир у соседей слева - опять хоронят
веру любовь надежду и пишут письма
в органы по опеке с рожденья нищих
просят прислать на помощь хлебов и водки
им уже ящик выслан духовной пищи
почтой из заведенья прямой наводкой
справа стучат у стенки как бронепоезд
пятые сутки грохот без перерыва
в комнате где оставались на свете двое
двое на целом свете людей счастливых
любят друг друга будто потоп обещан
завтра и надо жить наслаждаясь раем
спрятанном в теле слабых мужчин и женщин
и вознестись на небо не умирая….


© Валерий Носуленко Апофис

Когда ты захочешь поплакать светло и тихо,
и щёку мою, как жилеточный бархат смочишь,
зови меня Джимом.
Зачем?
Вот такая прихоть.
А впрочем, не нравится Джимом, зови, как хочешь.
Я мог бы скулить, подавая на счастье лапу.
Заглядывать робко в глаза.
Языком шершавым
сушить твои слёзы.
Хватая зубами тапок,
я путал бы левый жёлтый с зелёным правым.

Вот только беда – у любой вдохновенной байки,
в её подоплёке – фальшивка.
А это значит:
не каждому джиму по нраву каприз хозяйки.
Не каждой хозяйке по кайфу любовь собачья.
И жизнь разделяет сиамцев, ножом пластуя.
Небрежно.
Не поровну душу разъяв на части.
И мы сочиняем любовь.
Но живём впустую.
Хоть дышим синхронно.
За пару безумств от счастья.




© Ник Туманов

секундами пестрят черновики, сливаясь в многоточия-мгновенья...
когда на расстоянии строки я чувствую твоё сердцебиенье, мне мало окунуться в жизнь твою, поэтому, малышка, умоляю, пиши мне в эсэмесках: «i love you!», виньетками сердечек обрамляя. и пусть дисплей мигает как маяк. когда же я дышу тебе в затылок, шепчи мне по утрам: «твоя... твоя», мне дороги не звуки, но посылы. ведь наше рандеву не жалкий квест, не просто гон взбесившихся гормонов. любовь – как восхождение на крест, пьета на закоптившихся иконах, где фабула отчаянно проста: из повести не вычленишь сюжета. не время отрываться от креста, пока ещё разлука не пропета. всему свой срок: надежде и мольбе, веселью и несказанному слову, что вымолчится, высохнет в тебе и по миру рассеется половой. пока же ветер юн и серебрист, пиши, шепчи, кричи – мне это важно. пусть нашей простыни белёный лист окажется корабликом бумажным, веди его по траверзу к судьбе. на слово от меня не будет вето.
я рядом.
я дыханием в тебе.
я ровно на полшага от рассвета.




© Ник Туманов

Тружусь который час, а солнце припекает,
И заливает пот усталые глаза.
Но - слышу звонкий смех я за поляны краем,
И улыбаюсь: там резвится стрекоза.

Зажмурюсь - вот она: смеется и порхает,
Танцует средь цветов, и песенки поёт.
Глаза открою вновь - один... Лишь пчёлья стая
Жужжит над головой, сбирая алчно мёд.

Пой, стрекоза! Пляши! От песен бестолковых
И ноша легче мне, и дня милее свет.
Другое - в тишине, среди лесов суровых,
Где для души моей ни капли счастья нет...

Закружит скоро вихрь листвы опавшей тучи,
И грозный лик зимы забрезжит впереди.
Я знаю - прав Крылов, и труд безделья лучше...
Но я тебя впущу. Ты только приходи...


© Bolshoi Nogami

Бездушия огромных городов
Мы научились избегать искусно,
Скрывая муки, радости и чувства
В переплетеньи медных проводов.

Лелея одиночества свои,
Мы, не жалея скромного достатка,
Здесь растворились враз и без остатка,
Уплыв давно за красные буи...

Но тянет вверх мирская суета,
Безумен быт, за что-то ты в ответе,
И бег реальности безжалостен и лих.

