Мир напротив – пригляден, как образ пастушки в борделе...
За зеркальным стеклом – пустота, и, слегка – паутины…
Так хотелось быть умным – но мысли ещё не оделись:
этим утром - в предбаннике – так феерична рутина.

А картина без масла с икрой на ржаном и пайковом -
льнёт к кишкам - бутербродом, но тут же стучится - в иное…
Отвлечёмся, родная... Не нам - обсуждать мотыльковость…
Местечковость свечей, где соблазн обретенья - виною…

Разнорядство понятий у «плохо» и «очень, но круче»
повернуло бы Даля из ветреной степи калмыцкой…
На фига ему выкатил слэнг передолбанный кучер?
Всё записано, перцы... А нам - отмыкать, горемычным…

...А слова колосятся тогда, когда косы - устали,
а подняться из стали - иного обличья заводам…
...Где по заводям ловят сомов, и орлом с пьедесталом -
рыбачок - неизвестной, но крайне упрямой породы.

Моя песня не столь хороша, как врачи по травмпунктам,
где случайная сломленность - в двери стучится бескрыло…
…Буратино поставил свой нос за пятнадцать эскудо:
проиграл с шулерами... Мальвина ему - не открыла.

...А шарманщик по сонному городу бродит без толку,
чуть скрипя не мелодией – а деревяшкой военной…
Этот мультик смешон, потому что скрывает итоги.
А расстрельное прошлое - гулко помножено в пленных...

Подыграй мне на дудочке, чтобы всластиться в пилюлю,
чтоб суметь в переулке орать - с переменчивым лаем…
...Мы ещё повоюем? – конечно, ещё навоюем!..
Всей призывною ротой - в сегодняшнем "я" - доиграем.

И как бусины, вьются на нитке полдневной – этапы…
Отстиравшие тень – ждут раздачи веревочек ветра…
Но приходит конвой, как к поэту на почту - редактор,
говоря:"Обрезание глубже – копайте полметра!.."

Затихая под прошлым дождём перезревшею сливой,
отражаешь -
безжалостность дня и бестрепетность мозга...
И хотелось бы стать этим вечером чем-то игривым...
Да - скатилось в межу...

Всё в ажуре...
Но, думалось - смог бы...



Rewsky

Кружился снег, стократ воспетый,
кружился медленно и строго,
и под полозьями рассвета
плыла январская дорога.

Неприбранная мостовая
лежала в белом беспорядке,
мучительно напоминая
об ученической тетрадке.

Ах, сколько снега, сколько снега,
какая чистая страница —
пройти, не оставляя следа,
и в пустоту не оступиться.

Ах, детство, детство, моё детство
моё фарфоровое блюдце,
мне на тебя не наглядеться,
мне до тебя не дотянуться.

Над розовыми фонарями,
над фонарями голубыми
кружился снег, и губы сами
произносили чьё-то имя.



Владимир Полетаев

Джеффри Тейтум садится в машину ночью, в баре виски предусмотрительно накатив.
Чувство вины разрывает беднягу в клочья: эта девочка бьется в нем, как дрянной мотив.
«Завести машину и запереться; поливальный шланг прикрутить к выхлопной трубе,
Протащить в салон.
Я не знаю другого средства, чтоб не думать о ней, о смерти и о тебе».

Джеффри нет, не слабохарактерная бабенка, чтоб найти себе горе и захлебнуться в нем.
Просто у него есть жена, она ждет от него ребенка, целовал в живот их перед уходом сегодня днем.
А теперь эта девочка – сработанная так тонко, что вот хоть гори оно все огнем.
Его даже потряхивает легонько – так, что он тянется за ремнем.

«Бэйби-бэйб, что мне делать с тобой такой, скольких ты еще приводила в дом,
скольких стоила горьких слез им.
Просто чувствовать сладкий ужас и непокой, приезжать к себе, забываться сном, лихорадочным и белесым,
Просто думать ты – первой, я – следующей строкой, просто об одном, льнуть асфальтом мокрым к твоим колесам,
Испариться, течь за тобой рекой, золотистым прозрачным дном, перекатом, плесом,
Задевать тебя в баре случайной курткой или рукой, ты бы не подавала виду ведь.
Видишь, у меня слова уже хлещут носом –
Так, что приходится голову запрокидывать».


