Жизнь
Пополам с тобой.
Ветром осенним бегу по дорогам города.
Дождь
Вперемешку с листвой
В душу ворвался. Вдребезги сердце... Холодно...
Ждать
Не хочу, не могу...
Капли тумана ныряют на крыши троллейбусов.
- Стой!
Я беззвучно кричу,
И голос мой эхом между домами вертится.
Жизнь
Пополам делю -
Но мне ни к чему полмечты, пол-любви, полжелания.
Ты забирай ее всю...
Перезагрузка... Offline... Режим ожидания...




(с) Ледиосень

Построенье сюжета странно,
Цель трагически неясна:
У нас не совпадают столицы, страны,
Интересы, режимы сна.

You will have no sympathy for my grieving*,
You will have no pity of any sort –
Позвонить мне стоит пятнадцать гривен,
А ко мне приехать – так все пятьсот;

Если пить, то сейчас, если думать, то крайне редко,
Избегая счастливых, мамы и темноты.
Для чего мне все эти люди, детка,
Если ни один все равно не ты.

Если кто-то подлый внутри, ни выгнать, ни истребить,
Затаился и бдит, как маленькая лазутчица.
Ай спасибо сердцу, оно умеет вот так любить –
Да когда ж наконец
разучится....



(с) Вера Полозкова

Я жду письма, как ждут календаря -
Прекрасных дат, предсказанных до точки...
Я потребляю зиму по глоточку.
Какой букет, мон шер, у декабря -
здесь оттепель, и соль на языке,
и пряно-сладкий привкус мандарина...
Ну, напиши - о жизни, о мужчинах,
о небелённом сроду потолке...

...

И между строк - мы всё ещё одно
Дыхание, мгновенье, расстоянье...
Онегин, не ответивший Татьяне -
Дурак, как все - не бархат, а сукно.
Мой мир широк, твой взгляд - ещё острей,
чем был тогда, в эпоху бус и чая...
Я жду письма. Всё просто - я скучаю.
Как прежде, умираю на жаре,
Как прежде, ненавижу тишину,
Как прежде, по ночам - с Экклезиастом...
Полным-полно ненужного балласта,
И неуменья в нужную волну
Попасть-упасть-захлёбываясь, плыть...
Шампанское - шипучая отрава.
Ну, до свиданья.
Стикс. У переправы
Опять найдём, о чём поговорить...
Пока Харон не выгонит метлой
Зловредных баб, из вечности – наружу.
И я скажу, отдавши телу душу –
Все, кто любим – по прежнему – за мной!




(с) Мария Хамзина

Я знаю, что время не лечит -
Овидий порукой,
Я знаю, что платят за встречи
Калёной разлукой,
Клеймом несмываемым платят –
Сердечным ожогом,
Я знаю – за каждым объятьем
Клубится дорога.
Я знаю, как в стёкла - губами,
Как лбом – в крестовину,
Я знаю ещё, что мы сами
В разлуках повинны.
Но, друг, не ищи виноватых,
А лучше утешь их –
Как много на свете распятых,
Как мало воскресших...




(с) Валентина Ботева

У любви меняется лицо,
Речь, походка, голос, даже имя –
Могут и глаза в конце концов
Стать неузнаваемо другими...
Что же остается?
Только то –
Где-то там, на уровне молекул –
То неразличаемое, что
Тянет человека к человеку.
Через пепел взорванных мостов,
Сквозь пустыни, выжженные словом,
И руины вечных городов –
Непреодолимо, бестолково,
Против воли – сотни мудрецов
Ни понять не в силах, ни ответить...
У любви по-прежнему лицо
Самое прекрасное на свете....



(c) Анна Полетаева

Попробуй расскажи, как воздух пахнет болью.
Попробуй нарисуй, как вертится Земля.
Спасенным – только рай, а вольным – только воля.
И ветер гнет дугой младые тополя.