Но это все не вечно ни черта,
И тот глупец, кто видит только сети,
Не видя душ, запутавшихся в них...


© Bolshoi Nogami

Обреченный помнить, я знаю срок
обещаний, нежности, расставаний.

Ты сказал мне слово - оно остро, горячо и долго не остывает.
Обреченный помнить, я вижу мир как привычный курс, как систему знаков.
Я иду вдоль неба, его штормит. Твой маршрут до линии одинаков:
говорить о ней, промолчать о нас, создавать легенды и предавать их...

Обреченный помнить, я буду знать, как беречь дистанцию, если хватит
никогда не жить у твоей черты, не дышать, не верить в необходимость. -
Обреченный помнить, я стал пустым, стал необретенным, необратимым,
невозможно легким; из-под ребра вынимаю мир наш каленым словом.

Обреченный помнить, я помню раз,
а потом...

Потом - ничего живого.



© Лина Сальникова

Допит, докурен вечер.
Ты, прости,
(Как там, у Пруста),
«девушка под сенью»...
Не так?..
Ну, все равно тебе – цвести,
А мне опять на завтра –
воскресенье.
Три дня пустых...
Я, впрочем, как всегда
И прост,
и ботанически доверчив...
И в расписание
«суббота и среда»
Твоей рукой врисован,
вписан,
вчерчен.
Сам виноват?
Да знаю... Что с того?
Мои ключи,
твои замки и двери...
На полочке – Бальзак,
Золя,
Прево,
Шесть слоников –
седьмой давно потерян.
Вернуться на исходные?
Нельзя...
Мосты не жгу,
развалятся и сами,
Король под шахом белого ферзя,
Как в первое свиданье под часами...
Латание кармических прорех -
Моя судьба в твою иголку вдета,
И это так устраивает всех -
Тебя и лето,
небо и планету...

«А не пора?.. - начнешь издалека, –
Сегодня ты такой...особо странный...»
Моя в ответ молчащая строка
Уляжется на донышко стакана...
«Давно уже пора», -
я промолчу,
А вслух скажу тебе,
еще раздетой,
Щекой прижавшись к твоему плечу:
«Ну... если хочешь, я заеду в среду».


© Алексей Мелешев

Твоя большеглазая девочка вместо чая, английского, горького, пьет Grande Reserve коньяк.
Качаться б ей не на качелях – уже большая, а в ночь на коленях твоих, слыша стон "моя",
Тебе демонстрируя то, как любить умеет: отнюдь не шаляй-чтоб-валяй, а до дрожи скул.
Да так, чтоб в зрачках ее черных сомненья тлели. Да так, чтоб, почувствовав это, ты всё ж рискнул

Ваш с ней Wonderland осчастливить и сделать былью – искрились бы верой большие ее глаза.
Но девочка знает: лишь в сказках бывают крылья. А в жизни – летать на качелях ей: вверх-назад,
Потом снова вверх, снова вниз… но не выше планки 'твой хищный инстинкт, крокодиловый аппетит'.

Волной от качелей сметает порою замки… Бывает, внутри

очень-очень

потом болит.


© Аномаль

Да, я видела ту черту, где встречается небо с морем.
Где стихия могучих волн с необъятным простором спорит.
Где все мысли – скопленье рифм, преступление – думать прозой.
Где, коль взглядом впиваться в даль, то глаза застилают слезы.
Я смотрела на горизонт, берег, гальку и тучи чаек.
Я хотела найти ответ. Но ответ был внутри – с к у ч а ю…

Да, я знаю, как дважды два, пару истин, что неизменны,
И что коль не полюбит принц, то русалка морскою пеной
Станет, превозмогая боль, свое сердце ему оставив,
Променяв на его плечо дно морское… Но против правил
Всё же верю в земной финал у совсем не земных историй,
Ведь… я видела ту черту,
где с л и в а е т с я небо с морем…


