Юнга на мачте бьется: «Земля, земля!», донный песок зеленым закрыт стеклом. Забирай меня к черту с этого корабля, я устал от его рангоутов и узлов. Мой Летучий Голландец, корабль, который мертв так давно, что ему не страшны ни шторма, ни штиль, - отпусти меня в травы, где солнечный зреет мед, где земля горяча и вечна, а воздух тих. Я искал этот остров над бездной в краю морей, я прошел через ад - но и в нем не нашел земли. Это дерзкое сердце дает постоянный крен, от которого все на моем корабле болит. Мы ходили кругами – над компасом звезд не счесть, я смотрел в горизонт, насколько хватало сил. Я хочу на землю – спать на твоем плече, ни о чем другом не думать и не просить.
Где-то юнга на мачте бьется: «Земля, земля!», где-то дремлет корабль, зарывшись в песочный шелк.

Если выйдешь из леса вечером - не стреляй.
Береги патрон, любимая. Я пришел.


© Кот Басё

Я упиваюсь твоим электронным светом
На донышке своей тёмной большой квартиры.
Пожалуйста, дозвонись мне сквозь это лето
И укажи самые точные ориентиры.

Поскольку всё прежнее было немаловажным,
Но всё же забылось, стёрлось, искоренилось,
Мне жить бы в нагрудном кармане твоём бумажной
Цветной фотографией той, что тебе приснилась.

Мне быть бы тебе опорой, воскресным утром,
Любимой футболкой, солнышком в декабре.
Я просто дышу тем, что вдруг происходит чудо -
Ты есть. И ты ходишь со мной по одной земле.


© Хрустальная Марго

здравствуй, мой Гумберт. пишу тебе на остановке. дождь заливает город и мне не спится. тянешь себя, как ослика, на веревке, и из парадной чудится психбольница. сложно писать, когда и с собой нет сладу, мысли приходят стаей, от них не деться. ночью - курить и трахаться до упаду, но я пишу тебе на остановке сердца. видишь, что из меня – всё змейки, кроты, лягушки, давят, не разрешают сквозь рот дышать. ей, 18, 20? красивой шлюшке, что для тебя и в пору, и в рост и в стать.
Гумберт, что будет, когда постучусь в квартиру, ты на каком теперь живешь этаже? у меня на груди разметки, как в летнем тире, на каждом из ребер – пары тупых ножей. когда ты ложился, я опускалась на пол – молилась, чтобы всегда для тебя одна, но у меня не сердце, а драный лапоть, в венах не кровь – безгазовая вода.
Гумберт, смотри, ты видишь – я не старею. те же повадки и контуры от лица. ночь – это время жаться у батареи и начинать истории без конца. девочке трудно, у девочки вой как скальпель – срывает вживую с кожицей, остро жжет, ты под язык на сахар немного капель, к утру непременно выболит и пройдет.
я обнимаю плечи – острей иголок, глупый ребенок, выросший без отца.
Гумберт, ты плачешь?

на безымянном левом вдавленный след пустеющего кольца.


© Мирра Залевская

Да, кому как не мне рассказать о море и о воде,
Как устроен корабль, что такое лебедка, кнехт,
Отчего в металлическом теле,
Мелководной его душе
Я порой различаю смех.

Да, я знаю где форштевень, где ахтерпик,
Только ты не за этим читаешь мои стихи .
Ты приносишь разбитое вдребезги сердце
И шепчешь мне
"почини"...

Меня судят - мол, рифмы сточены и сухи,
Потому я теперь сижу у ночной реки,
И мои теплоходы гудят,
И мягко светятся
Мотыльки.

Если дело не чувствах вовсе, то в чём, скажи?
Судно не принимает на борт чужих.
Мы сидим у реки.
И зовем эту реку "жизнь".


© Хрустальная Марго

И всего-то - решаешь больше не быть в цепях
этих вечных обид, недосказанности и лжи.

И становишься теплой степью: колосья спят, разнотравием дышат, и небо на них лежит.
И становишься соразмерным любви других: степь не шепчет, когда в ее локонах полный штиль.
Не дробится на эхо, не слыша в себе шаги, и не держит решивших совсем из нее уйти.
На большой глубине, на зеленом молчащем дне, в равномерно приподнимающейся груди
остаются такие, кто видит меня во сне.

Если это не ты - никогда меня не буди.



© Лина Сальникова

Этот медленный ход дорогих часовых механизмов
Заставляет слова говорить в безымянном конверте.
Чьи-то пьяные женщины пишут нам странные письма,
На которые мы никогда не сумеем ответить.