В бумажнике лежит один потертый стольник,
под струями дождя тускнеет светофор.
И старые грехи шагают с колоколен –
сентябрь почти готов в тебя стрелять в упор.

Очередной финал предскажет «Silly Wizard»,
очередной макак пополнит зоопарк.
Гипертония – вскачь, от криза и до криза,
хотя под мышкой - Чейз, на морде – «Катти Сарк».

Опять бессонна ночь и холодна подушка -
выкуривай рассвет в открытое окно.
Отсюда не сбежать – хоть чучелом, хоть тушкой,
не то бы ты, поверь, сбежал давным-давно.

Свои пришли домой, уткнулись в телевизор,
и остаешься ты чужим среди чужих.
Прибудет точно в срок гонец из дальней Пизы…
Попробуй – нарисуй.. Попробуй – расскажи..





(с) Катерина Молочникова

Мерзнет хвост, сводит шею и ломит лапы.
Приготовить ужин по рецепту Агаты Кристи.
Внять советам, пытаясь честно раскиснуть,
и опять убедиться, что разучилась плакать.

Моя подруга, плеснув тебе на три пальца виски,
потом позвонит: «Ты, вижу, серьезно влипла!».
Я, прикусив губу, односложно отвечу: «Типа…»,
потом, подумав, добавлю: «Он – самый близкий…

и еще, понимаешь, он никогда не врет мне,
даже старается заботиться обо мне, как может…
Мы, порой забывая, что все это – дико сложно,
устраиваем попытку побега с подводной лодки.
Он существует, дышит… и это – много."

Я просыпаюсь одна, но зато – собою.
Уменье идти сквозь стекло – дорогого стоит.
И мы – идем, в слове «пи-тер» переставляя слоги....


(с) Катерина Молочникова

День вымыт, выкрашен, выброшен, в общем – прожит.
Хочется в кресло с ногами и фикус в кадку.
И позвать тебя – очень бережно, осторожно.
И улыбнуться, убедившись, что ты в порядке.

Хочется – к тебе на колени. И там – свернуться,
замурлыкать (я научусь), стать домашним зверем.
И на коже твоей почувствовать холод улиц
всех городов, что без меня ты успел измерить,

и греть твои пальцы в теплом своем подшерстке,
и губами с припухшей фаланги собрать усталость.
Вопрос «в чем смысл?» – по дефолту считать решенным,
поезда и вокзалы менять и менять местами…

Послать про себя рекламно-издательский бизнес,
к вечеру от сидячей работы став ниже ростом,
сделать глазам подарок – извлечь контактные линзы…
И смотреть на тебя, к стеклу монитора прижавшись носом....




(с) Катерина Молочникова

По листве, как по ромашке,
Увядающее-красивой,
Я гадаю, улыбаясь –
Что нас ждёт за сентябрём?
И от солнечной мордашки,
Рыжей, хитрой и смешливой,
Я чихаю, чертыхаясь,
И спасаюсь под дождём.

Эта осень будет светлой,
Будет тихой и прозрачной,
Ветер выметет тропинки,
Дождик вымоет дома,
И с любовью безответной
В белом платье новобрачной
На сверкающей снежинке
К нам опустится зима.

По разлаписто-кленовой,
По рябиново-изящной,
По ладошке листопадной
Угадать нетрудно мне,
Что зиме быть несуровой,
А надежде – не напрасной,
И что встреча с ненаглядной
Приурочена к весне.

А пока зима стучится
В жёлто-рыжие ворота,
В это царство новых красок,
Где тепло вот-вот уйдёт,
Очень просто простудиться,
Потеряв в листве кого-то,
Но ведь в мире добрых сказок
Тот, кто ищет, тот найдёт!

И печалиться не надо –
Лето всё-таки вернётся,
Брызнет солнечным апрелем,
Упадёт грибным дождём,
Листопад – душе отрада.
Потеряется – найдётся.
Осень мы переболеем,
Зиму мы переживём.