© Аномаль

Мне встретился раз бродяга, один на кресте дорог. С ним сумка, воды баклага, и пес у уставших ног.
Мотив напевая старый, сидел он, глаза закрыв; торчал из чехла гитары, а может, и лютни, гриф.
Я сел расспросить скитальца; болтали о сём, о том. Лизал его пес мне пальцы, виляя вовсю хвостом.
Сказал я:
- Бродя по свету, ты много всего видал. Как жить, помоги советом?
Такой он ответ мне дал:
«Отринь мишуру богатства, и деньги планеты всей.
Сокровище – это братство идущих с тобой друзей. Сокровище – это пламень, что дарит ночной костер; возможность присесть на камень, коль ноги до крови стер.
Будь чуток на глаз и ухо, не думай про тяжесть лет. С голодным делись краюхой, замерзшему дай свой плед.
Умей проиграть всё разом, лишь душу не ставь на кон!
Не будь ни к чему привязан.»
Я долго глядел, как он
Навстречу спешил закату – наверно, искать восход. Мне дал на прощанье карту одной из своих колод:
- Запомни Дороги ради, реальность вокруг – обман!

Тогда я ее, не глядя, засунул себе в карман.

* * *
И в руку она легла мне в одном из далеких мест. Я сел отдохнуть на камне. Дороги сложились в крест.
Рюкзак положил повыше, гитару – у сбитых ног. И тут из-за камня вышел лохматый смешной щенок.
Я в сумку полез к припасам, хотел угостить щенка. Я булку искал и мясо, но карту нашла рука.
На ней был дурак с дворнягой, что хвост завила кольцом.
Над пропастью шел бродяга.
Бродяга с моим лицом.







© Kladbische

Все так и было: ночь была случайной,
Как жест руки, способной удержать.
Он ввел меня в свой мир, звеня ключами,
Заброшенного богом этажа.
Он подарил мне свой жестокий город
И город пал, предчувствуя финал.
И пал рассвет, предчувствием распорот,
И рассыпались дни и времена.
Прозрачные. Промокшие. Чужие.
Пергамент страсти, брошенный в лицо.
Мы тридцать с лишним лет случайно жили,
И оправдали жизнь в конце концов.
Под занавес уснувшего рояля
Взрывался город чистого стыда.
И он меня любил, слова роняя.
И я ловила ртом немое "да".
И лишь тогда, ни раньше и не позже
Мы стали чем-то целым вопреки.
С тех самых пор я ощущаю кожей
Его любовь, обиды и стихи.


© Татьяна Ткачева-Демидова

После ночи уже не приходит снег.
Оттого не поётся мне.
Храмы рушатся лишь извне.

Не находят пути домой птицы. Выдыхаются все звонки.
Это страшно, когда не спится. Только некого разбудить.
На бумаге тускнеют буквы, потому что они внутри.
Позвони мне, как будет скучно. Когда не с кем поговорить.

Синим пламенем газ на кухне. Но кому от него тепло?
Лампы щёлкнули и потухли. Все трамваи идут в депо.
Я везде забываю лица... Где улыбку, а где печаль.
Позвони мне, когда не спится.
Когда просто начнёшь скучать.


© Хрустальная Марго

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.
(с) Мацуо Монро "Научи меня умирать"

Скажи мне, что "завтра" наступит точно, во мне догорает вчерашний свет. И всё электричество этой ночью сбежало слезами из-под моих век. Скажи мне что "завтра" не одичало, не стало отшельником в злом лесу, не пело шаманские песни, не билось в скалы солёной волной, надеясь, что не спасут.
Что "завтра" не убежало с собачьей стаей, не пьёт чашку кофе в кафешке у парижан, скажи, что оно ни за что нас не променяет на утро в Тибете, на старый в углу лежак. Не проиграет всё в казино в Нью-Йорке, не улетит с чемоданами на Бали, не выдохнется синим пламенем из конфорки, не ринется брать автографы у Джоли.
Скажи мне что "завтра" придёт и точка. Откроет окно и солнечный впустит свет. Ты только пообещай, что я буду точно смотреть на тебя
ещё минимум сотню лет.


