Я красивее всех с нашей улицы,
И достойна возвышенных чувств.
Потому в женихи себе, умнице,
Не кого-нибудь — принца хочу!

Ум с харизмой не спрятать под масками,
Ждут меня Уолл-стрит и Бродвей,
Расцвела я как роза дамасская
Для самца королевских кровей.

Брови угольные, губы аленьки,
Зашнурован корсет натощак...
В холостяцкой девчоночьей спаленке
Предвкушаю любовь, трепеща.

Но герой королевского имени
Всё не скачет на белом коне...

То ли принцы, заразы, повымерли,

То ли я офигела вконец.


© Лисёнкова

Старшеклассница Ирка — моя соседка.
Красивенная, словно сошла с холста.
К сожалению, вижу девчонку редко —
Ирка катастрофически занята.

Возвращается поздно, уходит рано.
Носит вещи в приют, раздает бомжам,
Помогает безногому ветерану —
Деду Коле с десятого этажа.

Учит сербский, читает Макиавелли,
Любит жизнь безусловно, без всяких "но".
У нее сотня планов, проектов, целей,
И смертельный диагноз. Уже давно.

Это полный покой и гора таблеток.
Неулыбчивый доктор терзает мать:
Если ей повезет — доживет до лета.
Если ей повезет. Впереди зима.

Ирка бросит рецепт на таблетки в урну.
Нынче в планах коньки и "Альпийский лед".

Засмеётся — раз я новичок в фигурном,

Мне должно повезти.

Новичкам везет.


© Лисёнкова

Я молчал, потому что забыл слова, нет, не звуки, а их сокровенный смысл, как зимой снег сыпется в рукава, как болят глаза от огней и искр. Как она смеется. Как смотрит вдаль. Как свернется калачиком подле ног. Я забыл, как изящна её печаль, и как сладостен режущий ночь звонок. Когда сотни лет я ищу страстей, я меняю сотни своих личин. Но один звонок - и я рядом с ней, и плевать, что есть миллион причин развернуться, уйти, посылать к чертям, ненавидеть, толкнуть ее в свежий снег. Она смотрит в души моей сгнивший храм, мой родной, всепрощающий человек. Все равно я уйду, чтобы этот миг все сильнее жег меня изнутри. Я всегда представлял нас в обложках книг, я всегда предвкушал, как скажу "прости".
Но однажды она не смогла простить. Я все так же смеялся и шел вабанк. У меня было все, чтобы просто жить - и друзья и женщины и кулак. Жизнь крутилась, все также цвели сады, и меня продолжали любить... Зачем. Ее голос, звучащий из темноты, становился все тише, исчез совсем... Она так же искренне и легко отдала свою душу, смогла отдать. А я просто глупец, что на грани снов не осмелился больше ее держать. Я боготворил и бросал на нож, говорил "люблю", причиняя боль.
Но на поле с пеплом восходит рожь.
Словно не было нас с тобой.


© Хрустальная Марго

жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. как и все, становились старше. на балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. в общем, в принципе - не тужили. с расстановочкой жили, с толком.

берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. а в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.

время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. и змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. санки ржавились и рыжели. испарялся закрытый гуччи. жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.

он пришёл, как всегда, внезапно. мыла окна, и поскользнулась. в тот же день, он упал с инфарктом. в этот дом они не вернулись.

две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.

на помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. в куче с хламом - духи от гуччи.

вот для этого жили-были.
вот такой вот "особый случай".

