Прости, пишу тебе слишком поздно. Так поздно, будто бы никогда.
Пишу нелепо и несерьёзно. Я не умею иначе, да.
Я стала выглядеть, как подросток. И, да, всё так же безбожно пью.
Дурная девочка девяностых. Ношу все чёрное, больно бью.

Какой по счёту проходит месяц - я не могу тебе не писать.
Ты повзрослел будто лет на десять. Ну или даже на двадцать пять.
А мне всё так же в душе тринадцать. Тринадцать долгих безумных лет.
Тринадцать бешеных интонаций, одна зима и пушистый плед.

Я забываю помыть посуду (да ну и к чёрту, пускай стоит).
Кричу, что больше вот так не буду, что ничего уже не болит.
Зима. Пора пуховик накинуть. А у тебя там, скажи, тепло?
Я всё такой же безумный циник. Цинизм всегда побеждает зло.

Ты говорил мне, что жизнь - театр. Абсурда, боли (не мне судить).
Прости, но я ведь не психиатр. И я не буду тебя лечить.
Лечить не буду - жалеть лишь только. Но, честно, больше так не могу.
Мне говорили: «не будет толка». Я упиралась - «они все лгут».

А я пишу тебе эти письма, стирая руки почти что в кровь,
В них нет, наверно, ни капли смысла, но нам без смысла совсем не вновь.
Пишу, пишу о твоём уходе, пишу бессвязно и жгу мосты.
Но не отправлю. Ведь не доходят все эти письма туда, где ты.





(с) Дарья Куликовская

Плод греховный, конечно, сладок. Но кто ставит понятье «грех»?
Я смотрю на его фанаток, вызывающих только смех.
Я смотрю на них…. Да, негусто. Ну и где он таких берёт?
Это даже немного грустно - та страдает, а та ревёт.

Это даже немного страшно. Всё, что было, уже прошло.
Боже, девочки, вы прекрасны. Я опять ухожу назло.
Каблуками и по брусчатке. Нет, ну честно, мне всё равно.
Я смотрю на его фанаток. Почему это так смешно?

Им - терпеть его море фальши, у подъезда ждать, будто псам.
Я бегу от них всех подальше, ветер гладит по волосам.
Я забыла свои перчатки. Все равно не вернусь, совсем.
Мне напишут его фанатки. Боже, дурочки, ну зачем?

И смотреть я на них устала - скучно, серо и ни о чём.
Я почти уже убежала, и ни слова теперь о нём.
Обойтись бы без опечаток. Я бегу к своей тишине.
Пусть уходит к своим фанаткам. Только думает обо мне.





(с) Дарья Куликовская

–Зачем ты это сделала, скажи?
–Да просто, чтоб запомнить на последок.

Я на него смотрю. Вот мы лежим, ну а потом я как всегда уеду. Я на него смотрю. Морщины, чёрт. А раньше он ведь был всегда, как мальчик. Что будет дальше? Седина, кроссворд, вставная челюсть, на столе журнальчик?

Мы ели сыр и пили все подряд (я провела так молодость, похоже). Бутылками вливали сладкий яд и чувствовали жжение на коже.

Мне нравилось, что не было любви. Звучит цинично, но имеет прелесть. Мы не клялись друг другу на крови, а просто так тихонечко взрослели. Мне нравилось, что я была собой. Что можно просто быть, а не казаться. Мне нравилось, что он - антигерой, что он из тех, в кого нельзя влюбляться.

Мне нравятся такие вот, как он. Простые, да, и вечно молодые. Улыбка глаз, подростка лексикон - такие, они вечно холостые. Мне нравятся такие очень, да. Такие вот, свободные, как птицы. Но время утекает, как вода. И вот кому-то скоро будет тридцать.

Я не взрослею тоже. Ни за что. В душе мне, видно, всё еще тринадцать. Вот только уже столько прожито, что впору написать три кандидатских.

Я на него смотрю, ну, Боже мой. Скажи, откуда грусть взялась во взгляде? О Господи, останься ты собой. И не взрослей. Прошу тебя, не надо. Не надо этой взрослой суеты. Не надо денег, власти, документов. Ведь это можешь быть уже не ты. А можно, будем просто жить моментом?

И мы все дальше так вот с ним лежим, и я пока ещё не уезжаю. Как быстро мы по жизни, чёрт, бежим. И что-то я за ней не успеваю. Я на него смотрю. Идут года. Мне что-то грустно, холодок по коже. Пора понять, запомнить навсегда:
такие, как мы с ним, взрослеют тоже





(с) Дарья Куликовская

–Скажи, я у тебя такой один?
Хотя молчи, я ведь и так всё знаю.

–Прости, но я должна спешить к другим.
И, да, я послезавтра уезжаю.
Куда-нибудь подальше от тебя.
Я не хочу терпеть все эти муки.
Когда идут к взрослению года,
То как-то проще полюбить разлуки.

