Всё идет по-своему. Слышно, как
задремал надолго уставший Бог.
Я вишу под небом, землею над .
Я простая сажа туман и смог.

Ни лучи не виданы мной, ни мрак.
Нерожденной в воздухе замерла.
Просыпайся, Господи, сделай так,
Что меня здесь не было никогда,

Что смотрю, как в городе эН война
Собирает свой урожай в мешок,
да вишу под вечностью, смертью над.
Ничего не чувствовать - хорошо.


© Кесслер Оксана

Сшиваю звуки словесной пряжи.
Полжизни прожил, ума не нажил.
Едва ли Бог посылал за этим -
(условно выражусь) - рифмой плача.
Роман окончен. Роман не начат, -
Не больно. Бьется в реберной клети

Так ровно сердце, без перебоев.
Рисунком радуги на обоях,
Пульсацией сжатых в ладонях звуков,
Тоска, возникшая обоюдно,
На свет явилась. Они поют нам -
Знакомьтесь с драмой: кобель и сука.

День лета душен, весом, протяжен.
Уставший, боже, и если даже
Груз гравитации в пору вычесть.
Скользящим облаком – достижимым –
Опасть аккордами кратких ливней –
Пройти из падающих кавычек.

Взойти на небо. Пути короче
Законов секса. Оставить росчерк
Пера из бьющихся в грохот молний.
Исполнить все, что финал попросит.
В соцветье губ. Обретенной прозе -
Хватило смелости бы запомнить,

Что ссыплет ночь на песчаном пляже,
(когда в постели уютно ляжем) –
Сливаясь памятью первой встречи
С доселе скрытым. А под загаром –
Любовь. Продолжимся? (жизнь – задаром),
А время длится. И время лечит.


© Кысь

твои ангелы одеваются строго в чёрное, прикрывая ладонями солнце, разомлевшее, сонное. целуют каждый твой след, плечи, волосы… ты слегка улыбаешься, зная, что врут, что стоит выключить свет, как тени-полосы сплетут свою клетку и губы, слипаясь, прошепчут вечное «нет»…
тебе с ними холодно в этом городе туч и вечных дождей. мне знаком этот голод и лёд фонарей над грязной рекой, этот дерзкий оскал, лисий взгляд в полукружье сиреневых век. они твои музы. они берегут причесанный старый вокзал, пару хриплых ступенек и кажется... это я написал на пупырчатой серой стене - учить французский, чтобы с тобой по звукам, по буквам рисовать шумящее море и зной, чтобы на ощупь в кромешной тьме искать твое сердце и слушать...


© Виджани

Возвращаться из города–камня в твой город-сад, где листва – ожившие яшма и малахит, где становятся обетованными небеса, где приручены звери всех четырех стихий. Возвращаться покорно, неся за собой ветра, крылья шпилей и крыш, янтарные сны морей, говорить здесь с тобою, мой чудотворный храм, мой священный грааль, жемчужина в серебре. Открывать твои створки, идти за тобой туда, где не будет печали, поскольку не будет лжи. Ты хранишь меня так, как небо хранит звезда, в глубине которой оно разбудило жизнь. Возвращаться, как память – до теплой росы в глазах, возвращаться – как странник, с зеленым листком в руке. Возвращаться из города –камня в твой город–сад.

И любить тебя на истинном языке.


© Кот Басё

Сидеть в ногах у крепости, смотреть,
как попадает в облачную клеть свет золотого дерзкого луча, не спящего в июне по ночам. Так острова берут любовь в кольцо, так ярок цвет небесных изразцов, так порастает прошлое быльём...

Господне лето в имени Твоем.


© Кот Басё

Сколько волшебных живых историй сможешь прочесть, чтоб не захлебнуться в серых зловонных потоках быта, в взглядах, врастающих в монитор?
Годы летят, словно ветер в поле. Ты не находишь перо жар-птицы,Перед тобой всё одно: корыто, с трещиной, вклинившейся в узор.

