Знаешь... А это ведь ненадолго.
Слишком непрочная штука - нежность -
Держит нас вместе (вельми понеже)...
Нежность - не совесть, не чувство долга,

Не алименты, не страсть, не жалость...
Только и дел: целовать украдкой -
Спящему - краешки губ и складки
Возле... И только бы задержалась -

То ли секунда, а то ли время -
Все, сколько есть... Постояло б где-то -
Старый трамвай на краю рассвета -
Не торопясь уравнять нас с теми,

Кто расстается опять и снова...
В пары друг другу себя не прочим.
Нежность. Не больше. Едва ли. Впрочем...

- Спишь? Разбудила? Скажи хоть слово...


Аcя Анистратенко

Иногда мне снится, что я тебя обнимаю,
Иногда, что целую, а чаще - просто дорога,
Что ведет меня к тебе, как я понимаю,
Но, когда пройти остается совсем немного,
Обрывается. Я просыпаюсь с чувством потери
И боюсь кулачок разжать, погружаясь в холод
Серых стен, в шумной толпе, в пустоте ли,
Я все время вижу глаза твои, слышу твой голос,
Что твердит: пойми, пойми, подожди, послушай,
Все, что я хочу сказать тебе - чистая правда,
Потому, что меж нами пять тыщ километров суши
И немножко моря, если считать Байкал, да
Паутина Инета, связавшая мир до полной
Неподвижности мухи - когда паук ею овладевает,
Тоже шепчет на ухо: я любые желанья исполню,
Потому, что легче уже ничего не бывает,
Чем давать обещанья себе, оговаривать сроки,
Ставить жестко условия, тут же о них забывая,
Вероятно,поэтому все мы так одиноки,
Что никак не научимся просто беречь слова и
Слушать шаги тишины, проходящей у изголовья,
Шорох крыльев дождя, дыхание леса ночного..

Почему-то многие это зовут любовью.
Почему? Я молчу, я не знаю такого слова...


Елена Лазарчук

Я пью отвратительный кофе с сухим молоком,
читаю наскальные прописи мальчика-осень,
а в небе парит вместо ангела старый дракон,
и лживое лето куда-то на крыльях уносит.
Я пью отвратительный кофе и вижу в окно:
накинув на строгий ошейник кто шарф, кто платочек,
друг друга не любят актеры немого кино,
любить - это больно, ошейник царапает очень.
Я пью отвратительный кофе и сплю на ходу,
и вижу во сне земляничное дерево с юга.
И птицы еще не успели накликать беду,
мы все еще дети, мы помним и любим друг друга.
Я пью отвратительный кофе и верю сильней,
что, если бы Бог по-иному смотрел бы на вещи,
он жил бы в одном из не очень холодных морей,
любил бы хорошее кофе и ласковых женщин.



Елена Бушуева

Этот взгляд, ни на чей не похожий,
этот — в спину направленный мне.
Я его ощущаю всей кожей.
Он такой, что — мороз по спине.

Меня из виду
не потеряет
моя главная в жизни вина, —
оглянусь — и она замирает,
двинусь дальше — и следом она.

Раньше всех она сердцем почует,
что надсажено сердце мое.

Дождь мой лоб за нее поцелует,
ветер тихо вздохнет
за нее.


Виктор Максимов

Как жестоко поступили боги,
Разделив людей на половинки…
Ты идёшь куда-то по дороге,
Я бреду устало по тропинке…

Над тобой – сияние восхода,
Надо мной – уныние заката.
Мы с тобой всё дальше, год от года,
Видно, расписанье виновато.

Нет согласования в движенье,
Мы – элементарные частицы,
Чувствуем, по духу, притяженье –
Сила – не даёт соединиться.

Мы – одноимённые заряды,
Совпадает линия разрыва,
Тяжело вдали и трудно рядом,
Лишь каким-то чудом, вроде, живы…

Кровоточит край разъединенья
И не может кожей затянуться…
Я одна, скольжу бесшумной тенью,
Встрёпанной, изорванной и куцей.