–Но ты могла ведь быть совсем другой.
Такой, как я тебя запомнил раньше.

–Прошу тебя, пожалуйста, не ной.
Я не люблю вот этой сладкой фальши.
Я слишком много отдала судьбе,
Чтоб получить бесценную свободу.
Что я могу ещё сказать тебе?
Оно того не стоит - чувств расходы.

Не обольщайся, лучше уходи.
Другие есть, и, знаешь, будут дальше.
Тебе бы перестать сходить с пути,
Жениться на какой-нибудь Наташе.
Пусть будет милой, но чуть-чуть тупой.
И точно будет крашеной блондинкой.
Отыщешь с ней надёжность и покой,
Вы победите в этом поединке.

Прости. Но мне давно пора идти.
Мой поезд уезжает в восемнадцать.
Ещё найдешь ты счастье на пути.
Нет, нет, прошу, не надо обниматься.
Прости. Но мне давно пора домой.

И я ушла, но я не уезжала.

И он не знал, что был один такой.
Я просто себе цену набивала.

© Дарья Куликовская

И тут неважно, кого кто бросил. Кто враг, мудак, а кто просто так.
Всегда была виновата осень. Но раз зима, значит, сам дурак.

Я ненавижу его улыбку, чуть-чуть кривую, дурацкий смех.
Я совершаю всю жизнь ошибки, но эта точно главнее всех.

Ну-ну, давай, напиши мне что-то. Я не отвечу в который раз.
Потом еще посмотрю на фото. Всё, посмотрела. И я сдалась.

Я тихо сяду на подоконник, совсем немного повспоминать.
И посмотреть на его поклонниц. А что тут скажешь (ну кроме «бл*ть»).

Любовь - мой страх и мой антифетиш - я не умею, и я боюсь.
Я убеждаю себя, что это всё не всерьёз, говорю, клянусь.

И это длится уже не первый, а, может, и не последний год.
Не мне бояться своих соперниц, не мне бояться плохих погод.

Не мне бояться дурацких шуток, и его взглядов не в бровь, а в глаз.
Я посмотрю, лишь одну минутку. Но я устала на этот раз.

Когда отдумаешь и отплачешь, то покоришься своей судьбе.
«Иди ты, - крикнешь, - к чертям собачьим». И он идёт.
Но опять к тебе.

© Дарья Куликовская

–Зачем ты это сделала, скажи?
–Да просто, чтоб запомнить на последок.

Я на него смотрю. Вот мы лежим, ну а потом я как всегда уеду. Я на него смотрю. Морщины, чёрт. А раньше он ведь был всегда, как мальчик. Что будет дальше? Седина, кроссворд, вставная челюсть, на столе журнальчик?

Мы ели сыр и пили все подряд (я провела так молодость, похоже). Бутылками вливали сладкий яд и чувствовали жжение на коже.

Мне нравилось, что не было любви. Звучит цинично, но имеет прелесть. Мы не клялись друг другу на крови, а просто так тихонечко взрослели. Мне нравилось, что я была собой. Что можно просто быть, а не казаться. Мне нравилось, что он - антигерой, что он из тех, в кого нельзя влюбляться.

Мне нравятся такие вот, как он. Простые, да, и вечно молодые. Улыбка глаз, подростка лексикон - такие, они вечно холостые. Мне нравятся такие очень, да. Такие вот, свободные, как птицы. Но время утекает, как вода. И вот кому-то скоро будет тридцать.

Я не взрослею тоже. Ни за что. В душе мне, видно, всё еще тринадцать. Вот только уже столько прожито, что впору написать три кандидатских.

Я на него смотрю, ну, Боже мой. Скажи, откуда грусть взялась во взгляде? О Господи, останься ты собой. И не взрослей. Прошу тебя, не надо. Не надо этой взрослой суеты. Не надо денег, власти, документов. Ведь это можешь быть уже не ты. А можно, будем просто жить моментом?

И мы все дальше так вот с ним лежим, и я пока ещё не уезжаю. Как быстро мы по жизни, чёрт, бежим. И что-то я за ней не успеваю. Я на него смотрю. Идут года. Мне что-то грустно, холодок по коже. Пора понять, запомнить навсегда:
такие, как мы с ним, взрослеют тоже.






© Дарья Куликовская

А он звонит ей довольно редко, ну, в месяц чёртовых пару раз.
И его фразы бывают метки. И бьют, конечно, не в бровь, а в глаз.
Она сидит не в его рубашке, не ждёт (ну как же!) его звонка.
Решает дома помыть все чашки. Звонок – и вновь поднялась рука.