© Хрустальная Марго

Ехать за морем, вбирать в себя это море,
вдыхать свежий воздух, чаячий, белокрылый,
а после соленым словом, застрявшим в горле, тебе выдыхать, наконец, что во мне открылось:
я здесь, я люблю тебя смело, почти пиратски, я слышу тебя в шуме раковин; блеск жемчужин
под солнцем тебя отражает любимым, разным, единственно верным, ранимо и остро нужным.

Ехать за морем, беречь в себе соль и камни, знать о последствиях, помнить его причины...

Ты - море, меня обнимающее, пока я
это храню в себе. Море - неистощимо.



© Лина Сальникова

Мне поздно сказали, Эми, а ты не знала:
чайки макают перья в крыло волны...
Когда тебе страшно, ты прячешься в одеяло
и глаз не смыкаешь, чтобы не видеть сны.

Эми, тут между шагом с горы и морем
воздух настолько слаб и прозрачно-чист,
что хочешь лететь, лететь, ни о чем не споря...
Верь мне и говори со мной - не молчи.
Эми, что сказано - сбудется. Скажешь "крылья",
и полетишь. Ты помнишь, каков полет?
Во сне, наяву, в эту пропасть с крутой горы ли -
он больше не стоит ни страха ни детских слез.
Эми, пойми же, у каждого есть начало.
У нас оно здесь: от неба до глубины.
Справа от бухты корабль на воде качало,
и ты была самым красивым из всех дневных
моих приключений... Ночью слегка морозно.
Я вовсе не вижу снов, что безумно жаль.

Когда мне сказали про воздух, всё было поздно:

ты - чайка моя, а чаек не удержать...



© Лина Сальникова

Расставание подобно выстрелу из пистолета.
И лучше нажать на курок, чем постоянно подносить дуло к виску (с)


всего одного удара не хватит, чтоб знать о боли
какого-то там калибра, держать ее в цепких пальцах.
меня воспевали люди, уставшие от контроля;
меня окружали люди с желанием разрушаться.
когда я лечу, мне снится последний в роду романтик,
когда я не сплю, я пленник того, как уходит время.
всего одного удара, чтоб ч у в с т в о в а т ь боль, не хватит,
и я надеваю галстук, беру чемодан и бреюсь.
и снова лечу, усталый. мне нечем лечить усталость.
когда ты не спишь подолгу, реальное выцветает.
и если ты вновь в Си Таке, то времени не осталось.
усни, чтоб он снова вышел и чтобы назвался - ...
Таймер
работает постоянно. одно из его условий -
работая постоянно, не делать меня единым.
не дай мне уснуть и снова реальность ловить на слове,
пока он еще кого-то не вызвал на поединок.
Он был красотой не скован, он был револьверу равен,
когда тот холодным дулом направлен мне в рот - и точка.
я знаю о боли все. но, увы, рассказать не в праве -
ты можешь ее найти по привкусу каждой ночи.
не дай мне уснуть. щелчок. избавь меня от кошмара:
люди с холодным сердцем, как дуло у револьвера.
я не бывал в себе, кажется, где-то с марта,
если в моих часах время все так же верно.
я никогда не помню, где холодней: в палате,
или на небоскребе, там, где не видно солнца.

и снова ко мне приходит последний в роду романтик.
он говорит мне: "хватит".
и, взяв револьвер, смеется.



© Лина Сальникова

я говорю «спасибо» за каждый день,
день, уплывающий к вечеру на ладье,
писаный краской, разбавленной на воде,
странный, загадочный, нервный или спокойный.
я говорю «спасибо» за каждый день,
прожитый с нею и разделенный с ней,
чистый, пронзительный, как абсолютный дзен,
как серебро, венчавшее наши волны.

я говорю «спасибо»
за каждый день.