Чекина Марина

Мы говорим: «Я никому не нужен», когда мы в действительности не нужны одному-единственному человеку.
(с)

Прошло пять лет, - и залечила раны,
Жестокой нанесённые войной,
Страна моя,
И русские поляны
Опять полны студёной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далёко с моря моряки глядят.
Где танк гремел - там ныне мирный трактор.
Где выл пожар - благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили лёгкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью - зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, -
Там мать поёт, качая колыбель,
Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепелённые года.

Для мирной жизни юных поколений,
От Каспия и до полярных дьдов,
Как памятники выжженных селений,
Встают громады новых городов.


Анна Ахматова.

Роптал бродяга на судьбу,
И богу клял в сердцах,
Что жить ему невмоготу
Без дома и угла.

Что черствый хлеб не каждый день
В отбросах соберет,
И с ним всегда лишь его тень,
Бездомная бредет...

Господь услышал те слова,
И как-то, под закат,
Явился в образе Христа
И стал его пытать:

`Откуда будешь ты сынок ?
И что стряслось с тобой,
Почто перешагнул порог,
В тот мир где ты изгой ?`

`Не нужен стал в своей семье,
Жена теперь с другим,
Теперь один на всей земле
Я коротаю дни..`

`Я помогу тебе сынок,
Желание лишь одно.
Тебе исполню я его-
Смотри! одно оно !`

Слезятся старые глаза,
Почти не верит он,
Что хоть одна его мечта
Исполнится Христом !?

Что пожелать ?! Христос с тобой,
Лишь руку протяни ?
Он жил всегда одной мечтой,
Огромной- как вся жизнь...

Рукой дрожащею, крестясь,
Судьбе не верит он,
И молит пред собой Христа
С протянутой рукой:

`Ты дочку! Дочку не забудь!
Отдай ей все что есть !
Чтоб был счастливым ее путь,
И радость не жалей !`

Едва сказал желанье он,
Исчезнул лик Христа...
И в первый раз счастливый сон
Он видел до конца...


Астсергей

Царь Соломон был мудрый человек,
Но жизнь его порой изрядно терла,
И за довольно долгий, трудный век
Не раз брала властителя за горло.

Но Соломон – мудрец из мудрецов,
Оставив нам «Премудрости» в наследство,
Ко всем перипетиям был готов,
Имел на все надежнейшее средство.

Нередко, попадая в переплет,
Он, автор умных «Притчей»,«Песни Песней»,
Слегка на пальце перстень повернет,
Прочтет слова и вновь поправит перстень.

И улыбнется. Вот и все дела.
Знать, в надписи была большая сила,
Воистину волшебная была:
«Пройдет и это» - надпись та гласила.

Когда на горло жизнь набросит жгут,
Особо огорчаться нет резона.
И если обстоятельства прижмут,
Не забывай про перстень Соломона!

Марк Луцкий

Одно к одному - и серьгу потеряла,
И глупый кошак разодрал одеяло,
И дождик, и зонтик забыла в маршрутке,
И ты не звонишь мне четвертые сутки,
И боль не прошла, и латынь не дается,
И даже мартини не очень-то пьется,
И вечер встречает холодной постелью,
И ты не звонишь мне вторую неделю -
И вот, все из рук начинает валиться:
И кончились деньги, и мама в больнице,
И снова меня на работу не взяли,
И ты предлагаешь остаться друзьями...

Но все пустяки: и работа найдется,
И деньги найдутся, и мама вернется,
И лето начнется по полной программе,
И будет гораздо теплей вечерами.
Я выучу триста стихов на латыни,
Приму анальгин, растворенный в мартини,
И зонтик куплю, и зашью одеяло...
Обидно одно: что серьгу потеряла....


Вера Бутко

Пока мы боль чужую
чувствуем,
Пока живет в нас
сострадание,
Пока мечтаем мы и буйствуем,
Есть нашей жизни оправдание.

Пока не знаем мы заранее,
что совершим,
Что сможем вынести,
Есть нашей жизни оправдание,
До первой лжи иль первой
хитрости.