«Бэйби-бэйб, по чьему ты создана чертежу, где ученый взял столько красоты, где живет этот паразит?
Объясни мне, ну почему я с ума схожу, если есть в мире свет – то ты, если праздник – то твой визит?
Бэйби-бэйб, я сейчас приеду и все скажу, - я ей все скажу – и она мне не возразит».

Джеффри Тейтум паркуется во дворе, ищет в куртке свои ключи и отыскивает – не те;
Он вернулся домой в глубокой уже ночи, он наощупь передвигается в темноте,
Входит в спальню и видит тапки – понятно чьи; Джейни крепко спит, держит руку на животе.
Джеффри Тейтум думает – получи, и бредет на кухню, и видит там свою порцию ужина на плите.

Джеффри думает: «Бэйб, дай пройти еще октябрю или ноябрю.
Вон она родит – я с ней непременно поговорю.
Я тебе клянусь, что поговорю».
Джеффри курит и курит в кухне,
стоит и щурится на зарю.


Вера Полозкова

Ответь самому себе на следующие вопросы...
«Ты чувствуешь вкус еды? Тебе нравится вставать утром? Ты рад новому дню? Что ты чувствуешь вечером перед тем как заснуть? А вот представь: ты идешь по соседней улице и встречаешь друга. Ты рад? Или эта встреча не совсем кстати? Оглянись вокруг себя — тебе нравится пейзаж? Ты любишь природу? Она тебя удивляет? А музыка? Тебе нравится музыка? И еще, скажи, ты хотел бы поехать куда-нибудь за границу? Тебе приятно строить планы? Или все это лишнее в твоей жизни? А что ты думаешь о завтрашнем дне? Ты ждешь его или тебе все равно? Каким ты видишь будущее? Радостным? Ужасным? Что ты чувствуешь прямо сейчас? С тобой все в порядке? Тебе нравится твое отражение в зеркале?»
Только отвечать нужно предельно честно. Глупо обманывать себя. Например, ты можешь задавать себе эти вопросы в конце дня, перед сном. И если день был плохим — не надо расстраиваться. У всех бывают плохие дни... Если каждый день вы будете спрашивать себя и отвечать по совести, то у вас появятся силы и смелость жить дальше. Ведь нам всем нужно что-такое, ради чего стоит жить. Только не врите себе. Сомневаться нельзя. Научитесь быть довольными своими ответами, даже если они вас пугают. Только так вы сумеете понять свое истинное место в жизни, и это придаст вам сил и уверенности...






(с) Банана Есимото

В её сердце живёт кошка.
Иногда дикая, чёрная пантера: красивая, независимая, грациозная
Иногда уличная кошка: свободная, одинокая, гордая
Иногда домашняя киска: спокойная, нежная, тихая
Каждый день она разная, выбирает себя сама. И какая она бы ни была, остаётся кошкой, которая живёт сама по себе: почти никого не любит, почти никому не верит, почти никого не впускает в своё сердце.
Но в глубине души, больше всего на свете мечтает о любви. Мечтает о том, что когда-нибудь и её свободным сердцем сможет завладеть человек.Он сможет приручить её, украдёт её покой. Будет приходить ночью, превращаясь в волшебные сны, в которых она любит его.
И вот теперь кошка принадлежит ему, теперь только он- единственный хозяин её сердца. Кошка изменила Свободе с ним.
"Безумная!"- скажет кто-то.
"Зачем ты променяла Свободу на человека?"
"Зачем отреклась от всего,чем жила, ради недолгой любви?"
"Ведь ты теперь зависимая..."
А кошка посмотрит тихонько, сверкая изумрудными глазами и скажет:
"Просто он теперь-моя жизнь, его я всегда ждала"
"Какая же я кошка, если не смогла отдать всю ласку, тепло и нежность, как умею только я?"
"Какая же я кошка, если не смогла отдать сердце одному единственному, так отчаянно и бесстрашно?"
"Какая же я кошка, если ни разу не любила, так преданно, безумно и навсегда?"
"Ведь только кошки, так смело и навеки, отдают своё сердце, чтобы потом всю жизнь их свободное и холодное сердце кто-то согревал"