© Лебедюга

Тетивой звенеть, изгибаться луком, солнцем вспыхивать на конце.
Я хочу быть вечером, светом, звуком, отражённым в твоём лице. Я хочу ловить тебя, упуская, доверяя - нервничать. И писать.
Моя нежность - калека. Спина прямая. И мне нужно учиться её сгибать

где-то в области талии.


© Лебедюга

Никогда не бывает гладких - бери да шей их -
отношений и чувств. С перебоями не знаком,
я лишь чувствую,что ты часть меня - пятый шейный, локон на пятый шейный, лежишь витком.
А меня зазывают сотни чужих америк, руки раскинув песчаные в два конца.
Но если мне хочется выйти на новый берег, я считаю все жизни, лёгшие вдоль кольца.
И когда у меня будет множество сытых версий: куда плыть, где бросать приключенчески якоря,
ты погладь меня, просто погладь меня. против шерсти.
Чтоб я помнил, что я могу тебя потерять.



© Лина Сальникова

Рим не сгорает - солнце встает в порту.
Он не в крови - расцветает за Колизеем
красный бутон. Часть легенды, мы были тут - толпы зевак сочиняли нас и глазели.

В нас ничего не осталось: руины, дым; улицы кажутся мертвыми и пустыми.
Только фонтаны шепчутся, и воды хватить стереть следы, разбивая имя
нашей любви о мраморный белый свод в городе солнца, вечности и печали...
Нам от себя не избавиться. Оттого мы воскресаем, вернувшись к своим началам. -
Чайки, руины, по'рты - всего лишь знак, память истоков, возможность второго шанса:
в нас ничего не осталось - теперь для нас открыты пути, чтобы заново совершаться. -

Предела не существует. Есть вечный круг времени, вод и солнца. И мы - легенда,
в которой - сначала любят, потом - не врут, что любят. Мы, совпадая до срока с кем-то,
кто слышал о нас, кто думал о нас в порту, как мы, сомневался и силился вспомнить имя,
сгорали, чтоб эту легенду твердили тут.

Легенду о пламени вечно живого Рима.




© Лина Сальникова

Я вижу дождь, крадущийся по заливу, по хребтам кораблей, обглоданных временем и водой.
Я мог бы сделать тебя счастливой, если бы не смерть, не смерть за секунду до.
Я умею встречать ее молча, свое искусство я совершенствовал сотни бессонных лет.
Она всегда приходит, когда захочет, это происходит на благо всего сущего на земле.

Любовь моя, знаешь, как сложно, если смерть встает на твоем пути?
Сложно быть спокойным и осторожным, но самое сложное - отойти.
Стоять на пустынном пляже, смотреть, как дождь оставляет на камне след.
Мы с тобой никому не скажем, что происходит на благо всего сущего на земле.

Я вижу тебя сквозь опущенные ресницы, я вижу тебя, идущую не ко мне.
Я хочу, чтоб ты знала, что нам все это снится, а значит, и смерти нет.
Я всегда остаюсь на краю дождя – смотреть на тебя в вечерней прохладной мгле.
Я обречен отпускать и ждать, это происходит на благо всего сущего на земле.

Это проходит – на благо всего сущего на земле.


© Кот Басё

Всё теплее и тоньше. Любви не бывает больше,
чем ты можешь вместить и, рождая, отдать другому.

Моя музыка - часть инструмента, который ожил, чтобы кончики пальцев твоих повторять дугою
струн в момент натяжения, таинства букв и звуков, комбинаций ударов под лаковой гладкой кожей.
В тонком горлышке грифа, почти лебедино-узком, ты, готовясь быть словом, вибрируя, ждешь - и, множась,
растекаешься в струны... Так, часть заменяя целым, появляемся мы; так - теплеем, соприкасаясь.
Я звучу, обнаженной нотой, изгибом тела принимая любовь, возрождая и осязая.
Ведь ее не бывает больше, чем мы вмещаем, а потом отдаем другому. Слова взрослеют,
чтобы то, что возникло и длится, не прекращаясь,

стало тоньше всех чувств, вероятнее и теплее.



© Лина Сальникова