Скоро я буду жить на окраине парка, в котором
Необъятны деревья и темные травы упруги,
Чьи-то жадные руки к нам тянутся из разговоров,
Но на этих руках мы всегда умираем от скуки.

Скоро я буду жить. Ни часов, ни чужих отражений
Не возьму в этот дом, осененный прохладой и светом.
Пусть слова говорят, загораются от напряженья,
Пусть меняется время для тех, кто почувствует это.


© Кот Басё

любите важных, кто спасет от пули,
кто будет строить, а не разрушать,
кто вам нальет горячего июля,
добавит августа и скажет размешать.


© Кукла Саша

говорят, что это нормально,
что это люди,
говорят, что все убивают
тех, кого любят,
говорят, что если сплелись - всей судьбой, и сердцами, и телом,
как сиамские близнецы,
чтоб спастись - приходится резать,
ну и что, если не хотела,
отдавай концы.

а я хожу, болит моя голова,
а я держусь за ветер да песню пою,
я четвертую ночь не сплю, не спасает и сон-трава,
бьется солнце в башку мою,
а я хожу да плачу, плачу слезами горько,
нет грустнее нечаянного убийцы,
поле мое поле, соляная корка,
озеро горчащее - не напиться.

так бывает - допустим, девочка и щенок,
самый любимый щенок на свете,
каждый без другого заведомо одинок,
каждому без другого - злое солнце, кусачий ветер,
только не пускают домой, со щенком не пускают,
говорят - прогони или уходи сама,
и девочка плачет, и в небе ее тоска, и
за мокрые щеки кусает ее зима,
и она толкает щенка ногою - сперва несмело,
а потом сильнее, ну почему он не понимает,
а потом бежит домой и думает, что успела,
пока он там лежит, пока подвывает,
что он не пойдет за ней, не найдет, не будет страдать и плакать,
что так будет легче для всех, а главное, для него.
каждый, кто любит другого - сам ему и топор, и плаха,
и голгофа, и рождество.

и вот она ходит и думает, как она его оттолкнула,
думает - больно моему щенку,
и полна ее голова нездешнего гула,
и никуда не деть заполняющую тоску,
и думает она - больно ему, господи, больно моему другу,
никуда не деться от этих мыслей,
и вот три дня и три ночи ходит она по кругу,
и вот эти три дня и три ночи над ней нависли,
а потом она надевает пальто и шапку
и идет во вьюгу искать щенка,
трогает зима ее липкой лапкой,
нависают над ней облака,
и пока она ищет, все она думает, как там
больно щенку, ну зачем же я так, ну черт,
а когда находит, то видит, что не больно ему ни капли,
потому что всем своим щенячьим тельцем он мертв.

а если это правда, если все это - люди,
убивающие друг друга то злостью, то ленью,
а если все убивают тех, кого любят,
то дайте мне другую вселенную.


© Анна Лемерт

Ты встречаешь его по осени, в октябре,
когда изморозь по утрам лежит на коре,
это время – перед морозами, почти уже без травы,
пахнут окраины дымом, и мусор горит в костре.
Вот ты встречаешь его и смотришь –
как не глядят на живых.

Кто-то вместо него смеется его губами, говорит его языком.
Только он тебе незнаком.

…как становятся другими те, кого мы разлюбили,
что у них меняется – запах, движенья или
между настоящим и прошлым ложатся мили.

Только больше его не тронут любовь и страх,
потому что нет его на земле и на небесах.
Возвращайся домой.
Разбей стекло на часах.

Ничего не изменишь и не вернешь к живым,
извините, я обозналась, точка, абзац, печать.

И от этого всего почему-то хочется выть,
но получается только молчать.


© Анна Лемерт

Тишину поднимает к небесной сини
вековой, иглокронный сосновый лес.

Ты не знал, что во мне - суть бродящей силы. Одиночество ждущего на земле.
Ты не знал - меж корнями сочится влага, напоив эту звонкую тишину.
Это свыше нам кем-то давалось благо не узнать, что ты хочешь меня одну,
не запомнить, что я не найду другого, кто и в нежности был бы со мной жесток,
но умел извлекать из любого слова нашей нежности ломкий еще росток.

Ты не слышишь, что сила находит выход по древесным просмоленным позвонкам,
потому что вокруг безмятежно тихо, если что-то подвластно моим рукам.