(с) Pralina

Губ этих яблоко и карамель,
Струи волос нагретых.
Вечер сгущается в макраме
Росчерков сигаретных.

В полоборота, лучом зари,
Лунным потёртым диском,
Сколько на женщину не смотри,
Не насыщается издали
Это простое «близко».

День ли падёт в глубину морей,
Мрак ли грядет и громы,
Всё, что пишу, посвящаю ей,
Трогательно нескромный.

Ночи завещаны сгоряча,
Да не случится промах!
Да не коснётся её плеча
Ревности вкрадчивая парча
В россыпи звёзд укромных.

Переживу, я писал не ей...
Страсть захлестнёт любого.
Губы. И яблоко. И карамель.
С привкусом валидола...



Bor

Спасибо огромное за симпатию! Жалко, что неизвестная...

Говорят, что зима проходит
То в конце, то в начале марта.
Просыпаются теплоходы
И тюльпаны цветут Монмартра.

Солнце дарит веснушки рыжим
И ласкает девчонкам ножки.
И гуляют коты по крышам,
И любви отдаются кошки.

Говорят, что бывает лето.
Я не помню, и знать не знаю,
Как закружит дыханьем ветра
Тополиного пуха стаю.

На заре, заплутав в тумане,
Босиком по холодным росам,
Деревенские растаманы
Опускают на плечи косы.

Просыпаются теплоходы,
Умываясь дыханьем ветра...
Говорят, что зима проходит...
Говорят, что бывает лето...

Дмитрий Шунин

"...Не стоит боятся скелетов в шкафу. Ой, они у всех есть, у кого-то больше, а у кого-то меньше, а кто-то даже дружить умудряется.
Так что скелеты они у всех в шкафу"


Руби Глум

Не верю в то, что звезды угасают,
Что все мелеет, даже души рек
Есть женщины, которых не бросают,
Ни нынче. Ни вчера. Ни через век.

За что их любят? Звонко. Без оглядки
За свет в душе? За ум? За доброту?
Их любят так, что не играют в прятки,
А все им отдают на чистоту.

До лучика. До вздоха. До кровинки.
До той последней грани. До глотка
И две души, две разных половинки

Уже едины, как бы на века...



Сергей Островой

До сердца моего не дотянуться…
И свято соблюдая строгость норм,
Ты просто предложил мне искупнуться,
А в море счастья был в то время шторм…

Мне часто предлагали секс и ужин –
Для наглецов готовый есть ответ…
А ты меня тогда – обезоружил,
На несколько еще ближайших лет…

Ты вел себя, до бешенства, – прилично...
Прощая сразу - злость моих тирад…
Опаивая душу безразличьем,
Вошел в нее, не ведая преград…

Сомнения унес порывом ветер,
И мы стоим у счастья - на мели:
Лишь я и ты – единственный на свете…
Сумевший домолчаться до любви…



Злата Литвинова

Письма становились длиннее…
Пахло мандариновым зноем…
Все, что было связано с нею,
Им обозначалось – «родное»,

В кулачок сжималось до боли –
Схваточной: до слёз и отпустит…
«Просто собеседник… Не боле…» -
Приговор к отчаянной грусти…

Письма становились нужнее…
(В черепной шкатулке-коробке…)
Все, что было связано с нею,
Вслух произносилось, но робко,

Невзначай как будто, украдкой…
Первый снег вылизывал крыши…
Билось под пиджачной подкладкой
Сердце вдвое чаще – напишет?..