Андрей Дементьев

Шептал слова, сжимая запястья,
Вином поил, опьянял виной;
Был самым нежным моим несчастьем,
Стоял, как судьба, за моей спиной...
Прощал, как ребёнку, любую шалость,
Водил гулять, отводил беду;
Я уходила и возвращалась,
Ты верил: однажды - я не уйду.

А мне казалось, что я пропала
В запретных, неведомых рубежах.
Всем было ясно, что мы не пара, –
Ты только скептично плечами жал.
А я пыталась построить замок
В других берегах – от тебя вдали;
Но ты звонил – как всегда, упрямо -
И снова я строила корабли...

Смотрели сны, носились по краю
Мечты и страсти, тоски и вины, -
И, в общем, сами того не желая,
Мы оставались друг другу верны...
И время нас, конечно, излечит,
И мы отыщем – себе под стать;
Но если тебя я случайно встречу –
Прошу, помоги тебя не узнать.

Екатерина Михайлова

Его хотели пять тысяч женщин.
Семьсот – пытались.
Добились – сто.
Любили - десять,
а то и меньше.
Жалели – двое.
Не знал – никто...


(с)

Алло? Привет... Да нормально.
Чем занимаюсь? Как тебе сказать?
Курю... Смотрю в окно... Не понимаю...
Я в трансе? Что ты? Я привык терять...

Ты можешь говорить немного тише,
Потери, знаешь, обостряют слух...
Вот так - отлично... Слышу, слышу...
Благодарю, ты - настоящий друг.

Но у меня сегодня ничего не выйдет...
Да не до них мне, ты пойми, сейчас.
Ну, говори, конечно, не обидит...
Что? Листопад кружит последний вальс?

Какой, прости? ... А, мой? - Возможно.
Как реквием надеждам и мечтам.
Да ты - поэт... Понять не сложно.
Я это все прекрасно знаю сам.

Ты позвони мне через две недели,
А хочешь, через месяц или год...
Не знаю... Никому не верю.
Спасибо... Я надеюсь все пройдет.

Ну, ладно. Все. Пока. Спокойной ночи.
Да мне зачем? Я все равно не сплю.
Послушай, Геш... Ты передай ей так, между прочим,
Что я ее... больше не люблю


И. Тальков

Из моды вышедший платок.
Колючий воротник.
В потоке выцветших пальто
несет тебя час пик.
Темно, хотя нет еще пяти.
Неярок улиц свет.
Вот только некуда идти
тебе в семнадцать лет.


Унылых новостроек ряд
на дальнем рубеже.
Но дверь тебе не отворят.
Ты – взрослая уже.
Там мать с сожителем своим
успеть пожить спешат.
И так им тесно там двоим.
Просили – не мешать.


Переночуешь у подруг.
А там – как не крути! –
опять закрутит жуткий круг.
И – некуда идти.
А люди дворы снуют.
И как-то невзначай
ты смотришь в окна. Там – уют.
Там – закипает чай.


Неоновых реклам огни.
Огни машин чужих.
И, как дожди, проходят дни,
не складываясь в жизнь.
Темно, хоть нет еще пяти.
Вдруг голос за спиной:
«Тебе ведь некуда идти.
Так стань моей женой!»


Он над тобой раскроет зонт –
безусый лейтенант.
Квартирка. Служба. Гарнизон.
Бетонная стена.
Китайский пестрый календарь
за позапрошлый год.
И вновь дожди ведут годам
свой беспощадный счет.


В коротких и глухих ночах
нежна притворно ты.
Но в душу заползает страх
какой-то пустоты.
На окнах красками дождя
пейзаж рисует ночь.
Ты, так любви и не найдя,
родишь однажды дочь.


И всё. Бумажным конфетти
сквозь пальцы – горстка лет.
И вроде есть куда идти…
Да силы больше нет.
Нелепо, видимо, спешить
на жизни карнавал.
Латает пустоту души
дурацкий сериал.