Потому что в меня, словно лодка в гавань, прислонив к теплой суше дощатый бок,
возвращаются те, что устали плавать, чтобы, просто отдавшись, побыть собой.
Ты не знаешь, любимый мной и далекий, сохранивший дистанцию ровно в шаг,
что тебе бы я стала - как воздух в легких - просто той, кто помог бы тебе дышать.

Это высшее благо, иное счастье - быть настолько родными, что не нужны
ни касания губ и ни пульс в запястьях, чтоб друг в друге рождаться из глубины.

Ты не знаешь, и я тебя не просила попытаться когда-то об этом знать:

никакая любовь не сравнится с силой,
где нас держит единая тишина.



© Лина Сальникова

царапать ложкой по периметру души -
хоть что-нибудь на донышке да осталось:
катрены,
часы на правую для левши,
а также
сокрушительная
усталость.


© Кукла Саша

ты видел, как падают самолёты,
как смерть заполняет мои пустоты,
как самый близкий роняет "кто ты"
с недосягаемой высоты?

ты видел голод в глазах смотрящих,
тебе мерещился гробом ящик,
тебе казалась верёвка краше,
чем осязаемость красоты?

тебе хотелось не знать о боли,
не звать ее, натирая солью
порезы, трещины и расколы
до бессознательного "ничто"?

ты ощущал, что под словом "чудо"
таится то, что уже не будет
ни слов, ни воздуха, ни простуды,
лишь ты, лежащий в золе пластом?

тебе казалась вина безбрежной,
а свет, который в тоннеле брезжит,
живым - он плавит, слепит и режет
тебя, бегущего в никуда?

тебе хотелось ползти до гроба
от колыбели, еще с утробы,
ты знал, что золото высшей пробы,
по сути, мелкая ерунда?

тебе врезался солёно в пальцы
холодный воздух вокзальных станций,
тебе хотелось навек остаться,
остановиться, но только где?

ты тоже думал, что ты под лупой,
что ты бездарен, ничтожен, скуп и
ты прав, мой милый, куда мне глупой,
хоть что-то знать о любой беде.







© Кукла Саша

я медленно живу. мне снятся сны
про город, захлебнувшийся июлем,
про слово, обернувшееся пулей,
про ожидание отчаянной весны,

про куртку в коридоре на крючке,
про сыр дор блю, про тапочки вторые,
про мысли при пропущенном звонке,
про окна, что ни разу не открыли -

жара и пыль, и тянет засыпать,
про меткие стихи о том, что было.

про то, что я уверенно забыла.
про то, что я устала забывать.


© Кукла Саша

после будет зима (не бывало теплее на свете -
мы растопим камин отвратительным календарем)
и наступит весна. у нас будут красивые дети.

а потом мы с тобой не умрем.
никогда не умрем.


© Кукла Саша

Я согласна, пожалуй, с каждой фальшивой нотой... Лишь с тобою мне было тепло и совсем не страшно. Никому нет дела, что я работаю по субботам, а ведь тебе это действительно было важно. Я не дымлю по ночам в озябший промозглый воздух, не разбираю диван и редко включаю телек. Просто когда-то звонил телефон даже очень поздно, а вот теперь он лежит без вызовов и без денег. Ненужный хлам, постаревшее сердце, мечты как роскошь, не раскрываю шторы, не захожу в соц.сеть. Я не хочу догорать, не хочу жить красивым прошлым, и петь ночами то, что тебе не успела спеть.
Не приходи, не сиди в изголовье и не молчи так, что тишина будто медным ободом на виски. В моей груди всё разворочено и разбито, а в мире нет антибиотиков от тоски. Звезды печально глухи ко всему, о чем плачут люди, закинув голову в небо, словно ища ответ.
Ведь всё действительно так: пусть лучше его не будет...
Потом посмотришь вокруг - а лучше него и нет.


© Хрустальная Марго

А в том ли смысл, что мы выворачиваем карманы, достаем на свет обиды и разговоры, цветные осколки, листья и прочий мусор? Мы знаем цену отчаянью и обману, каждый шрам нам мил и каждый обломок дорог, мы никогда не расстанемся с этим грузом. Нет ничего упоительней, чем наслаждаться своим страданьем, нет ничего дороже руин империй, за этот камень можно назначить любую плату. А в том ли смысл, чтобы искать себе оправданье, когда ты сам уже ни во что не веришь, когда вокруг артиллерия и солдаты?