(с) Сказоч-Ник

...бояре, нынче осень ни в колы - чужая равнодушная сиделка, а я считаю пятые углы пристанищем для голоса с дуделкой... поёт, хрипит - печаль не-велика, панове, кто готов рискнуть ответом, когда в распыл пускается строка с наивным, но запутанным сюжетом?.. а ты, товарищ милый, ать и два, забыв, что мы с тобой навеки квиты, снарядами подносишь мне слова, но в пушке-речи все прицелы сбиты... а вот и нет, бесценный господарь, твоим солдатам вновь не хватит шага, рассердишься - молчанием ударь, но я прольюсь по венам, будто брага - из хмеля, что обвил твоё крыльцо, на золоте - зелёных листьев струи... бесстрашно запрокинуто лицо, но как же осторожны поцелуи... нужна ли веку паника цены на чувства, что готовы оступиться?.. мы будем одинаково смешны, примерив дивный образ: "царь с царицей"... стихи пройдут, как дождик окладной, как шумные подвыпившие гости... вы кто такие? - крикнет им портной, сапожник промолчит - во рту же гвозди... нальём вина, не помня о вине, пройдём по зафлажкованному кругу... и наши жизни в долгой тишине - безжалостно потянутся друг к другу...



(с) Татьяна Пешкова

Ему при рожденьи обрезали крылья.
И мать, и отец – они были не против.
«Пусть будет как все»
«Да, пускай»
Порешили.
Они волновались немного, но, вроде,

Он рос совершенно нормальным ребенком:
Кормился, как следует, маминой грудью,
И пачкал, как все поначалу, пеленки –
Зародыш одной из бесчисленных судеб.

Он быстро взрослел, и однажды, под вечер,
Спросил, указав на неровные шрамы
(Спиной повернувшись, ткнув пальцем за плечи):
«Скажи мне, пожалуйста, что это, мама?»

Ответила мать: «Не волнуйся, сыночек,
Ты точно такой, как обычные люди»
Но он был умен, он читал между строчек,
Он очень хотел докопаться до сути.

Когда он всё понял (почуял, скорее),
Он плакал три дня от тоски и бессилья,
А после, пуская воздушного змея,
Шептал еле слышно: «Верните мне крылья»...

Он стал по ночам забираться на крышу,
Гулять, закрывая глаза, по карнизам.
Ему всё хотелось повыше, повыше...
Знакомые это считали капризом.

Он жадно смотрел на летящие [близко!]
В шальных небесах журавлиные стаи.
Потом он исчез. Но осталась записка:
«Прощайте. Не ждите. Люблю.
Улетаю...»

(с) Гаййй

Хрустальная туфелька твердо ступает на стол
У Золушек нынче весьма своевольные нравы
Им скучно плести кружева, они тянут ментол
Под рок или поп, открывают бутылку отравы

Изящная ножка пинает спасительный крест
Такие металлы у Золушек нынче не в моде
Они покоряют эстрады крутой Эверест
Прекрасной ладошкой давая автограф – «по морде»

Столь дивные шеи не портит огромный алмаз
И платье им шьет уже вовсе не крестная фея
Количество граней они вычисляют на глаз
И так же на глаз выбирают себе корифея

Короткие юбки поверх кружевного белья
И Золушки снова играют в высокие чувства.
И принца им мало, теперь – подавай короля!
Все было б смешно, если б не было чуточку грустно..




(с) Саша Бес

Бог безумно устал от беспомощной паствы,
И от глупых голов, и надуманых драм,
Он ведь сразу сказал: я для слабых лишь пастырь,
Ну а сильный - не лезь, помоги себе сам..