Все, что было связано с нею –
Долгие беседы про счастье,
Узы подлеца Гименея,
Сети интернета (на часик!..),

Серых глаз плакучие свечи,
Ожиданье чуда (сильнее…) –
Не имело шанса на встречу
Все..., что было связано с нею…



Мария Харьковская

Здравствуй,
здравствуй, мой нежный дьявол…
Аз есмь…
И сатрапы твои, и вассалы -
все здесь….
Отыскали свои клондайки –
нет чтоб
закрутить поскорее гайки,
вбить столб…
Выжидают…..Чего? - Известно…
Дай знак…
Здесь не пУсто, а свято место -
вот так…
Но сдают потихоньку нервы –
Да? Друг….
Для тебя я - тот самый Север,
твой круг
/заполярный/ – очерчен мелом…
Cвят-свят…
ЧТО бы ты без меня там делал?
А, брат?
Штурмовал потихоньку горы? -
Да? Нет?
Ах, красивый в горах / не спорю /
рас-свет…
И ещё красивЕе в речке
ме-талл,
на который ты, конечно,
плевал…
Ни к чему золотые слитки…..
столбы…
Но металл-то уж больно липкий,
увы…
Липнет сразу же – и не к пальцам -
к ду-ше…
Так что можешь с гор спускаться
уже…
Ведь влекут тебя туда ни дАли,
ни Высь,
а апломб или слепая
ко-рысть…
И в Любви ты откровенно
искал
тот же глупый и презренный
металл…
Тот же странный и больной
интерес…
Жаль, не Ангел за тобою,
а бес...



Аманда Моррис

Ну здравствуй, здравствуй, Ледяной Король!
Как долго мы не виделись? Лет двести?
Позволь мне потревожить твой покой,
Поверь, во мне нет ни любви, ни мести.

Ты говоришь, что я бы мстить не стала.
О, как ты прав, мой Ледяной Король!
Что в этой жизни мне осталось.. Мало:
Всего лишь доиграть заезженную роль...

За что мне мстить? За золото рассветов,
Которые встречал ты не со мной?
За сотни тех мелодий и куплетов,
Что были предназначены другой!

Ты говоришь, что вся любовь сгорела.
О, как ты прав, мой Ледяной Король!
Она ушла, отпела, отболела,
И лишь волос чуть-чуть поблекла смоль.

А как же ты? Как жизнь? Работа?
Уже женат? Три года в декабре?
Ну что ж, понятно: хлопоты, заботы,
Следы усталости на мраморном лице.

Нет, нет! Ну что ты! Я не плачу!
Я разучилась плакать так давно...
На всякий вздор я слезы не потрачу.
Принцессе Марса это право не дано.

Теперь прошай. Прохлада поцелуя...
У холода свое есть имя - боль.
Ты говоришь, по-прежнему люблю я?
О, как ты прав, мой Ледяной Король!


(с)

Я так её искал –
везде и всюду:
Средь авангарда,
Между ностальжи…
Она подобна сказочному чуду…
Желанью…
Жизни..
Смерти..
Точка G.
Она должна быть
Где-то между этим…
Неуловима, словно миражи…
Готов отдать я всё,
Что есть на свете,
Чтобы узнать –
Где эта точка G…
Уже который год
За ней в погоне:
По городам,
Среди лесной глуши…
Но снова, как вода
В песок уходит -
Следы свои скрывает
Точка G…

Но давеча узнал,
Что не на теле,
А в самой серединочке души,
Под сердцем,
Что полюбит и согреет…
У каждой Женщины есть эта
Точка G…