И заглушат колокола
боль первую утрат.
И ты разлюбишь зеркала
за правду по утрам.
И выцвел календарь давно
на кухонной стене.
Твой дождь стучит в мое окно.
Ты спишь. Не спится мне.

А.Духовской.

Виртуальная Сеть -
Миллионы посланий
Нереальный Клондайк
Исполненья желаний
Шлём кому-то слова ,
Наполняя надеждой
То себя ,то её,
То небрежно,то нежно

Шелест клавиш так быстр -
Заменяет нам звуки
И слова,лишь слова -
Как беззвучные руки
И желанье порой
Так немыслимо горько
Потому что Ты - строчка
Экрана лишь только

Ни обнять, ни прижать,
Ни коснуться губами
Провода - как вода
Океана меж нами
Но по ним те слова,
Что так долго мы ждали
Прилетают мгновенно,
Убивая печали

Виртуально любовь
Прорастает порою
Как листок сквозь асфальт
Что закатан судьбою
Как надежда во тьме
Расставаний реальных
И как звук доброты
Средь стенаний печальных

Сети наших Миров
Перехлестнуты где-то
Цепи наших оков
Наполняются светом
Мы и ждём и боимся
Реального мира
Где над нами мораль
Встанет вдруг конвоиром

И уйти нелегко
От привычного круга
И взглянуть не в экран
А увидеть друг друга
И,увидев ,сказать :
Как же долго мы спали
В виртуальной Сети,
Где любви мы не знали...

Анатолий Арамисов

Он к ней приходит не слишком часто; ну что поделать, не может чаще.
А в ванной - тюбик с зубною пастой, ему два года принадлежащий.
Когда он где-то - невыносимо.
И жизнь чернеет, как Хиросима.
Она - как робот. Ее Азимов с нее и пишет свои законы.
Ее глаза - как глаза иконы.
Его любовь - словно код Симсима.

Ему открыты ее пенаты; она и речка, и переправа...
А он - женатый. Совсем женатый. Хотя об этом не стоит, право.
Ей больно думать: с чужим-то мужем!
Но быть одной многократно хуже.
Иначе - темень. Иначе - стужа в соседстве с Цвейгом и Грэмом Грином.
Весь свет окрестный сошелся клином
на нем. Ей больше никто не нужен.

Они читают одних поэтов, не любят танцы и папиросы.
И нет у них никаких ответов на заковыристые вопросы.
Слегка помялась его рубашка.
Его ждет дома дочурка Машка.
Сказать, что всё это рай - натяжка, и это будет звучать манерно.
Но без него ей настолько скверно,
что даже думать об этом тяжко.

Цветочки в вазе. Дивана мякоть. Конфет вчерашних сухая сладость...
Она давно отучилась плакать, ведь слёзы - слабость. Нельзя, чтоб слабость.
В колонках тихо играет Брубек.
Зубная паста. Всё тот же тюбик.
Они в чужие дома не вхожи. Их нет в театре, в кино и в клубе.
Зато она его очень любит.
И он ее очень любит.
Тоже.

Габриэль Александр.

А жизнь расчёсывает тебя золотой гребёнкой,
Трепещет, бьётся прозрачным крылышком стрекозы.
Она ласкает тебя, как маленького ребёнка,
И водит за руку, будто маленького ребёнка,
Качает в лодочке, словно маленького ребёнка, —
А ты плюёшься и показываешь язык.

Она ж не гордая: тихо теплится, где допустят,
В любом — наивном, неблагодарном, дурном — зверьке.
Тебя вот тоже нашли, говорят, в капусте.
Тебя, наверное, даже в кислой нашли капусте
И отмывали в душистом маковом молоке.

А ты всё жалуешься, лелеемый и любимый,
И твои жалобы горче осенней лесной рябины.
Они спешат, разлетаются с почтою голубиной
На небеса и в неведомые глубины.

И где-то там, в канцелярии занебесной,
Получит кляузы эти дежурный Большой Кудесник,
Поставит райскую гербовую печать...

Тогда она перестанет тебя лелеять
И умащать тебя дорогим елеем.