(с) Мальвина Матрасова

Почему-то я знаю: он любил меня больше тьмы, уходил за мной от дома, сумы, тюрьмы, сотни раз споткнулся, ни единого не зарекся, занимался мной, и горел за меня, и спекся. И упал во тьму, но и там продолжал светиться, изотоп урана, метеорит, жар-птица, опалённые перья, потусторонний шёпот, он был проклят мной и отпущен из прокажённых. Почему-то я знаю, что он помнит меня и чует, став одним из тех, кто спасся от смерти чудом, мою боль приняв в себя и вернувшись целым, он и тьме отныне ставит другую цену. Различая ее ужимки, гримасы, тайны, он ложится в тень земную, включает таймер, позволяет тьме самой находить ответы.
До рассвета потерпеть ее.
До рассвета.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

За стеклом жёлтый свет фонарный
не даёт воплотиться мраку.
Окна — точно земные звёзды —
прорезают сгущённый воздух
блеском лампочек разной силы.
Как присмотришься... в окнах люди.
Я мешаю не сладкий сахар
в чашке с полуостывшим чаем.
О тебе третьи сутки буквы
не стыкуются в связный текст.

Мы мечтали: уехать к морю,
чтобы синь, бирюза и зелень;
чтоб стучать по клавиатуре,
заполняя листа пространство
поворотами чьих-то судеб;
пить Мартини (не очень часто);
приходить на песчаный берег
и смотреть, как подолгу солнце
каждый день истекая кровью,
прячет отблески под водой.

Ты работаешь «пять на восемь»
чаще — «десять» (бумажек уйма).
И у моря бываешь редко,
только в книгах или во сне.
Надоест — приезжай на север.
Здесь пронырливый хитрый ветер
норовит прикарманить зонтик
и насыпать тебе за ворот
крупный/мелкий колючий снег.
Здесь за серым не видно неба,
но в просвете оно синеет,
обещает нам: быть весне!

Приезжай, посидим в кофейне
у окна, за которым люди
улыбаются тем счастливей,
чем сильнее пустился дождь!
Выпьем чаю, какао, кофе.
Посмеёмся над прозой жизни
и пойдём без маршрута, плана
вдоль изгибов и лиц домов.
Наберём пачки две листовок.
Мы... найдём в переулке сказку.
Сказка в руки легко даётся
не боящимся высоты.

© Ardent Rain

Видел тебя издали
вечером в супермаркете,
(вот счастье: цивилизация
добралась и до этих мест).
Закрыли колхоз и фабрику —
зато магазины строятся!
И где-то берутся люди, ведь,
чтоб с полок сметать товар.

Не думал, что ты бываешь здесь.
Сколько прошло с той осени?
Ты собиралась в Токио...
или в Нью-Йорк — без разницы.
Мне в этом светлом замысле
тогда не нашлось угла.

Я вырос, живу в реальности,
на юге страны, здесь солнечно.
Куда ни взгляни — подсолнухи,
а также ячмень и рожь.
Гостям у нас очень нравится:
кого ни спроси — состариться
в домике на окраине
все как один хотят.

В поселке преображение:
рядом с базарной площадью —
разбили «японский сад».
Вождь мировой революции
встречает теперь гуляющих
у входа в аллею роз.

В парке Победы новшество:
мост навесной построили
(сначала хотели озеро)
летом там люди женятся
и в знак нерушимой верности
цепляют цветной замок.

Как раньше — кафе, шашлычная
клуб, где ужасно дорого,
правда, танц-пол забросили.
Сейчас летом все съезжаются
после заката к площади:
каждый включает музыку,
злит тех, кто мудрее нас.

Старшее поколение
со временем не меняется:
ругает наш век и музыку,
говорит, что ловить здесь нечего,
но с места едва ли тронется.

...помню тебя в той осени:
блондинка, глаза зеленые
искрились упрямой верою
в несокрушимость радости,
если все сделать правильно,
в лучшие из времен.

Кто ты теперь, Тень прошлого?
Брюнетка в плаще из черного
шелка? Атласа? Бархата?
Отсюда не разглядеть.

Что стало с нашей юностью?
Она умерла в агонии
ветреной ночью августа,
когда мы не стали магами,
смекнув: в кабинете офисном
будет зимой теплей?