Чашечка чая и плед на плечи. Слабые руки, седые пряди.
Домик и сад - как у всех соседей. Ты в нём полвека растил уют.
Кресла, диваны, камины, печи... Боже, зачем? Ну чего же ради?!
В тридцать о сказках никто не помнит. А в пятьдесят на таких плюют.
Книга послушно ложится в руки, пальцы поглаживают страницы,
Трепетно шепчешь: - Ну жил же хоббит в теплой подземной своей норе!
Ты закрываешь глаза. Ты помнишь острые уши, худые лица,
Длинные бороды и зарубки - символ победы на топоре.
Книга затягивает, как в детстве. Манит уйти за края вселенной,
В мир, где случается в жизни чудо, в мир, где добро побеждает зло.
Чертов полтинник! Мечты-синицы. Ты в этом уютном тепле, как пленный
И в твою дверь не стучит волшебник. Что тут поделаешь? Не свезло.
Не повезло. Так случалось с всяким. Кто-то теряет ключи от дома,
Кто-то разлил на рубашку кофе. Ты же теряешь свою мечту.
Но вечерами ты ищешь знаки. Ждешь, что придут к твоей двери гномы,
Верой и горечью разгоняешь в сердце засевшую пустоту.
Чай остывает и мерзнут пальцы, книга ложится назад на полку.
Ты наизусть знаешь текст и карты каждой волшебной чужой земли.
Злая тоска обнажила жальце. Шепчет на ухо: - В тебе нет толку!
Старый, больной... И кому ты нужен, чтобы копаться в твоей пыли?
Только в твой двор прибегают дети - горстка соседских смешных мальчишек.
Дети приходят небесной манной, переступая за твой порог.
И ты говоришь им о птицах Манвэ, троллях и куче горящих шишек.
И о волшебнике, что приходит не поздно, не рано, а точно в срок.


© Кайлиана Фей-Бранч

Сколько волшебных живых историй сможешь прочесть, чтоб не захлебнуться в серых зловонных потоках быта, в взглядах, врастающих в монитор?
Годы летят, словно ветер в поле. Ты не находишь перо жар-птицы,Перед тобой всё одно: корыто, с трещиной, вклинившейся в узор.

В десять сидишь у окна часами, смотришь на небо в немой молитве,
Сов караулишь в пустой надежде вырвать из их коготков письмо.
Десять минуло. - Ну что же с вами?! - так же скрипит во дворе калитка,
Радио в комнате цедит Верди, в небе по-прежнему никого.
Плюнешь, забудешь, вернёшься снова. Будешь читать, загибать страницы,
Выделишь маркером заклинанья, голос срывая до хрипоты.
Годы летят. Ничего иного. Серые будни, пустые лица,
Палочка в мусорке. Злой начальник. Принтер, сминающий все листы.
Дом на окраине, на задворках, выкрашен ярко-зелёной краской,
И всё равно никакого толку - так же убог, неуютен, мал.
Книги пылятся на дальних полках, будни резиной струятся вязкой,
Ночью же воется втихомолку. Плачется. С горечью цедишь: - Магл.
Этот вердикт не дает покоя. К черту таро и кривые руны!
Ты умоляешь: - Возьмите в Хогвартс! Лишь на неделю! На пару дней!
Крики уносит в людское море, письма глотают пустые урны.
И безнадежность - незримый полоз - душит под яростный хруст костей.
И никуда-никуда не деться. Не убежать от своей природы.
Магл - словно пуля вошла в ключицу. Магл. Обычный. Такой, как все.
Прочь убегает слепое детство. Вместо чудес - поезда, заводы.
Ты вырываешь из книг страницы, комкаешь, жжешь на большом костре.
Утром - работа и гад начальник. Ты на бегу принимаешь ванну.
Завтра отчет. Безнадежность-полоз жмется клубочком, как кот урчит.
Вечером в гости придет племянник. И ты раскроешь святую тайну:
- Где-то стоит нерушимый Хогвартс. Пламя надежды ещё горит.


© Кайлиана Фей-Бранч

Доу, давай-ка дернем на юго-запад.
К каким-нибудь солнечным рощам и налегке.
К женщинам, от которых жасминный запах,
кислинка имбирная тает на языке.
Возьмем только пару пижам из восьмидесятых,
удачу повесим на шею, а не ярмо.
Ну, вспомни, какими мы были с тобой когда-то.
Клянусь, я совсем не нарочно - оно само.
Откроем бутылку какого-нибудь ликера
кофейного цвета и будем курить в закат.
Ты будешь опять смотреть на меня с укором,
опять говорить: "Боже правый, ну, Рассел, как? -
Ты выпил всего ничего, а пьянее бабы!"
А я расскажу, что виною тому любовь.
А после в кабине старенького сааба
каждый уснет, утыкаясь в ладони лбом.

Будем придурками - теми, что были в двадцать:
счастливыми, пьяными, шуточки про запас.
Такими, какие вообще не могли сдаваться,
ну, разве что к женским ногам пару раз упасть.
Поедем на юго-запад, вдохнем прибоя,
умрем и воскреснем на чьих-то чужих руках.
Доу, ты помнишь, как много у нас с тобою
общих историй и пыли на рюкзаках?