Тогда она перестанет тебя качать.

Елизавета Яровая

Раскрытый нараспашку дом, где жизнь видна, как на витрине,
Где выставляют напоказ хозяйки нижнее белье.
"То, что под крышей чердаком должно быть голубиным,
То мне, поверьте, не чердак, то райское житье".

И он снимает этот рай за три целковых в месяц;
Ах, вы не знаете его, он истинно святой!
Обыкновенный человек давным-давно б повесился,
А это, видите ли, жив и пьет свой кипяток.

Он без сомнения святой, один из той вечери,
Он носит старенький хитон, носок за сорок два рубля.
На переносице пенсне а ля месье Чичерин,
Его гнедая борода невесть в кого а ля.

Он, регулярно сделав взнос растрепанной хозяйке -
Собачью шапку до бровей, на воротник кашне -
В карманах руки утопив, спускается по шаткой
Прогнившей лестнице во двор, и глядь - его уж нет.

Его боится детвора, старухи ненавидят,
Обидной кличкой "дуремар" вослед ему шипят,
Грозятся в сумасшедший дом заслать за то, что жидик,
За то, что гад он и шпион от головы до пят.

Еще за то, что он глухой, за то, что не ответит
Такой же бранью им в ответ и не дай Бог грубей.
За то, что голову втянув, утонет на проспекте,
Да что там долго говорить - за то, что нет слабей.

А там на улице мороз в лицо чахоткой лижет,
И носовой платок в крови. Промакивая рот,
Он непонятно чем живет, чем непонятно дышит;
Одно понятно, жизнь его туберкулез грызет.

Он только заполночь, домой добравшись незаметно,
У низкой двери постоит, горбат и невысок.
Он снимет шапку и кашне, присев на табуретке,
И будет долго наблюдать свой носовой платок.

Лишь о духовном помышлять осталось ведь в жилище:
Четыре шага поперек, четыре шага вдоль,
Раскольниковский потолок у двери чуть повыше,
А лежа на тахте его заденешь бородой.

И треугольное окно размерами пугает -
Увидишь море ржавых крыш да каланчу вдали,
На гвоздь подвешенную клеть со старым попугаем,
Умеющим твердить одно: "Копейку подари".

Он нелюдим, он по ночам чадит дешевой свечкой
И изучает потолок со сломанной тахты,
И в голубых его глазах печаль нечеловечья,
Вот точно так же смотрят вдаль сиамские коты.
Вот так же смотрят на Сиам сиамские коты.


Михаил Кочетков

Все проходит - и радость, и горе;
Но навеки останутся пусть
От беды - чуть заметная горечь,
От любви - только светлая грусть.

Пусть тревожит меня понемногу
Все, что нажил и что прокутил:
Если я не запомнил дорогу,
Значит - не было вовсе пути.

Сердце, правда, болит почему-то,
Да не спится, порой, до утра.
Но не надо за эти минуты
Проклинать все, что было вчера.

И не надо искать виноватых
В неизбежном добре или зле.
Память - вечная наша расплата
Лишь за то, что живем на земле.

Геннадий Рябов

И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны — всегда с нарочным!
За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)

И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
За какой-то их взгляд собачий

Сомневающийся…
— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный насмерть,
Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —
Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был»…
Присягаю: люблю богатых!



М.Цветаева

это прошлое, вряд ли нам следует помнить о прошлом.
это ушлое, дошлое, зряшное, бывшее (верь мне)
обнаглевшее счастье мое в варианте киношном
об которое билась то камнем то каплей то просто как дура

мне легко говорить я теперь совершенно другая
я взираю на все с туповатой ленивой ухмылкой.
ты еще покричи порыдай: о моя дорогая!
я услышу тебя не глухая но лучше не надо.

я к тебе не приду ни под вечер ни тайно ни в белом
из фамильного склепа а может быть прямо с вокзала
потому что мой друг я тебя игнорирую в целом
слишком долго мой друг я тебя по частям забывала.