Лет восемь прошло с той осени...
Ответь же мне, Тень из прошлого,
где мы себя оставили,
решив, что пора взрослеть?

(с) Ardent Rain

Выбегаешь из чада на свежий воздух —
басы за спиной сотрясают стены.
В кармане пальто, что укрыло плечи,
надрывается сотовый телефон.
— Алло! ...погромче! Ты пропадаешь...
— ...желаю счастья и прочих благ!
— Тебе того же. «Привет» всем нашим!
Да будут... праздники без дождя!
— Ты где встречаешь? Не слышу моря...
На небе всё ещё Южный крест?
— На небе — тучи, в них светит город.
Над ними, стало быть, Орион.
— У нас морозно и снег садится.
Погода — сущая благодать!
Вокруг смеются, гремят петарды...
И, кстати, новость вот: Я женюсь.
— Ого...
внезапно...
Неужто на спор?!
Нельзя коварно играть с людьми!
— Нет... Всё взаправду. Я сам не верю.
Скажи кто раньше — решил бы: «глупость:
какие чувства под сорок лет?!»
Она — дизайнер! И так смеется,
что невозможно не полюбить!
Глаза, ты знаешь, яснее неба!..
— Надеюсь, небо сей раз без туч?
— Да... Голубые... Без гроз и ливней.
— Вот это счастье! Цени всю жизнь.
— Прекрасно помню твой светло-серый
взгляд урагана.
От него не уйти живым.
— Но ты-то спасся, герой-любовник.
Так что нечего причитать.
— Меня порядочно поносило
по миру смерчем.
Боялся — не соберу костей.
Но всё же спасся... Весною свадьба!
Ты прилетишь к нам?
— Конечно,
да...

© Ardent Rain

Между фразой «Я люблю тебя»
и любовью
тысяча световых лет
пути
на автобусе
по космическому бездорожью.
Билетерша взыскивает,
строга.
Не проедешь зайцем.
Но мы научились
штамповать подделки:
изменять в редакторе
на билетах
дату, время, серийный номер.
Провозить контрабанду.
Лгать о причинах поездки,
конечной цели.
Удивляться
внезапно обрушившейся печали.
Читать в интернете «Сарказм»
и «Циник».
Смеяться над шутками
о невозможных мужьях и жёнах.
Постоянно хотеть спать.
Так сильно,
что, кроме подушки и одеяла,
уже ничего не нужно.
Да,
от «Я люблю тебя»
до любви
тысяча световых лет
автобусом.
Но мы срезаем,
как водится,
через поле.

© Ardent Rain

А выгребать, мое счастье, ты будешь сам.
Я не знаю, к каким широтам и полюсам
надо мчаться,
дабы найти себя.
Да и что ты в сущности потерял?
Только должность, стартовый капитал.
Но ты молод,
а это — подспорье для всех начал.
Стоит лишь решиться.
Паника подходит сзади, из-за угла,
кажется:
твоя прошлая версия всё могла,
Но теперь и сердце, и голова
отключились разом.
Социум усиливает излом
липкий страх умереть бомжем
толкает работать по пять на два,
только бы платили.
А ты хочешь объездить весь мир и жить
делом,
что каждый день будет поджигать,
и в итоге нащупать нить
собственной дороги.
Выбирай, мое счастье, рискуй, иди,
не забудь: нет на деле того пути,
что зовётся верным.
Есть развилок сотни и твой маршрут
может быть построен и там, и тут.
Важен только вектор.