Ты знаешь, как я безмерно тебя, дружище,
люблю, как я каждой поездке с тобою рад.
Мне кажется, Джонни, мы просто неверно ищем
счастье - не там, нужно пробовать новый край.

Выедем завтра с рассветом? /Ну, ладно, выспись -
не будешь пенять мне на выезд опять с утра/.
К женским глазам цвета синей пьянящей выси -
я их уже прямо вижу.
Твой верный Рас.


© Лина Сальникова

Доу, дружище! Вот же помянешь черта -
он из тебя так и выскочит с новой силой.

С тех пор, как я, грешный, писал тебе тут о чем-то,
почти ничегошеньки, знаешь, не изменилось.
Я тот же дурак, за любовь поднимавший виски.
Пройдоха, авантюрист и - всего до кучи.
Меня, знаешь, к краю теперь не пускают близко,
и я теперь понял: у края мне было лучше.
Порыв был оправдан, и все как-то было проще -
мол, да, опьянен, рискует неудержимо,
и даже - подумать бы! - в целом, почти не ропщет.
И край был источником сил, золотою жилой,
дающей свободу, всему придающей смысл...

Такая тоска без него, будто кто-то предал.

Смотрю вот сейчас на рассветную пыль над мысом,
и губы дрожат, как от плача или от бреда.
Здесь все по-другому, а я вот, смотри-ка, прежний:
опасности мне да лирического сумбура.
И первый луч солнца почти что глаза мне режет -
такая в нем неразделенная жажда утра.
Во мне такой не осталось. Меня так мало,
что будто не человек, только тень от тени.
Куда все девалось: что грело и обнимало,
хотело любви, прижимая ее к постели
рукою уверенной, слушая эти стоны
и двигаясь в такт им еще и еще быстрее?..

Теперь без нее и без края тут все - пустое.
Не думал, что ляпну когда-то, но - я старею.

Прогнившие доски да ржавые шестеренки,
сижу тут, фитиль непогашенный, плесень жизни.
И горизонт мой болтается, как веревка,
а я ей, как дурень: любимая, покажись мне.
Смешно. Не находишь? Ну да. Ну, ты понял, знаю.
Прости полуночнику сбивчивые рассказы.
Как встретишь, скажи: ей безумно идет весна, и...
И я... Нет, не стоит.
До скорого, Доу.
Рассел.



© Лина Сальникова







Седьмое письмо Расселу




Рассел, от края ты не один зависим,
жизнь это трасса - то в пробке, то по газам.
Знаю, давно не слал ни вестей, ни писем...
прости меня, друг. Я встретил. Но не сказал.
Рассел, она вернулась. Устала с теми...
Как объяснить тебе? В мир возвратился звук.
Цвет возвратился. Сместились углы и тени.
Так входят нож или морфий. Одно из двух.
Так и прильнула, плечо обожгла щекою,
словно из сердца всегда у меня росла.
Камня на камне от воли и от покоя
мне не оставила. Думал я весь — зола,
а оказалось такие ещё запасы,
так полыхнуло, как будто во мне напалм,
чёртов Везувий и адовы топки, Рассел!
Все эти годы я безнадёжно спал!
Как это было теперь не опишешь словом.
Я ей поверил. Знал же, дурак — нельзя!
Дальше... молчанье. Теперь я пустыня. Снова.
Рассел, скажи мне... мы всё ещё друзья?




© Бином

Здравствуй, дружище! Слушай меня в пол-уха,
поскольку я матерюсь теперь через раз.
Я, понимаешь ли, встретил такую шлюху,
что, знаешь, впервые почувствовал жуткий страх.
Меня - испугать! Слушай, как тебе это? - Боже!
Я думал меня не возьмут уже даже в ад,
но только на фоне нее - я почти святоша!
Представил? Меня - кто в чем только не виноват!
Ведь были и пули, и драки в лихие пьянки,
такие, что черт его знает - уйдешь ли жив.
Ведь я до вот этой пройдохи да интриганки
был твердо уверен: я - мастер красивой лжи.
А вот - повернуло и вывело к этой суке,
такой хладнокровной, что в судорогах свело -
и не отпускает от злости вторые сутки,
что хочется пристрелить - да и всех делов!
Смотрела, качала ножкой, глаза - младенца,
такие невинные - стыдно тащить в постель.
А вынула все кишки, потроха и сердце,
прошлась по ним пару раз для своих потех -
и канула, что там пули - вдогонку слова
ей выкрикнуть в спину прощального не успел.
В ней, черт возьми, Джонни, совсем ничего святого!
И где это... райское яблоко - я теперь
не знаю, но знать очень жажду, уж если честно,
поскольку в меня так никто еще не плевал.
Я землю тут рою! /найду для могилы место -
тебя позову - чтоб отпеть ее/. Голова
совсем ни о чем не думает больше... Впрочем,
я, мать ее, разыщу ее до утра,
и будет по-моему, если добром - не хочет.
Не забудь навещать меня в камере, Доу.
Рас.