что ж, желаю тебе ни добра, ни покоя, ни воли,
ни сумы, ни тюрьмы ,ни пристанища и ни причала
ах, какую любовь мы бездарно с тобой запороли
и не дай нам господь начинать эту песню сначала.

Наталья Воронцова-Юрьева.

В анфиладах палат полумёртвый мерцающий свет.
Отделение смертников. Страшно. Преддверие ада.
Я обычный интерн. Первогодка. И только бравада
Помогает мне ждать затянувшийся зимний рассвет.
Гулким эхом разносится звук полуночных шагов,
Душный воздух палат пропитался отчаянным страхом.
Здесь больные тела ежедневно становятся прахом
И уходят досрочно в сиянье иных берегов…
В боковом коридорчике шёпот, и дверь в кабинет
Приоткрыта чуть-чуть. Ну и что там? Пора поругаться.
Это что за…
Осёкся.
Девчонка.
Пятнадцать?
Семнадцать?
И дрожит, как в ознобе, неясный её силуэт.
Не заметила. Молится. Перед огарком свечи
В белоснежной рубашке до пят, точно в постриг монашка,
И худые лопатки, как крылья, топорщат рубашку…
Прерывается всхлипами шёпот в безумной ночи:
- Бог, я правда умру?!
Значит правда. Ответа не жду…
Ты прости меня, я ведь не знаю, как надо молиться.
Я устала от боли, тоски и сочувствия в лицах,
И от запаха смерти в моём повседневном аду.
Бог, скажи, почему?!
Ну, за что ты меня наказал?!!
Ведь не только меня, но и маму мою, и братишку.
Обещай, что подарят ему крокодила и мишку,
Чтобы счастьем светились его озорные глаза.
Да и маме бы замуж…
Ой, кто здесь, - вскочила, боса,
- Ты подслушивал, что ли, как я…как молиться пыталась?
- Не волнуйся, я доктор. Услышал, но самую малость,
Ты ложилась бы, девочка! Поздно, четыре часа..
Под глазами круги и растресканных губ белизна,
Синяки от уколов, больное отчаянье взгляда…
- Поцелуй меня, док! Нет, постой! Пожалеешь…Не надо…
Лучше дай закурить, пусть хоть в чём-нибудь буду грешна...

Мы курили и кашляли, молча взирая в окно,
Поражаясь величию звёзд и красе мирозданья…
- Я, пожалуй, пойду…Нет, не надо. Сама.
До свиданья.
Или…
Лучше, прощай.
Я тебя не дождусь, всё равно…
Я, сменившись наутро, застрял в затрапезном кафе
И вливал в себя водку, давясь, но ничуть не хмелея.
Только губы стояли в глазах, анемично белея,
И слова на салфетке сплетались в нелепой строфе…
****
Через сутки, изрядно помятый и навеселе,
Я, поймав за рукав пробегавшего мимо мальчишку,
На последние деньги купил крокодила и мишку.
Пусть хоть кто-нибудь станет счастливым на этой земле…


А. Порошин

Все будет также после нас, а нас не будет,
Когда нам мир сполна воздаст - у мира не убудет.
По небу скатится звезда слезой горючей
И не останется следа - обычный случай.
Я вроде смерти не боюсь, хотя нелепо
Порвать загадочный союз земли и неба.
Хотя бы ниточкой одной, едва заметной
Став одинокой тишиной на рощей летней,
Негромкой песней у огня, слезою поздней...
Но так же было до меня и будет после.
И все ж расстаться нелегко со всем, что было
И то, что радостью влекло и что постыло.
Но кто-то выйдет в первый раз вновь на дорогу,
И сбросит листья старый вяз у наших окон ....
Всё будет также после нас - и слава богу.