Пускай это все останется здесь, зарастет травою, станет историей, мифом, культурным слоем. Отпустить это все от себя и остаться чистым. Увидеть, что смысл – небо, дорога, двое, идущие по дороге с одной стрелою, и эта стрела пронзает их и лучится. И нет ничего у них общего – камня на камне, меди, стекол, бумаг, тяжелых чужих историй – все оставляют с легкостью у обочин. Им бы рядом идти, встречать на рассвете ветер, нести стрелу, дороге послушно вторить…

Ищущий смысл, подумай, чего ты хочешь.


© Кот Басё

Да, эта история вовсе не о любви,
скорее, о том, что ее совсем не бывает.
Она пусть будет - вполне по законам TV -
специальный агент, что воюет и выживает.

Он будет ее напарником - ловок, зол
и сексуален в некоторых моментах.
Но впрочем, раз разговор об этом пошел,
поймите - история вовсе не об агентах.

Есть жанра законы - и мы с тобой не умрем,
но корчиться от одиночества - это можно.
Ее накрывает каждым апрелем
и сентябрем,
как будто незримый кинжал покидает ножны.

Она допивает бутылку (здесь крупный план:
глазищи - орех и зелень, тоска без цели),
и некуда деться. И плотный в окне туман.
И даже стрельба и блядство поднадоели.

Здесь кто-то из зрителей будет скептичен, но
представьте ее - без киношного злого лоска.
...И некуда деться. И выход один - в окно.
И без спецэффектов, увы, получается просто.

И в этот момент, допустим, он ей звонит.
Не то чтоб признаться в любви там, позвать куда-то,
Но он говорит с ней - о том, как горят огни
за тонким стеклом, как город гудит глуховато,

как будут опять - задания и пути,
и он обещает, что снова прикроет спину...

Здесь титры.
Здесь медленно титры будут ползти.
И медленно - вниз - окурок падает в глину.

А я говорила, что это не о любви.
С любовью вообще проблемы - такая осень.
Но знаешь, если понадоблюсь - ты зови,
когда этот город печален и стоголосен,

когда ни в одном дворе не горят фонари,
когда темнота тяжела, плотна, гуталинна...
Бывает, что все, что нужно, - поговорить,
и чтобы был кто-то, кому подставляешь спину.








(с) Лемерт

"Нам не дано предугадать..."
Ф.И.Тютчев

Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я –
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
Пусть только вторю небесам,
Когда царапаю скрижали –
Пером ли, острием ножа ли –
Я становлюсь мудрее сам.
Предугадать не суждено,
Но, знаю, слово отзовется:
Что тонко сказано – не рвется,
А как хорошее вино
По мере шествия веков
Лишь набирает терпкий градус,
Даруя умным людям радость
И отрезвляя дураков.






© Игорь Царев

.........Некоторые пары были созданы для любви,
.........Мы же были созданы для развода (с)

Ей говорили: "Что за безрассудство!
С ним лебединой песни не пропеть,
Где он, а где театры и искусства,
Ты прима - он захаровский медведь!"
Она любила. Это ли не чудо?
Сердечно. Беззаветно. Вопреки.
Несла свою любовь из ниоткуда
С неспешной величавостью реки,
Что ускоряла бег на перекатах,
Кипела, пробиваясь сквозь гранит.
К ней прицепилась слава странноватой,
За редкую способность не винить
Ни чёрта, ни любимого, ни Бога
В слепых шероховатостях судьбы,
И чем трудней была ее дорога,
Тем твёрже и настойчивей мольбы.
Она любила. Нежно, многоцветно,
Была подругой, матерью, женой,
Ее любовь могла бы стать бессмертной...
Но он ушел к соседке. За земной.




© Ольга Нежданова

Говоришь, нет причин говорить.
Повторяешь: затертое слово
возвращается снова и снова,
превращаясь в нелепый гибрид.

Но, молчание сняв с языка,
вдруг посмотришь на небо и выше.
Там — ни первых, ни третьих, ни лишних.
Там большие плывут облака.

Неземной, несказанный уют.
Доказательство всем теоремам.
Может быть, даже имя и время
там под честное слово дают.

Ночь выходит курить на балкон,
очарована светом и тенью.
Снайпер слишком устал от мишени,
погружается медленно в сон.

Ворох почты лежит на столе —
вперемешку счета и повестки.
Застываешь, прикованный к месту,
прикреплен за лодыжку к земле.

На письмо ни к чему отвечать —
адресат не доходит до почты.
Из последней поставленной точки
расцветает внутри иван-чай.




© Stray Cat

Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь...
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь...

Но ведь я не вернусь.