© Лина Сальникова




Шестое письмо Расселу




Друг, я волнуюсь. Кого повстречал? Не ту ли,
что сердце сожгла мне, встретил бедняга Рас?
Если она — то её не берут и пули.
Я ведь и это пробовал как-то раз.
В этом же городе... Знаешь, она такая -
с чем бы ты ни был — уйдешь от неё пустой.
Сука. Всегда из воздуха возникает,
как перед пьяным гонщиком мильный столб.
Рассел, послушай, не надо искать с ней встречи!
Я те повадки знаю наперечёт!
Время — не лечит, ничто от неё не лечит.
Кто её встретил — раскаянью обречён.
Пока не вернулась, Рассел, бери билеты
на первый же поезд и дуй прямиком ко мне!
Она тебя чует как смерть твоя — с кем ты, где ты,
и в самый спокойный из светлых осенних дней
она за тобой приходит, и ты, немея -
такой оскорблённой невинностью тычут в нос -
не можешь понять почему же ты был не с нею?
А после... всё к чёрту, и в пепел, и под откос.
...Я-то тебя достану и из тюряги.
Только боюсь не сталось бы — из петли.
Вспомни, два раза карты паршиво лягут -
в третий уж лучше попыткой судьбу не злить.
Всё же, надеюсь, досталась тебе не эта.
Жду на неделе. Ром уже припасён.
Пальмы, мулатки... Рассел, бери билеты.
Тут вечера такие такие — забудешь всё.


© Бином

Ты чувствуешь запах соленой морской воды.
Ты видишь, как горы укутал небесный дым.
Я рядом. Касаюсь беспечно твоей руки.
С тобой невесомы мы. Наши тела легки.

А в метре – лазурная плещется акварель.

[Я тихо шепчу тебе: Спи, милый. Спи и верь]

Губами касаюсь податливых губ твоих.
Мотив? Пляж и солнце… да знаешь ты сам мотив.

И мы опускаемся медленно, как в бреду,
На гальку горячую… и на свою беду…
Одежда слетает как будто сама собой.
Дыханье срывается. В легких системный сбой.

Волна поцелуев сбивает двоих с колен.
Земля из-под ног уплывает. Идем на крен.
Горячая галька касается наших спин.
А дальше…

[Ты спи, мой хороший. Ты верь и спи]


© Аномаль

Пишутся только письма - и то с трудом.
Время дербанило жизнь мою по крупицам.

Брожу тут без имени, голоса... Знаешь, Доу,
сегодня Тулур был счастлив, а я - напился.
Все как обычно, он встретил свою любовь,
гулял с ней вдоль берега, что-то кричал закату,
а я ухмылялся: с таким-то горячим лбом
он умудряется быть хладнокровным как-то.
А я? - со своей расчетливой головой -
такой, что несладко пройдохам или тупицам -
вечно влюбляюсь настолько, что волком вой,
пою, как дурак, им песни, тащу их в Ниццу, -
и хоть бы сказала "спасибо" одна из них!
Тулур же назавтра забудет любое имя.

Я выпил, дружище, и что-то сегодня сник.

Куда нам с тобою угнаться теперь за ними!
Пронырливыми, молодыми - умеют врать
и верить в свое вранье, чем любую купишь.
А я захочу какую-нибудь с утра,
как дурень ищу, чтобы после толочь ей в ступе
про годы и женщин, и мямлить, мол, я ничей -
возьми, обогрей, подари мне хотя бы жалость.
Тулур любит дерзких, какие погорячей,
я - ту, что придет, что, возможно, уже рожала
и знает, что, собственно, дети и мужики -
почти что неотличимы бывают, Доу.

Тулур, в общем, лечит потом от моей тоски
всех дам, лечит так, что к утру приползает к дому,
бессилен и весел. И мы с ним вдвоем пьяны -
он счастливо, я безнадежно, идем в постели.
И он видит женщин, пришедших к нему во сны,
а я ломоту ощущаю в уставшем теле.

Пишутся только письма, а в них - фигня.
Я на обочине, Джонни, я съехал с трассы.
Не думал, что ляпну, но ты... не бросай меня.
Чувствительный, как придурок,
твой нудный Рассел.