(с) Анатолий Черевишник

Все равно что за снегом идти
В Африку,
А за новою книжкой стихов –
в мебельный
и уныло просить
со слезой в голосе
адрес Господа Бога
в бюро справочном,
все равно, что ругать океан
с берега
за его невниманье
к твоей личности,
все равно, что подснежник искать
осенью
и, вздыхая, поминки справлять
загодя,
все равно, что костер разводить
в комнате,
а гнедого коня
в гараже требовать,
и упорно пытаться обнять
облако,
и картошку варить
в ледяной проруби,
все равно, что на суше
учить плаванью,
а увесистый камень
считать яблоком,
все равно, что от курицы
ждать лебедя –
так однажды
решить,
будто ты
полностью
разбираешься
в женском
характере!




(с) Роберт Рождественский

Светят софиты ярче ста тысяч лун.
Розданы роли: каждому - по своей.
Не огорчайся, если чужие лгут:
Что не убьёт, то сделает нас сильней!

Эта дорога сдуру зашла в тупик,
Эти деревья выросли без корней.
Мы же упрямо топаем напрямик:
Что не убьёт, то сделает нас сильней.

Несколько смелых взглядов на ворох лет
Соединяют накрепко двух людей.
Будущее зависит не от побед,-
Что не убьёт, то сделает нас сильней.

Ветру до неба – просто подать рукой.
Тянется выше, к солнцу, воздушный змей.
Если смотреть боишься - глаза закрой.
Что не убьёт, то сделает нас сильней.

А ностальгия лечится на ура,
Если её поймать между двух огней.
Ночь доведёт желающих до утра.
И не убьёт. И сделает нас сильней.




(с) Вероника Сенькина

Я не остыла - просто
устала драться.
Я не люблю ни шахматы,
ни корриду.
Раньше? Так раньше, рыцарь,
мне было двадцать.
Всё было как-то проще:
и вдох и выдох...

К музыке я, конечно,
неравнодушна
Просто нечасто слушаю
"хэви металл".
Мне бы такое что-нибудь
повоздушней,
Что-нибудь повальсовей...
ага, вот это...

Милое "раз, два, три"
ностальгией бравой
Острым клинком пронзит
временную бездну:
Штраус, Вы, как всегда,
оказались правы:
Жить - это очень больно,
но интересно.

Первое января
приведёт второе,
Третье, потом четвёртое,
как по нотам.
Каждой эпохе памяти -
по герою.
Каждой жене Артура -
по Ланцелоту...

Я не остыла - просто
устала драться.
Я не люблю ни шахматы,
ни корриду.
Раньше? Так раньше, рыцарь,
мне было двадцать...





(с) Вероника Сенькина

А она говорит - мой милый, создай мой мир,
чтобы он нас одевал, чтобы он кормил
и чтоб был совсем не населен людьми.
мы с тобой туда убежим,
удерем
и дверь за собой запрем.
а то тут я уже без жил,
сижу, голова, как трюм с умирающим дикарем.

А она говорит - ну ладно трюм, можно кораблем,
Без проблем, давай команды, верти рулем,
За золотым руном
За сибирской стройкой.
Просто вместе мы работаем птицей-тройкой.
А я в одиночку - птицей-говоруном.

Говорит - мой круг уже создали, разве же ты глупей?
Сделай мой мир почище, поголубей,
А если там кто появится - ты убей.
Научи треску солить и супы варить.
И подпрыгивать на бегу..
Потому что я могу только говорить.
А я уже не могу.

А она говорит - я так устала... глаза по шестнадцать тонн
А море лижет меня своим теплым ртом,
А я испереживалась, куда же ты подевался.
А ты вот из кожи в облако переодевался,
хороший мир, создай его, изреки,
а мы проснемся, как водится, по звонку...

А он молчит и медленно гладит ее, прикасаясь к каждому позвонку,
как будто перебирает камушки из реки.