(с) Роберт Рождественский

Они бросали
Потом
/никому не сказали/
и снова начали.
она говорила "давай стричься с тобой под мальчиков, и заражацца идеями чегевары".
а тебе снились кошмары. неизданные романы полански. она топила тебя в шампанском. ты воскресала,
и вы целовались в коридорах до одури. ты так не похожа на её одри. она у тебя внутри /там здорово/
ты говорила "до скорого". сама шаталась, думала "всё.в последний". тебя окружают сплетни,
и убеждённые сторонники холокоста. и ты обходишь место. в котором всё /до изжоги/ просто
зашёл-помолился-сваливай
ты видишь ночью агента скалли
она улыбается
истина где то рядом


© Антон Прада

я знаю все твои точки и многоточия. ты набираешь мне в два часа ночи. ну не молчи не молчи. все обрывается где-то на выдохе. ты требуешь срочно выехать. лечить душевные ссадины/переломы и вывихи. такая повестка встречи. меня болтает по встречке, дергаю ручку, ты сразу вешаешься на плечи. я зарываюсь в пряди. вот в наших венах горит ирландия. вот твое платье /на молнии сзади/ люблю разбросать /на полу/ тетради. смотреть, как руки, которые гладил. вцепляются в каждое слово. все повторяется снова и снова. все те же два часа ночи. привет. ну ползи же ближе. ну что ты, что ты. ну ты же хочешь. я одеваюсь, плетусь по обочине. ты где-то межпозвоночно/ молекулярно/ прочно. а дома почта , фейсбук и прочее. я удаляю строчки. и буквы прыгают по паркету. вот это лето. вот это весело. пусть будет джига, ****ец и плэйсибо. но только не ты, и не юбка в больших горошинах. алло, и ты говоришь мне, что я хороший, и то, что сегодня можно. сегодня – то точно можно. и это будет.
весь этот вторник.
вся спальня в огне.
и музыка.
хули ю нид. хули ю лав.


© Антон Прада

он так ее мучит, как будто жену растит
(с) Быков


Ну, давай, объясни мне. Пойди на четвертый круг.
Покажи мне талант, как скроить по себе любого.

Не твои ключи, так мои ключи - отопрут эту дверь из отлитой стали, ларец дубовый,
где за скрежетом, скрипом, на самом невидном дне вместо нежити будет простая людская нежность.
Расскажи мне такую историю обо мне, что воспримется мной, как данность и неизбежность.

Открывая меня, ты становишься сам открыт, чем-то острым поддет, вспорот словно десятком лезвий.
Ну, давай подождем и дотянем до той поры, чтобы сущности с нас обоих, как шкуры, слезли.
Объясни мне меня. И себя. И, как отче наш, повтори это трижды, распявший и сам распятый.

И да будет мне муж.
И да будет тебе жена.
И да будет в нас сила, шагающих на девятый.



© Лина Сальникова

Электронные письма под электронную сигарету…
Мне кажется, я знаю, чего тебе не хватало в эту субботу.
Грусть брутто в наших координатно далёких нетто
И мегабайты фото –
Это не лечит, но объединяет и делает даже ближе
(Максимум, выжатый из сухого остатка в пустыне Гоби).
Я тебя чувствую лучше, чем слышу и вижу.
Ты – моя любимая мания. И самая жуткая из всех существующих фобий –
Боязнь потерять тебя. Впрочем, не будем об этом.
Будем жить. Будем ждать хорошие новости, которые нынче редки,
Изучать повадки солнечных зайцев зябким весенним летом,
И выпускать полетать ненадолго сердце из душной клетки.
Зная, что уже начат обратный отсчёт:
Порезан на дольки, и зубы календаря впиваются в сочную мякоть.
Ты ведь тоже заметила, что в разлуке так странно время течёт? –
То медленно, то ещё медленнее, то просто бросает якорь.
И там – на дне безупречно холодной реки,
Посреди всеобъемлющих безмолвия и безрыбия,
Я пишу никем, кроме тебя, не читаемые стихи
И качаю с торрента свежее пиратское видео,
А ты просто ждёшь меня, и непросто не думаешь о плохом,
С удивлением замечая, что почти добилась успеха.
Мы предвкушаем с тобой друг друга, как трубы – Иерихон.
Дай только мне приехать.



© Майк Зиновкин

ты часто пускаешь кого-то в море.
В свои границы, в свой дом и душу,
так было, и есть в априори,
чтобы не жить по убогим законам суши.