© Ardent Rain

Анне исполнилось двадцать семь.
Ей никогда не везло в любви —
только в азартных играх.
В школе Анна носила хвостики и очки.
Сидела на задней парте.
Пряталась в толстых книгах.
Одноклассники
упражнялись в остроумии на её счёт,
пророчили ранний брак (тихонь туда влечёт)
с каким-нибудь неразборчивым
шовинистом.
В шестнадцать Анна влюбилась в Тима
(сто километров — к северу, город «Л.»)
Ночами сидела в аське, стулом подперев дверь,
писала в приватный чат
о «придурках», училке-стерве,
надеждах, которые замучилась подавать...
о плачущей маме,
буйном, смурном отце,
обо всем, что не говорят
в лицо.
Тим отвечал, поддерживал, утешал,
давал советы «как надо себя вести».
Но всегда оставлял место для отступления,
индикатора «не в сети»
(ICQ-офлайн — это красный цвет).
Анна прощала Тима, болела им десять лет.
Ездила в город «Л.»
гулять,
смотреть на его асфальт,
дышать смесью дождя и гари,
пить пиво в немецком баре.
Во всякий ее приезд
Тим целый день был чертовски занят.
Курсе так на втором Анна выучилась смеяться,
пить водку с перцем,
курить,
стряхивать пепел в блюдце
и несколько прочих, приятных «ться».
На орбите Анны вертелся Майкл
(в миру — самый обычный Миша):
«лучший друг»,
который почти не пишет,
пропускает пары и дни рожденья,
но исправно — каждое воскресенье —
приходит просить взаймы.
В двадцать шесть Анна победила свои любови,
рассудив:
не безопасно ходить на «боли» —
нужно выбрать топливо подороже,
найти способ пребывания «Беззатратный».
Удалив соцсети, стерев контакты
Анна не чувствовала утраты.
Тогда-то
и появился Виктор.
Ничего интересного в стиле «Мачо».
Окольцован, обременён детьми.
Улыбается всем, но улыбка едва ли значит
больше «привет» или «посмотри,
какой ёжик, на фоне листвы, в тумане.
...у меня конфета лежит в кармане...
Если ты голодна — бери!»
Анна злилась — сводило скулы:
соблазнять мужчин не учили в школе,
и какое, к дьяволу, соблазнять?
«Он женат!
Его сын работает через стенку!» —
совесть не хотела мириться с тем, как
сердце глухо стучит «Люблю».
Анна пила по будням и в выходные:
виски, водку, сухой мартини.
Писала стихи, постила в интернете,
«Посмотрите, Виктор Павлович,
посмотрите».
Каждый вечер шла в магазин через три квартала.
По полчаса батон и курицу выбирала.
Виктор порой выезжал с парковки —
вез жену на соседнем кресле.
Вида его машины Анне почти хватало,
чтоб продержаться
очередные
сутки.

© Ardent Rain

Виктору сорок семь, и...
Жизнь, кажется, удалась!
Он — замдекана
на факультете испанского языка,
жена — директор спортивной школы,
сын — аспирант,
машина немецкой марки,
квартира — в элитном доме
из красно-желтого кирпича...

Раз в год — всей семьей на юг.
Купаться,
есть манго,
персики,
обновлять загар,
смотреть, как солнце ложится в воду,
а море плавится и шипит,
розовеет, сливаясь с небом.

Виктор пьёт дорогой коньяк,
много шутит,
всегда учтив
и флиртует с любыми леди.
Он верен своей жене
по привычке или любви —
загадка даже для самых близких.

На кафедре МХК по графику «два на два»
работает Анна —
ведёт практику и журнал,
всегда задерживается допоздна:
чертит таблицы, графики, диаграммы,
но...
к началу пар приезжает за полчаса.
И ещё ни разу не опоздала.

Анна красит волосы в чёрный цвет,
носит мужские рубашки, кроссовки, цепи.
Шутит чуть ниже отметки «можно».
Нарочно смеётся басом.
Читает Драйзера, Манна, Сартра.
Рисует комиксы и афиши.
Пишет стихи господину Т. —
выкладывает в Фейсбук
(на своей странице).

Виктор всё понимает,
легко себя узнает,
делает долгий вдох, упираясь руками в стену:
«Прекрати!
XXL — и близко не твой размер!
Ты же... поклонник фотомоделей».
В соседнем доме включают свет,
каждым окном прожигая сумрак.
Виктор пьёт из горла «Мартель»:
вчера жена улетела в Йер —
сегодня можно не озираться!