© Лина Сальникова






Пятое письмо Расселу




Пишется проза, Рассел. Такая муть...
потом почитаю, ты будешь смеяться громко.
Дожди зарядили. Сквозь серую пелену
недели уходят полем, по самой кромке.
Я это вижу. Тебе же ещё — открыть,
что женщины возраст меняют как будто платье:
вот молода — ей скорости и игры,
а вот - повзрослела, и сил никаких не хватит
заставить поверить, что ты навсегда её,
хоть бесы в ребро, хоть выпил, хоть годы душат.
И снова — юна... А мы, дураки, поём,
всегда невпопад всё прежнее в эти уши.
Завязывай прибедняться. Тулур крутой,
но тоже нарвётся — такая планида наша.
Не раскисай там, уже выезжаю.
Доу.
P.s. И мне присмотри рожавшую и постарше.


© Бином

Приветствую, Доу! Опять - немота. Не свыкнусь.
Недельная тишина и морская глушь.
Отсюда во внешний мир не доходят письма,
но я все равно пишу и читаю вслух
потом сам себе. И шлю тебе - может, все же
какое-то доберется назло всему.
Семь дней уже штиль, и матросы скривили рожи,
курят и пьют, каждый ходит угрюм и хмур.
Я пил с ними раза три - надирался к черту!
И ни задушевных историй, ни даже драк -
представь себе! Я вспоминаю, как мы о чем-то
могли говорить за бутылочкой до утра,
как грела приятно бутылка, в которой херес,
как город под утро раскачивался, и мы
брели восвояси, и каждый - во что-то верил,
свое, потайное. Как здорово было смыть
с себя похождения ночи, упасть в кровати
и где-то до ужина спать себе крепким сном.
Сказать, что мне пусто, дружище, - так слов не хватит,
сказать "приезжай" - говорю каждый вечер, но
уж лучше рвану к тебе я, только будет случай!
И - сразу с бутылкой, сигарами - на закат.
Знаешь, я так люблю к тебе ехать с кучей
мыслишек, за солнцем, и знать, что ты будешь, как
веселый пират, бесшабашный бродяга Роджер,
меня распекать и подначивать на семью.
И кончится тем, что мы выпьем за всех, кто в прошлом,
и даже за эту чертовку и шлюху Сью.
А после решим, что от женщин - беда и нервы,
что не ходоки мы к ним больше, а через час,
дружище мой Джонни, ты точно захочешь - первым -
пойти и каких-то красоток опять встречать,
и я буду хохотать, как безумный: "Джонни,
лживый ты черт, обещай, что в последний раз!.."

Тоска... Моряки пьяны, кто-то тихо стонет.
При первой возможности - в город, к тебе!

Твой Рас.



© Лина Сальникова





Четвёртое письмо Расселу





Где тебя носит, Рассел? Письмо измято,
буквы вразвалку как пьяная матросня...
Смысл надираться с этими, без меня-то?
Кстати, о шлюхах - я тут одну подснял...
имя не помню, помню, что вышла драка,
я проигрался, друг мой, такой конфуз...
И, представляешь, к другому ушла собака.
Правда, он лучше — не знает команды «фу».
Ну ничего, научится. Знаешь, Рассел,
я тут сыграю со смертью в одну игру -
город за городом, новые, скорость, трасса...
может какие черти и приберут.


© Бином

Джонни, здесь так много красивых женщин!
Все мои письма сводятся к "приезжай".
Я бы хотел замечать их как можно меньше,
но встретил одну, что зарежет и без ножа.
Мы поднялись к ней в номер - роскошный номер!
Знаешь, какой из окна открывался вид?!
Какой открывался т а м...Я впервые обмер,
впервые подумал о силе простой любви.
Джонни, такая грудь мне лишь снилась дважды,
и дважды ее я как дерзкий юнец хотел.
И вот мы вдвоем в отеле многоэтажном,
и вот она тянет меня на свою постель.
Сейчас я пишу тебе так, словно пишет мертвый.
От счастья. Я помню запах ее волос,
и кожу, и стоны и вдохи, и я, упертый,
держал ее так будто вовсе оборвалось
дыхание, сердце... О, госпади, Джонни, есть же
такие еще, с кем не страшно и умереть!
И я признавался в любви и в печали - ей же,
и клялся жениться, поверишь ли - вот те крест!

А после она уходила, шальная лама,
которую ранил внезапно огромный зверь.
И, знаешь ли, то, что она так легко дала мне,
меня не заставило вовремя отрезветь.