Файфер

знаешь,
как будто бы не было этих лет…
всё, как впервые:
голос твой слышу музыкой,
губы кусаю….молча смотрю вослед,
каждым движеньем любуюсь
и каждым мускулом…
взять твою руку - просто прижать к лицу...
так замереть……затаиться…..зависнуть в вечности
капелькой нежности, дрогнувшей на весу,
в чьей сердцевине солнышко искрой мечется…
нет, не проклятием стану тебе в веках –
самым трепещущим, светлым благословением -
словом крылатым, рвущимся с языка,
птицей удачи с радужным оперением…
мы научились прямо смотреть в глаза,
знаем друг другу цену –
и цену равную…
я не ударю первой по тормозам,
ты не свернёшь с дороги –
и это главное…
пусть для меня, как прежде - ты царь, и Бог…
но диктатура, помни(!) чревата бунтами,
есть искушение вновь преподать урок,
свергнув тебя, заменить изумрудным Буддою…
шутка….
конечно же, шутка…….проснись и пой…
всё остаётся в силе до самой капельки:
если ты назван Богом - то Бог лишь мой...
я ж навсегда останусь «твоею маленькой» -)



Аманда Моррис

Все догадки оставь до тягучих назойливых вьюг.
Посоветуйся с ветром, вы вместе летели, как будто,
Не допито вино, на столе не доедены фрукты,
А сомнения в сердце, как в ласковый колокол, бьют.

Посмотри на подушку, на волосы эти и профиль.
На ушей завитки и упрямую линию губ.
На изящный сосуд для слияния крови и крови,
Где прекрасна наружность и много прекраснее глубь.

Все слова невпопад и гримёр у спектакля изменчив.
Это ты всё подстроил, а может, решенье – за ней?
Самый первый порыв заглушает рассудок сильней,
Чем талант кукловода любой из обласканных женщин.

И сейчас, пережив, что порвётся вот-вот тишина,
Отдышавшись, зависнув, струёй водопадной остужен,
Ты, готовя ей кофе, любуешься должностью мужа,
Но ещё не решил, для чего тебе эта жена.



Bor

мы переписывались год,
мы жадно жили в общей теме...
я знал, что у тебя есть кот,
ты знала - у меня проблемы...
мы выслали друг другу рой
увы, не наших фотографий,
мы ласково играли роль
влюблённости в возросший трафик...
мы были ближе, чем могли,
чем напридумывали сами,
мы запускали корабли,
они шуршали парусами...

потом всё кончилось. пустяк..
решенье мира - в смене галсов...

Мне было так тепло в гостях -
когда твой смайлик улыбался...



Rewsky

Он сидит у тебя на кухне и пьёт земляничный чай
С небом вприкуску.
Спрашивает: "Что ты делаешь по ночам,
Когда вдруг - и не спится? Слушаешь музыку?
Или, может, пишешь стихи? Ты это любишь, я знаю".
Улыбаешься. Головой качнёшь - "вот и не угадал,
По ночам, когда мне не спится, а всё вокруг затихает,
Я заглядываю в Подвал".
Удивился. - "Какие подвалы - под самой крышей?
Может быть, я вдруг что-то не так понял,
Перепутал подвал и завал?"
Улыбаешься снова: "тише" -
И - протягиваешь ладони.

На ладонях твоих - поперечные линии в зареве,
Капли алые - клюквенный сок.
"Кто поранил тебя?" - и глаза, золотисто-карие,
Взглядом пристальным простреливают висок,
Ты косишься: "скажу, только это большой секрет;
Не хочу, чтоб его выдавали;
Ты не думай, что это выдумки или бред:
Но мечты мои - в том подвале".
(Он молчит и прикрыл веки).
"И когда я не сплю, веришь, тогда со скуки
Я спускаюсь вниз, нахожу их в дальнем отсеке,
И тяну в темноту - руки.
А они цепляются, бедные, рвутся скорей на волю,
Иногда я боюсь, как бы пальцы не оторвались,
Только сил не хватает - и эти кричат от боли,
А затем, поцеплявшись, - вниз.
Возвращаюсь на кухню - а там уже и рассвет,
Странно время идёт в этом городе, правда?" - и смотришь вбок.
Он раскачивается на стуле. А лунный свет
На седеющем небе сворачивается в клубок,
Исчезая виток за витком...