Виктору сорок семь — эта мысль горчит.
Анна младше на двадцать лет.
Но... она пишет ему стихи,
в чате — смешные шутки.
Бутылка пустеет.
Виктор идёт к двери,
цедит сквозь зубы «Только поговорить»,
и мысленно добавляет:
«не оставаться
на ночь».

© Ardent Rain

И настала – навеки – тьма,
Тишиной ослепившая мир,
В темной комнате, у окна,
Среди перьев оторванных крыл,

Наблюдая, как падает снег,
И не тая, ложится на плечи…
Ей сказали – его больше нет,
И ей некого ждать в этот вечер.

Сразу лопнули нервы улиц,
Будто струны у чьей-то арфы…
В ее жизни уже не будет
Песен бедного музыканта.

И на небе, таком далеком,
Будет меньше одною звездой…
Она думает не о мертвом,
А о том, что он, может, живой.


© Гелла Белоусова

Ну что тебе надо еще от меня?
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Я музыка горя, ты музыка лада,
ты яблоко ада, да не про меня!

На всех континентах твои имена
прославил. Такие отгрохал лампады!
Ты музыка счастья, я нота разлада.
Ну что тебе надо еще от меня?

Смеялась: "Ты ангел?" - я лгал, как змея.
Сказала: "Будь смел" - не вылазил из спален.
Сказала: "Будь первым" - я стал гениален,
ну что тебе надо еще от меня?

Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда,
ну что тебе надо еще от меня?

Но и под лопатой спою, не виня:
"Пусть я удобренье для божьего сада,
ты - музыка чуда, но больше не надо!
Ты случай досады. Играй без меня".

И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?"

(c) Андрей Вознесенский

мы были прекрасны
и, встречая друг друга, дрожали от страсти
но при этом хотели знать, кто из нас янь, а кто из нас инь
и была ли у нас совместная прошлая жизнь
однажды мы даже пытались забросить свои якоря
и купить себе маленький домик у моря
и там написать интересную книгу – не пошлую
то ли о будущем нашем, то ли о прошлом
мы любили акты, но верили только фактам
и никогда не ходили вместе курить в антрактах
но, может быть, зря
мы чуть-чуть не дожили до наших трехлетних контрактов
не заверенных в загсе маршем Феликса Мендельсона

мы убили друг друга без единственного патрона
под музыку клавиш

*
эта девочка, знаешь...
мне такой не встречалось раньше
она слишком особой породы и редкого сорта
как сольная партия верхнего меццо-сопрано
она абсолютно лишила меня покоя
и заполнила всю мою жизнь без остатка
а ещё у неё очень тонкие нежные руки
и они – эти руки – играют на мне такое
что я ради неё
буду вечно скитаться голодной бродячей сукой
где-то в окрестностях дальнего аэропорта
и в любую погоду
прикладывать уши к земле – не идет ли её самолёт на посадку
чтобы сразу же кинуться к трапу лизать ее ноги
я по ней очень сильно скучаю – впрочем, ты понимаешь

эта девочка, знаешь...
недавно купила мне милого грустного зайца
такого худого... и, похоже, совсем бездомного
из-под свитера – явно с чужого плеча –
выпирают ключицы
я люблю целовать её ранним утром – ещё очень сонную
и если однажды она
вдруг уйдет от меня сгоряча
бросив на столик в прихожей ключи
я знаю точно – время меня не вылечит
будет незачем жить, и уже ничего не исправишь

эта девочка, знаешь...
за таких дерутся на шпагах и стреляются на рассвете
таким пишут письма – по два ежедневно в почтовом ящике
и, молясь, ждут ответа – ну, что тут добавишь…
эта девочка, знаешь...
она – моё настоящее.