И разговоры их все о важном вдруг резко сводятся к мелочам.
К домам ужасным многоэтажным, к чужим любовницам и отцам.
Политике (чёрт побрал её бы), и к курсу евро, и к росту цен.
К чужой (конечно) любви до гроба. Никто не хочет ничто взамен.

–А твоя бывшая так постриглась – её б стилисту ещё стилист.
(Слова вонзают ей в сердце иглы, но ведь она ещё тот артист).
И, знаешь, холодно, мёрзнут руки. Спасибо осени. Ты не прав.
А у того-то родились внуки. Назвали Вика и Святослав.

–А твой-то что там? Совсем печальный? Такой же мамочкин всё сынок?
Кого приводит теперь к ней в спальню? Дурак, ну честно, я б так не смог.
А ты там как? Отошла немного? Да, впрочем, знаю и так, что да.
Забей, прошу, на того больного. Ты ведь красива и молода.

Их разговоры заводят в клетку. В них много важного, но где суть?
Она глотает свои таблетки, ведь надо ей поскорей уснуть.
А утром будет опять по кругу. Она ведь знает наверняка.
Она сидит и глядит на трубку. И по привычке не ждёт звонка.





© Дарья Куликовская

Октябрь пишет с ним нашу сказку. Так дерзко – кружится голова. Я лишь хотела немного ласки, а нужно было делить на два. А, может, три, а потом – четыре, а может быть, умножать на ноль. Я мою пол у себя в квартире. А кто бы вымыл мою мне боль?

Октябрь шепчет своё «спасибо». А руки мерзнут, да и черт с ним. Он ловко лечит души ушибы, и он становится мне родным. Он пишет сказку отборным матом, кривыми буквами на листах. Он говорит, что близка расплата, но я забыла, что значит страх. Не знаю страха, не знаю рамок – всё пережито уже давно. Он оставлял мне на сердце шрамы, но стало, знаете, все равно. Смотрю на старые наши фото – ничто не ёкнет, совсем, никак. Когда бы был до конца измотан, то равнодушие – тоже кайф.

А сердце бьется до боли ровно. Спасибо этому октябрю. Нарисовать бы плакат огромный: «Прости, но я тебя не люблю». Кричать об этом во всех эфирах, писать на стенах, бесить других. Я мыла пол у себя в квартире. А нужно было промыть мозги. Октябрь…ты задержись подольше, чтоб я успела тебя обнять. А он, увы, не звонит мне больше – и я так рада, не передать.

Октябрь пишет с ним нашу сказку, ее закончив на этот раз. Сюжет немножко избит, затаскан, но идеален он на сейчас. Так обойдемся без философий. Октябрь закончил свою главу. А я встаю, наливаю кофе, и наконец-то опять живу.






© Дарья Куликовская

Гладит волосы – бьётся током. Режет словом и без ножа.
Сколько можно искать подвохи, сколько можно вот так дрожать?
Я – его океан бездонный. Он – бездушная моря гладь.
Очень грешный и очень тёмный. Сколько можно меня держать?

Он кладет мне на горло руку, оставляя на нем следы.
Нам не будет, сказать что внукам. Вспомним сами. Цветы. Шипы
У парадного попрощаться, допивая вишневый морс.
Предлагаю не обольщаться – это просто игра всерьез.

У парадного «до свиданья». Может, лучше, чтоб навсегда?
Прерываю его дыханье (моё счастье – моя беда).
Расставаться и расставаться. Но не рвется меж нами нить.
Может, лучше нам постараться не прощаться, зато простить?




© Дарья Куликовская

Накроет осень нас тёплым пледом. Давай ещё полежим вот так. Когда ты вдруг навсегда уедешь, ты будешь помнить меня, дурак? Давай еще погрустим о чём-то. Я утыкаюсь в твоё плечо. Потом готовлю тебе экспромтом салат невкусный и суп харчо. Навек остаться бы здесь и вместе. Мы оба знаем, что не судьба. Ты ведь уедешь к своей невесте, а мне останется погибать. Грызть локти или кусать запястья, и пить крепчайшее ничего. Пока же ты у меня во власти. Тебя целую, как своего.

Запомним этот кусочек века. И дай мне просто тебя обнять. Когда случайных два человека судьбу решили не изменять. Плед твоей нежности греет руки, немного кружится голова. Мы оба знаем – близка разлука. Так вот, давай говорить слова. О чём-то важном, о чём-то близком (и тут нам в стену стучит сосед). А ты мне будешь писать записки? Да я же знаю сама, что нет. Пообещай мне, что будешь счастлив. Благословляю, пусть не со мной. Ты разбиваешь меня на части, ведь я то знаю – ты, чёрт, не мой.

Осталась куча пустых бутылок. Скажи мне пару прощальных фраз. А я целую тебя в затылок и обнимаю в последний раз.





© Дарья Куликовская