Короче, опять я вляпался как мальчишка!
Люблю - не могу, приезжай сюда, друг мой Доу.
Поскольку я в одиночку отчаян слишком,
и разум дается с большим и большим трудом.

В общем, такие женщины... Много женщин.
Чтобы сойти с ума нужен только раз.
Да, я такой же придурок, но ты - не меньше.
Так что спеши.
Я встречаю, твой верный Рас.




©Лина Сальникова





Третье письмо Расселу





Здравствуй мой Рассел, влюбчивый гл..ый Рассел
(капнул портвейном, ну ничего, протру),
что мне те груди? Женщины все - прекрасны.
Особенно те, что уходят от нас к утру.
Я тут не то чтоб, парень, на воду дую -
нынче на женщин вовсе смотреть боюсь.
Свёл все наколки, тачку купил крутую,
выучил Spanish, даже завёл семью -
славная псина. Теперь я без всяких родин
к дому привязан, она меня, знаешь - ждет.
(этот портвейн вообще никуда не годен!
разве добавить мяту, лимон и лёд...)
Спросишь, небось, на что обзавелся тачкой
(детка - Венеция! глянуть - и умереть)?
Покер, дружочек. Такая пошла удача -
трезвый ли, пьяный - мне крупно везёт в игре.
Miles gloriosus, какие такие звери?
Вот они, в баре, ослов бесконечно жаль.
Вляпался снова, с рассудком не дружишь? Верю.
Много таких - зарезанных без ножа.


© Бином

Она рисовала ему на счастье
Смешные картинки, цветные сказки.
Но он был холодно - безучастен,
Неразговорчив, и скуп на ласки.

Она говорила ему: "А где-то
Ночами ангелы спят на крышах."
Он закрывался своей газетой.
И совершенно ее не слышал.

Он мог уйти, улететь, уехать
Искать туманы, встречать рассветы.
Она внутри отзывалась эхом.
Она вдали оставалась светом.

О чем была бы услышать рада.
Но все казалось ему не то...
И он в молчании прятал правду,
Что умереть за нее готов.









© Галина Стрелкова

Черт возьми, красота-то какая, Доу!
Я здесь всего неделю, и очень рад.
Был бы ты здесь - позабыл бы, что было до,
я прямо вижу, как ты бы сказал мне: "Рас,
этот суровый и дикий, огромный край
вряд ли сравнится с каким-нибудь там еще!
Когда стану старым, вернусь сюда умирать,
бродить тут у моря, не думая ни о чем".
Так и сказал бы - уверен. Я угадал?
Впрочем, какая разница! Знаешь, я
точно бы предпочел его городам.
Неделю брожу и все время как будто пьян.
Сюда приезжают и лечат любовь, хандру,
подагру и ревматизм. Ну, а я, дурак,
сбежал просто так, но, конечно, тебе совру,
если скажу, что уехал совсем без ран.
Знаю, что спросишь. Нет, отпустило. Жив.
Немного еще запиваю свою тоску,
но, в целом, рука не тянется, не дрожит
и больше не хочет дуло поднять к виску.
Полностью вылечить может лишь револьвер,
вовремя кем-то выбитый из руки.
Поэтому я в порядке теперь, поверь.
Давай, приезжай, посмотри на меня таким.
Можешь мне съездить по роже за этот бред -
так долго тебя не видел, что все приму.
Мы же последний раз виделись в январе,
и я уже чуял на сердце тоску и муть.
Теперь позабыли! Все в прошлом. Давай сюда.
Не бросишь же ты в одиночку меня тут, брат.
Пс. Тут шикарные женщины. Буду ждать.
Не пожалеешь - верь на слово, Джонни.

Рас.




© Лина Сальникова






Второе письмо Расселу





Рассел, какие женщины? Здесь, в тени
гор, олеандры спускают цветы в волну,
библиотека — шикарная... Не мани.
Женщины, друг мой... я помню, любил одну,
дикую, хоть сдавайся, а хоть стреляй,
хоть револьвером пошлую жизнь итожь.
Весь твой «огромный и дикий суровый край»
камушком был бы у края её подошв.
Не отпустило. А видишь — живу, копчу
синее небо, библиотечный свод.
Только вот дикость больше не по плечу.
У моря такой характер — им счастлив тот,
кто и старея к бурям его готов....
Здесь, у подножия, время как-будто спит.
Горы похожи на синих больших китов.
Я не поеду. Из окон чудесный вид.