Чужакам этим нет и дела,
даже доли,
до книги твоих законов.
У них ринг- побеждает смелый,
а не тот,кто чтет идола по иконам.

Ты душой высок, словно горы.
Чужака душа- горстка глыб.
ты их только пускаешь в море,
а
они
убивают
рыб.





© Кирилл Кучеренко

На улице 30 градусов, небо плавится, покрываясь испариной облаков. Где ты теперь, моя радость, кого любишь, у чьих швартуешься берегов? Мы под этим несносным солнцем с ним смеемся по-детски трогательно, легко. Я танцую под новый трек от красотки бьёнсе, у меня жар - с утра было 38, мысли путаются в большой шерстяной клубок... Как ты там, моё счастье с привкусом прошлых горестей и обид? Кто у тебя там сегодня Диана, Настя? Нет, у меня теперь ничего уже не болит. Просто на улице жарко и кровь вскипает как на вечернем костре вода. Просто сегодня память вдруг стала яркой и через пару секунд обесцветилась добела.
Мы с ним смеемся, честно. Простая честность стала гораздо важнее красивых слов. Твой безупречно белый фрегат как в песне долго не задержался у берегов. Слёз не осталось, чувств не осталось, веришь? Всё поглотила усталость от вечных "но". Ложь обвивалась плющом вокруг нашей двери, буйства ветров норовили разбить стекло. Хватит, довольно, июль наполняет воздух запахом свежих ягод и криком птиц. Я открываю окно и кричу так громко, чтоб заглушить желание падать вниз. Страх отступает, становятся мысли четче, медленно считаю до десяти... и улыбаюсь, вспомнив, как он хохочет, вспомнив, что он обещает меня спасти.


© Хрустальная Марго

время рвётся бумагой под пальцами, как черновик
это то, чего ты никогда не узнаешь из книг
вроде, всё как всегда, только грустно, и кофе остыл
слишком много подтекста - на текст не хватило чернил

мы серийные самоубийцы, слепые щенки
эта осень для нас начинается с красной строки
это красный цветок распускается в недрах души
ты во мне междустрочно, подкожно - дыши же, дыши

что бы это ни значило, будь, оставайся, держись
просто мы не из тех, кто бывает на целую жизнь
закричать бы сейчас, только в горле стоит тишиной:
яхочубытьстобой

я хочу быть с тобой

я

хочу

быть

с тобой


© Олисс

Это лето горчит грейпфрутом и брызжет соком,
слишком терпкое, чтобы, вкусив его, отдышаться.

Я вхожу в него тем, кто идет в небеса из окон, сознавая, что больше не будет на это шанса.
Я беру его истово - так, как берет любовник, прижимаясь и накрывая горячим телом,
чтоб любым миллиметром этого тела помнить каждый всхлип, каждый вдох или каждый его оттенок.
Это лето, где я открыто с тобой бесстрашна, ощутившая сотню восторженных ослеплений,
выхожу, распахнувшая полы мужской рубашки, чтобы пить тебя, нежно сжимая твои колени.
Чтоб себя оставлять в тебе, гордом и одиноком, уместившись в горячий шепот и стон на убыль.

Чтобы лето исторглось гейпфрутовым терпким соком,
напоившим мои пересохшие в страсти губы.



© Лина Сальникова

собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей,
не толстей, не привязывайся, не богатей,
уходи в такую ночь: серебристый зигзаг
молнии, оборванные линии электропередач,
дождь в лицо и немного град.
позади лежат восемь жизней твоих удач
и горят.

в детстве казалось: самое страшное - обрасти жирком,
врасти в свой чрезмерно уютный дом,
помнишь, как читал "Цитадель",
как боялся, что герой так и останется капиталистом и мудаком,
и как радовался, когда он сбежал, прорвался,
не растворился в мире густом,
утек, просочился в щель.

в детстве думал: самое верное - рвать узлы,
перекусывать зубами или перерезать ножом.
дети все, как волчата, голодны, крепки, злы,
не отягощены воспоминаниями и багажом.

в детстве думал: самое страшное -
город один навсегда,
человек один навсегда,
дом один навсегда.
думал: надо менять квартиры и города,
телефонные номера,
пейзажи двора -
именно в тот момент, когда ты понял: пора.

а теперь в двадцать три считают тридцатилетним,
а теперь стоишь на камушке предпоследнем,
если дальше прыгать - то в темноту, от которой болят глаза,
из которой ни голосов, ни вестей.
и стоишь, повторяя все громче и все сильней:

"собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей".






(с) Лемерт