Наконец он берёт кружку и допивает чай
(Его волосы - иссиня-чёрные в свете ламп);
Он потягивается и говорит, как бы невзначай:
"Я теперь тебя буду звать - Атлантический Океан,
Почему, знаешь?
Сколько вот ни пытаюсь
Разгадать его глубину - так везде одно:
С каждым разом, казалось, всё глубже в него ныряю,
Но никак не могу найти,
Чёрт возьми,
Дно".
(с)

Вершину Монмартра исследовать трижды
И в местном кафе за игрушечным столиком
В кусочке тушеного в персиках кролика
Распробовать вкус обаянья Парижа.

Каштаны с земли подобрать (ну не блажь ли?),
Скользнуть по мосту, до перил элегантному,
Где негры-торговцы звенят суррогатами
Щекочущей нервы чудовищной башни.

И воздух глотая, прохладный и вязкий,
Ты вдруг понимаешь почти подсознательно,
Что город отчаянно хочет сказать тебе:
Снаружи - всего лишь защитная маска.

Что в сердце вцепившись тебе напряженно,
Пути преграждая гигантскими пробками,
Он лишь притворялся вульгарным, и громким, и
Сверхэкстравагантным гулякой-пижоном.

Почти растворившись в сияющих лицах,
В причесанных ветром изнеженных сквериках,
Париж не танцует, а бьется в истерике, -
Он просто один оставаться боится...


Евгения Бахтерева

Это просто зима, я нисколько не болен, поверь мне.
И могу говорить, не нарушив причинно-следственных связей.
Иногда невпопад... это просто такой крепкий вермут.
Я к тебе не смогу: слишком много в стране твоей снега, - я боюсь в нём увязнуть.
Ты рисуешь сама всё снега и снега в своём старом альбоме.
Мне по ним не пройти, я умру по пути от какого-то злого недуга.
Да, я помню, там холодно... как же там холодно, боже... я помню...
На лету замерзают слова... птицы... взгляды... движенья друг к другу...
Вымерзает река у тебя за окном... да, до дна вымерзает... и только
От неё остаётся хрусталь, но в нём нечего пить, да и горло, признаться, болит.
Ты ложишься в постель... закрываешь ресницы так долго,
Что успею за них подглядеть... но там нет ничего: ни претензий ко мне, ни обид...
Как там нет ничего! Хоть бы, что ли, упрёк ни за что, - мне бы было спокойней.
Я сказал бы тогда: «Виноват...» – и заставил б, наверно, себя покраснеть...
В твоём доме, я помню, миллионы простуженных комнат.
В каждой комнате ты... а внутри у тебя колкий снег



Анатолий Гринвальд

Забываю имя твоё, — вычёркиваю его из записных книжек...
Но память — она затягивает всё глубже, хуже болота.
А птицы летают осенью медленней, ниже...
И я имею возможность рисовать их во время полёта.
Никто не разберёт, где начинается осень:
Строго по календарю, или с первых дождливых дней...
Первыми во время заморозков умирают осы, —
Ты сказала бы, что никто не умрёт... наверно... тебе видней...
А ещё ты сказала бы, что тебе приснились олени,
И они объяснили тебе что-то о чём-то важном,
Но ты не знаешь олений язык, к сожаленью.
А если и знаешь, — то и пары слов на нём не свяжешь...
Когда ты ушла, я прыгал с высотных зданий,
Но всегда находился кто-то, кто ставил внизу стог сена...
Лечил меня логикой, напоследок шептал назидания...
Я и мыслю сейчас без экспрессии... по-осеннему...
Говорят — эта осень, быть может, последняя осень в истории.
Дальше начнутся войны, локальные апокалипсисы, —
Плевать я хотел... у меня от любви третий год ладони истёртые...
Посмотри, как из черного космоса на твоё имя капаю.
Сказать сильно — этому учили в школьных уборных...
Потом читал библию (дружил с монахом расстригой)...
Не помогло... ты влетела, как пуля в аорту... как боинг
В офис Манхэттена... потом стало тихо.



Анатолий Гринвальд