(c) izubr

Я знаю, птица, твои секунды длинней людских
и содержательней /это - зависть... плохое чувство/.
Твоим охотникам слишком редко бывает грустно.
И вовсе редко бывает совестно. Птичий крик
подобен плачу лишь в межсезоние, а потом,
отторгнут скалами, как предатель своей общиной,
он возвращается, - эхом, шёпотом, беспричинной
красивой грустью слепого чучела за стеклом.
Послушай, птица, твоим религиям - грош цена,
и рекламировать их дежурное многословье, -
равно как вечное дежавю называть любовью -
и утомительно, и нечестно... Обречена
на меткость выстрела, на пролившийся листопад
/он каждой осенью так мучительно одинаков/
твоя душа с инвентарным номером в восемь знаков -
совсем неброский, почти что плюшевый экспонат.
Ты веришь, птица, у одиночества нет имён...
Давно пусты золотые клетки в графе "безумство".
Лишь только зависть чернильным следом /плохое чувство/
найдет твой город, чтоб незаметно остаться в нём.


© Гном Оранжевый Колпак

Позабыть и простить. Я учусь поминутно прощать
Не "за то", не "за это", а так - безоглядно и скопом.
Подари, Соломон, бесприданнице перстень-печать -
Сотни раз напечатать «пройдет» запоздавшим уроком.
Сфинкс ответа не ждёт. Врет философ о сути без чувств.
...А дитя из песков временных выпекает куличик –
Дорастет и до замков...
Пляж моря забвения пуст.
Только ветер ночной ловит дождь над следами с поличным…



(c) Липа Липовая

Смотрит как зверь, а в глазах моих тают льдины,
Падают на пол каратами и звенят.
Я в своей жизни такого не находила.
Он отыскал меня.

Волосы будто бы факел, глаза – болото,
Тело - искусство, а творчество – беспредел.
Я в своей жизни не видела, чтобы кто-то
ТАК на меня глядел.

Сердце палило как солнечный ясный сгусток.
Он – Прометей, демиург своего огня.
Может ли быть, чтобы это простое чувство
Было сильней меня?

Доступ к душе, доступ к разуму, доступ к телу -
Скверную шутку над нами сыграл творец.
Что же я с этими мыслями буду делать,
Мой дорогой близнец?




© Саша Бест

Он к ней приходит не слишком часто; ну что поделать, не может чаще.
А в ванной - тюбик с зубною пастой, ему два года принадлежащий.
Когда он где-то - невыносимо.
И жизнь чернеет, как Хиросима.
Она - как робот. Ее Азимов с нее и пишет свои законы.
Ее глаза - как глаза иконы.
Его любовь - словно код Симсима.

Ему открыты ее пенаты; она и речка, и переправа...
А он - женатый. Совсем женатый. Хотя об этом не стоит, право.
Ей больно думать: с чужим-то мужем!
Но быть одной многократно хуже.
Иначе - темень. Иначе - стужа в соседстве с Цвейгом и Грэмом Грином.
Весь свет окрестный сошелся клином
на нем. Ей больше никто не нужен.

Они читают одних поэтов, не любят танцы и папиросы.
И нет у них никаких ответов на заковыристые вопросы.
Слегка помялась его рубашка.
Его ждет дома дочурка Машка.
Сказать, что всё это рай - натяжка, и это будет звучать манерно.
Но без него ей настолько скверно,
что даже думать об этом тяжко.

Цветочки в вазе. Дивана мякоть. Конфет вчерашних сухая сладость...
Она давно отучилась плакать, ведь слёзы - слабость. Нельзя, чтоб слабость.
В колонках тихо играет Брубек.
Зубная паста. Всё тот же тюбик.
Они в чужие дома не вхожи. Их нет в театре, в кино и в клубе.
Зато она его очень любит.
И он ее очень любит.
Тоже.





(с) Габриэль Александр.

Ровно в полночь ей, как-то, сильней молчится (достает его снимок и варит мокко)
и, зачем-то, так нужно побыть волчицей, но, совсем, ни чуточки - одинокой.
Она смотрит на свет за его глазами, и тогда становится вдруг понятным,
почему так хочется стать цунами красоты невиданной, необъятной...
Сокрушительной, цельной, опасной силы, под которой даже бетон мягчает,
для которого он, большеглазый, милый, не важнее, пожалуй, соринки чайной,
не острее ромбика на печенье, не больнее спичечного укола,
чтобы он не имел для неё значенья - накатиться на руки его и город,
налететь и обрушиться без прогнозов, подминая под волны и сны, и ветер,
а потом отступить по равнине голой и его отсутствия не заметить...