© Пьяный Ливень

покажи мне то время, где я сильней, чем сейчас.
это сто сигаретных пачек тому назад,
это два институтских курса и школы часть,
это те, еще неподкрашенные, глаза.

покажи мне то время, где я еще не люблю
никого, кроме мамы и палевого кота,
где часов по двенадцать дома стабильно сплю,
это детское время без "если" и без "когда".

покажи мне то время, когда мне тринадцать лет,
и четверки мои - наивысшая из проблем,
я не думаю о парнях, о добре и зле,
и не еду грехи замаливать в вифлеем.

покажи мне то время, где я не авторитет,
где не нужно рубить младенцев и жечь костры,
где еще не даю в долг, не беру в кредит,
где слова мои еще не совсем остры.

покажи мне то время, где я выхожу гулять
и на старых качелях лечу до любых планет.
где еще после каждого слова не ставлю "б**ть".
где вопросов жизни и смерти ни капли нет.

покажи мне то время, когда я живу игрой,
не дежурной улыбкой, ненависть затаив,
и друзья еще умеют стоять горой,
и когда это все, что у них на меня стоит.

покажи мне то время, где под ноги не смотрю,
где только родители вправе прижать к груди,
где крысы тащат сырные крошки в трюм,
и я не знаю, что ждет меня впереди.







(с) Стефания Данилова

•••
звуки Шопена.
безлюдная улица.
небо - гранитный клочок.
юный Ноябрь от ветра сутулится, нежно сжимая смычок.

тёмные волосы.
джемпер без ворота.
тоненький шрам у виска.
в центр промокшего серого города снежные входят войска.

рыжие блики британского паба стали немного тусклей, и кто-то пальцами чертит “так надо” на запотевшем стекле. юный Ноябрь кладёт в чемоданы листья, следы от простуд, чьи-то потерянные талисманы и невозвратность минут.

и на вокзале -  билет без квитанции.
город в плену Декабря.
он на заброшенной маленькой станции выйдет из календаря...




© Анна Алексеевна Сеничева

Я могу пахать как лошадь,
Без нытья и лишних слов,
Потяну любую ношу
И любое ремесло:

Натяну и цепь, и леску,
Обесточу провода,
Соберу в авто подвеску
И коробку передач,

Раскидаю снег с дорожки,
И к подъезду, и в гараж,
Затащу мешок картошки
На двенадцатый этаж...

Вся мужицкая работа
Мне привычна и легка,
Прохлаждаться неохота,
Если я без мужика.

С мужиком же все иначе —
Поумериваю прыть,

И над банкой колы плачу:

— Котик, милый, не открыть.


© Лисёнкова

Я образец для мам, детей,
Коллег, друзей, соседей,
Я вся — до кончиков ногтей —
Воспитанная леди.

Нежна, как лёгкий лепесток,
Не знаю лжи и лени,
Прекрасен стиль, возвышен слог,
Духовны устремленья.

Я в Инстаграме суперстар,
Прелестница, русалка,
Я пью божественный нектар
И какаю фиалкой.

И каждый чует, черт возьми,
Мои флюиды, токи,
Ведь я со всеми — мимими,
Со всеми — чмоки-чмоки!

Для всех открыт мой светлый храм,
Богиня служит массам...

Но хочет всех послать к х@рам,

И на@бнуть

Пиваса.





© Лисёнкова

Бабам надо все и сразу,
Чтоб удобно и легко,
Нам бы сайты по заказу
Офигенных мужиков.

Было б круто — присмотрела,
В пару кликов предзаказ:
Мне накачаное тело,
Остроумия запас.

Чтобы звал меня красивой
И умело целовал,
Незанудный, неревнивый,
Выше всяческих похвал.

Лишь бы выслали мужчину —
Крепкий зад, рельефный пресс...

А не куклу "Мэйд ин Чина",

Суррогат с Алиэкспресс.


© Лисёнкова