© Бином

А старухи опять
запасаются мылом и солью.
Запах близкой беды
им доподлинно с детства знаком.
И молчит в ожиданье
пустынное русское поле,
А с окраины тянет
и порохом, и табаком,
да не тем, заграничным,
с заморским густым ароматом,
а махоркой простой,
словно старый встряхнули кафтан.
И уснуть я не в силах,
как будто и впрямь виновата
в том, что плачут старухи
и смотрят с тоской на экран.


© Ольга Корзова

Если мужчина не ваш –
Это не принц, а багаж…
Это обиды и гнев…
Это банальный припев…
Если мужчина не ваш –
Брак, как мучительный стаж…
В паспорт любовь не придёт…
Семьи не штамп создаёт…
Если мужчина не ваш,
Сердце ему не отдашь…
И не доверишь мечты…
Это залог пустоты…
Если мужчина не ваш –
Он, как плохой макияж,
Смоется сразу в метель…
С ним холодна и постель…

Если мужчина любим,
То не надышишься им…
Хочется душу открыть,
Лишь бы его сохранить…
Если мужчина любим,
Беды исчезнут, как дым…
В сердце любовь и покой,
Если любимый с тобой…
Если мужчина любим,
Значит, улыбка – не грим…
Счастье искрится в глазах…
Больше душа не в слезах…
Если мужчина любим,
То принимаешь любым…

Сразу тускнеет пейзаж,
Если мужчина не ваш…


© Ирина Самарина-Лабиринт

"А я её сначала не замечу..."
Марк Шехтман


…А я его сначала не замечу –
да мало ли усталых одиночеств
торопятся по Невскому навстречу
седой, подслеповатой белой ночи?

…А я его сначала не услышу –
да мало ли зовущих и тревожных?
Тем более, что снова дождь по крышам,
по окнам и по слякоти дорожной.

…А я его сначала не узнаю –
да мало ли неюных по соседству
знакомятся в кафе за чашкой чая,
пытаясь отогреть и отогреться?

…А я ему сначала не поверю –
глазам с аперитивом тёплой грусти…

«...Начнём сначала?» – беглый взгляд на двери…
И в этот раз меня он не отпустит.




© Свет Мой

Здравствуй, моё «вчера» –
Счастье в пределах осени…
Поздние вечера…
Радость и горечь поздняя…

Небо в твоих глазах…
Солнце… и море плещется…
Но отчего гроза
Давняя в них мерещится?..

И отчего дожди
Часто стучат истошные?..
Будто кричат: не жди
С ним ничего хорошего…

Будто кричат: не верь
Этой минутной радости …
Он как подбитый зверь –
Непредсказуем в слабости…

Здравствуй, моё «прости» –
Горечь и радость странная…
Как мне тебя спасти,
Зверь, с незажившей раною?…


© Анастасия Ларецкая

Здравствуй, дружище. Жгучие были сутки
у меня, лишенца, страдальца и шрамосчета,
когда я с тоскою влюбившейся проститутки
бредил, его призывал, умолял о чем-то.
С подобным-то сердцем жить глупо, а сдохнуть рано, -
и ходишь таким, неприкаянной мокрой псиной
бежишь от прохожих зализывать боль и раны,
и даже завыть вот об этом - невыносимо.
Упрямая гадина... Я про любовь, дружище.
Чем бы ни вытравил, как бы внутри ни выжег, -
она оживает, и снова ты ласки ищешь,
опять приползая к тому, кем ты был унижен.
Таким себя даже я тут впервые вижу:
тянешься, будто голоден, мучим жаждой,
просишь, гипнотизируешь "Ближе, ближе...",
Веришь любому "когда-нибудь" и "однажды".
Будь я моложе, так я бы, наверно, запил -
помнишь, как встарь, нараспашку и в подворотне?
А нынче от боли, как будто от ярких залпов,
я щурюсь и чую: усмешка скривила рот мне.
Мол, эй, старина, потягаемся с этой дрянью,
давай - кто кого - пусть попомнит, кто тут сильнее!
И я, как баран и юнец, уже насквозь ранен,
опять уступаю горячке и - леденею.
Поскольку там - тренированный лед. Южане,
такие, как мы, ничерта его не осилят.
И я до костей промерзаю, но продолжаю
игру, о которой гордость меня просила.
Так что, дружище, могу тут и сдохнуть, прежде
чем повидаемся, слишком он, черт, опасен.

Постскриптум. Да черт с ним! Увидимся. Там же, те же.
Приедешь, и выпьем, дружище.
Твой верный Рассел.