Андрей Дементьев

Всех его сил проверка,
сердца его проверка,
чести его проверка,-
жестока, тяжка, грозна,
у каждого человека
бывает своя война.
С болезнью, с душевной болью,
с наотмашь бьющей судьбою,
с предавшей его любовью
вступает он в смертный бой.
Беды как танки ломятся,
обиды рубят сплеча,
идут в атаки бессонницы,
ночи его топча.
Золой глаза запорошены,
не видит он ничего,
а люди:"Ну, что хорошего?"-
спрашивают его.
А люди-добрые, умные
(господи им прости) -
спрашивают, как думает
лето он провести?
Ах, лето моё нескончаемое,
липки худенькие мои,
городские мои, отчаянные,
героические соловьи...
Безрадостных дней круженье,
предгрозовая тишина.
На осадное положенье
душа переведена.
Только б в сотый раз умирая,
задыхаясь в блокадном кольце,
не забыть-
Девятое мая
бывает где-то в конце.

В. Тушнова

1.Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, сырой земле.

- Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый.
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет
Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.

Отогрелись мы еле-еле,
Вдруг приказ: "Выступать вперед!"
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.

2. С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и замен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы,
Мы со славой хотели жить.
Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит

Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав.
Белорусские хаты пели
О рязанских глухих садах.

3. Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб она тебя не ждала

Юлия Друнина

Их не сломило Время. И – тираны.
Они прошли сквозь огневую тьму.
Душою не стареют ветераны.
А просто тихо мрут по одному,
Смиренно с нами рядом потухая…

Как жалко, что ты с ними не знаком!
Вон та бабулька – лётчица лихая.
А этот бомж – командовал полком.

Увы, ни малых сил, ни прежней прыти.
Вот: жизнь прошла – нескладно и зазря.
А нам бы – каждый день благодарить их:
Мы и живём-то – им благодаря.

И да минуют их нужда и беды,
Что с каждым днём лишь тягостней и злей.
Шестидесятилетие Победы –
Возможно, их последний юбилей.


Простите нас – мы чёрствые и злые…


Уже сгустились сумерки веков,
Когда осиротевшая Россия
Проснётся без своих фронтовиков.

А. Владыкин

Тихо бьется в мои стекла дождь -
Серая, измученная птица…
… говорят, что, если очень ждешь,
Что-то обязательно случится -

Принесут нежданное письмо,
Зазвенит звонок в притихшем доме…
…теплый ветер за моим окном
Ловит дождь в раскрытые ладони…

Ловит капли - а потом опять
Разбросает по дорожкам, крышам…
…говорят, что, если очень звать,
Это обязательно услышат -

И ответят, тихо позовут,
Успокоят светом, словом, взглядом…
…облака-кораблики плывут,
Тихие, усталые, куда-то…

В их далекой облачной стране
тоже вечер - и спешат скорее…
…в задремавшей чуткой тишине
Сердца стук становится слышнее…

Говорят, что если… очень ждешь…
Не понять такое невозможно.
…целый день выстукивает дождь
Твое имя тихо и тревожно…


Яшенко Дарья

Ты другой – и я другая,
Замечать не устаю...
Ты пешком – а я летаю,
Ты молчишь, а я пою.

Ты со мной, и это чудо –
Что пути не разошлись...
Ты земной – а я оттуда,
Где ветра волнуют высь.

Я – слаба, как вздох последний,
Но горячая – не тронь!..
Ты – зима, я воздух летний,
Ты вода, а я огонь.

Я порою безрассудна,
Ты же – разумом любя...
Мне с тобой бывает трудно,
Но труднее без тебя.

Ты прости, что иногда я
Не могу тебя понять.
Я другая! Я другая...
Ты же должен это знать.

Пусть твой мир другого цвета,
Я делю его с тобой...
Я люблю тебя за это –
Потому что ты другой.


Анастасия Никульшина

В этом мире я только прохожий,
Ты махни мне весёлой рукой.
У осеннего месяца тоже
Свет ласкающий, тихий такой.

В первый раз я от месяца греюсь,
В первый раз от прохлады согрет,
И опять и живу и надеюсь
На любовь, которой уж нет.

Это сделала наша равнинность,
Посоленная белью песка,
И измятая чья-то невинность,
И кому-то родная тоска.

Потому и навеки не скрою,
Что любить не отдельно, не врозь -
Нам одною любовью с тобою
Эту родину привелось.


Есенин С.