© Кесслер Оксана

фонограмма осеннего Крыма тревожна, но все же близка.
я смотрю на гору и она на меня свысока.
и как только представлю, что гальки касалась твоя рука,
прибоя – твоя нога,
разрастается пропастью пустота.
наполняю её вином.
пью один,
представляя, что пьём вдвоём.

здесь так много причин для того, чтобы просто жить,
здесь ночные туманы и первые этажи
(выше гор могут быть только горы).
здесь так хочется быть – с теми, кто очень дорог,
и дышать в унисон, и кричать в прибой.
и так хочется просто выжить,
чтобы когда-то побыть с тобой.

осень проходит легче
здесь,
время не властно над телом,
и всё – парИт.
всё, что было – забудется, отболит.
и останется море.
и южное солнце.
и серпантин,
по которому я никогда не пройду один.


© Денис Попов

серый город скрывается в яркой, как маска, робе
и опавшими листьями стелет пути; гноят
миллиардами капель отряды дождей, коробит
от их плотного строя. похожи на стяг наяд,
облака проплывают и тонут...

а мы здесь ляжем
и закроем глаза, и услышим: шумит прибой --
я храню в себе море.
скучаю.
дышу им.
я же
остро чувствую жизнь только рядом с ним.

и с тобой.





© Мария Кевлина

Ну знакомься: вот это - небо. Нет, не рай - он гораздо выше, он для тех, кто уже закончил все дела и маршруты все. Нет, конечно же, я там не был - если б был, то уже не вышел: потому что рай - это точка приземления насовсем.
Ну а тут... как сказать попроще? Тут дороги, как в каждом небе. Правда, чуть холодней и выше, но привыкнешь - так ничего. Мы летаем тут и не ропщем, нас полощет дождем и снегом, мы спускаемся к самым крышам, а потом опять на высоты - перед самый престол Его.
Мы пропитаны небесами, как курильщик - табачной гущей, и в маршрутах с земли до рая забываем про слово "дом".
Ты не думай - мы это сами, мы решили - так будет лучше, просто мы-то дорогу знаем, и незнающих - доведем.
...
Где и как? Говоришь, при штурме? Что за крепость - уже не вспомнить? Помнишь только - была суббота, солнце, яркое, как в кино...
Здравствуй. Хочешь, ты будешь штурман между небом, землей и раем? Если хочешь - то за работу. Тут ее, как всегда, полно.




(с) Нинквенаро

Жизнь – это просто игра, но о правилах, мол, догадайся сам.
Мы замираем под взмахом обгрызенного пера.
Господи, ты решаешь чье имя к себе вписать.
Господи, только лишь ты решаешь, кого из нас двоих пора забирать.
И кто из нас за кем пойдет по пятам.

- Господи, я не оставлю ее, я прикрою ее, только дай мне мои крыла.
- Господи, я не покину его, я прикрою его, только дай мне мои клыки.
Господи смотрит на них, удивляется: «Ну, дела!»
Господи смотрит на них, ухмыляется в бороду: «Что же, за дураки?
И что за беда их на этом пути развела?»

Бог листает их судьбы, и видит, что в этой жизни их просто нет.
Он листает их судьбы, и видит, что дальше им, в общем-то, не судьба.
Каждую жизнь умирает Она за Него. Ну, а Он все спешит за ней из глубин легенд
Без сожалений и страха. И каждая жизнь – это их борьба.
Бог с любовью пером на листе бумаги вписывал «Happy End»




© Саша Бест

Так пахнет ребенок – медом и молоком, так пальцев во сне касаешься, улыбаясь, так знаешь к любимому телу секретный код и каждую ночь набираешь его губами. Так веришь в бессмертие. Так умираешь, так рождаешься заново, чтоб оставаться рядом… Так из реки выходишь, пока река еще не шумит предчувствием водопада. Так делаешь выбор. Так делишь себя на жизнь, на скорби и радости, на менуэт и скерцо, так слышишь внутри десятки живых пружин, сжимающих сердце. Сжимающих это сердце.

Мой Бог столько лет наполняет меня людьми. Так трудно быть Богом, который в ладони держит мой маленький рай, мой внутриутробный мир, мою безусловную слабость, земную нежность.


© Кот Басё

Он дарит мне тепло текилового солнца.
Не знаю, где берёт, но верю — может много.
Пыталась разузнать, а он в ответ смеётся
и смотрит на меня глазами незнакомца.

Мы с ним пересеклись нечаянно дорогами,
и я открыла вкус его полынной пыли,
а он узнал мой мир оттенка мандарина.

Он из времён родных давно, похоже, ссыльный,
и много говорит со мною на латыни,
а я ему в ответ шепчу на стрекозином.

В мирах царит покой.
На перекрёстке тихо.
Неспящих звёзд полны чужие небеса.
Отмытая луна, блистая мятым ликом,
манит на блёклый свет дремотную гречиху,
и шелестит листвой неангельский наш сад.

У нас шестьсот минут, а после параллели,
взрывая тишину, вернутся в мир иной.

Пытаясь обуздать мой запах карамельный,
следы ушедших дней он, до забвенья в теле,
отправится искать к доступной несвятой.

А я останусь здесь, в безвременье лимонниц,
уже прошедших путь к свершению мечты,
теперь совсем одна в плену густых бессонниц,
но уводящий свет текилового солнца
разгонит хоть чуть-чуть кофейность темноты...


© Уже Другая

Судьба – индейка. Но мы успели
подставить темечки ей под клюв.
Подушка лезет. Наряд из перьев –
вполне индейский, как я люблю.

Мы исчезаем, как могикане,
колотим в бубен, когда вдвоём.
Бушует буря у нас в стакане,
и мы при этом оттуда пьём.

Нас ветром гнуло и снегом мяло…
Нам светит осень боками дынь.
Но два индейца без одеяла
согреться могут в любую стынь.

Мы, могикане, неуязвимы –
в мороз разденемся, как в жару.
О том, что вовсе не страшны зимы,
тебе с три короба я навру.

Несу я чушь и впадаю в детство,
несу прекрасные короба…
Ты самый лучший из всех индейцев.
А я индейка – твоя судьба.




© Ника Невыразимова

Покрыты пылью зеркала любимой «Шкоды»,
а из динамика мурчит одна мадам,
ну, типа «здрасьте, а сейчас – прогноз погоды»,
и я охотно вместе с ней по городам.

Я забываюсь на шоссе шероховатом,
опять смотрю по сторонам, как краевед…
Сегодня в Загребе жара. Привет хорватам!
А в Нижнем Новгороде дождь. И нам привет!

Я пьян от запаха полей и разнотравий,
а на спидометре почти сто пятьдесят.
Не вижу знаков и лечу на свежий гравий…
«и вдоль дороги…кАк их?..с косами стоят…

и тишина…».
И больше некуда тащиться;
Как говорится, с глаз долой – из сердца вон…

…Мне в придорожном магазине продавщица
На чеке пишет: «Натали»…и телефон.

– Меня же нет! Какие к дьяволу интриги?!
Ведь ясен пень: и захочу – не позвоню.
Вы полистайте лучше жалобные книги,
где Вас кадрят по восемнадцать раз на дню.

– Всё это чушь и аргументы в пользу слабых,
Звони сказала и на грех не наводи!
Ты гад, Ширчков! Ты снова думаешь о бабах…
Проснись, балбес, там скоро гравий впереди!





© Сергей Ширчков