© Лина Сальникова



Письмо Расселу




Читаю тут "Троянок" Еврипида, тоска такая за душу берёт...
Положим, иногда я тоже пидор. Но люди, Рассел, все-таки зверьё.
Века меняют платья и обличья, а приглядишься пристально, порой,
и в человеке, в общем-то приличном, увидишь столько дряни - хоть зарой.
Такой тебе оттуда глянут рожей из корочки культурного вранья,
что "господи, неужто мы похожи? не надо, боже, только бы не я
читал в глазах пронырливых героев, убийц красивых, вежливых Атилл!",
на городишко глянешь - вот и Троя, но Ахиллес ещё не приходил,
и вот - живут. Куда я Рассел, двинусь? Куда я дену списки кораблей?
Копейный конь глядит в любую спину... Ты пить ещё не бросил? Так налей -
на кой нам мёрзнуть, если мы, южане, как тот Кассандру тащащий герой,
за кем ни шли б, куда б ни уезжали, трагедию всегда берём с собой?


© Бином

А теперь выпадает такое лето,
словно это не лето - иная жизнь.

Луч скользит по спине земной, будто лента, - подхвати, на запястие повяжи.
Осознай, что случайно под небом замер - до заката каких-нибудь полчаса.

Ощути, что мы больше не исчезаем - остаемся во взглядах и голосах.

Наши тени легки под небесной тканью. Наши руки сильнее, чем в прошлый раз,
чтоб держать, чтоб держаться за них, пока не отступит навязчивый, вечный страх
быть собой, обещать, ошибиться в чем-то, но зато обрести себя и сложить.

Это лето нас примет, как нареченных,
словно это не лето - иная жизнь.



© Лина Сальникова

теперь мне пишет твой двойник... похож... и почерк, и чутьё, и нежность та же в каждой строчке, и те же две причины для упрёков - забывчивость и хОлодность в колючих многоточьях.

он скуп в признаньях, он - не ты... в глазах простуженный февраль, на пальцах иней, и не хватает, скрытых в каждой строчке, рифм... он не скучает или не умеет...

и в этих отзвуках тоска, и мне бы разменять предчувствия на слепоту, поверив в реку, что допустит дважды... прости, но слишком холодно в придуманной любви и неизменно... неизменно страшно...


© Виджани

ты даже не представляешь, как я скучаю, упрямый странник, любимец лихих ветров,
мне даже ветры рассказывает ночами, как ты ладони греешь у их костров,
а я-то помню, как спится мне в тех ладонях, как мне щекою к твоим припадать плечам,
и запах ветра в моих волосах утонет, когда ты скажешь: "да, девочка, я скучал"
когда губами виска невзначай коснешься, когда молчание хрустко сомнешь рукой...
я кожей чувствую дни, когда ты вернешься -
домой.

ты даже не представляешь, как я умею молчать о тебе - как о главной из странных тайн,
как я люблю тебя (здесь ты читай - жалею), как я люблю тебя (здесь вообще не читай),
как я подбираю слова для тебя и травы, вплетаю в подарки... как бы тебя согреть?
мы так одиноки и так упоенно правы. а если бы были счастливы хоть на треть,
от тех высот, что наша сулила встреча - да к черту ее, дурацкую правоту...
вот видишь, я даже в этом тебе перечу -
и жду.

ты даже не представляешь, как я устала. справляться с реальностью, мерзнуть и воевать -
мне снится ночью, что теплое одеяло - не ткань, не материя - руки твои... как тать
прокрадываюсь к тебе, чтобы чувствовать запах сонный - любви, дороги и ветров ночных лихих -
и губы опять стремятся к тебе влюбленно и бродит под кожею то, что потом стихи,
растягиваю минуты до новых странствий, и силюсь запомнить как это: быть с тобой.
мне двадцать часов слишком мало в твоем пространстве,
любовь.


© Марта Яковлева

ты ждала меня — было время. ухожу, оправданий нет.
никогда не ходи за теми, кто принес море слез и бед,
улыбайся и верь мне: будет в твоём доме опять весна,
так бывает, не могут люди вдруг сойтись и прожить до ста...

обнимай и пиши стихами, мне до старости их не знать,
не ходить за тобой со словами, что когда-то вернусь опять,
я рисую твои портреты, ты прекрасна, упреков нет.
умоляю, ответь мне, где ты, это длится с десяток лет,

я хожу за тобой по кругу, я кричу, и не слышно слов,
я, пожалуй, останусь другом — видно, мужем ещё не готов,
пусть тебя обнимает ветер: слышу запах твоих волос,
продолжением станут дети — помолись, чтобы это сбылось,

проводи меня до рассвета и к прощанью зажги свечу,
поклянись, что исполнишь: это - что я больше всего хочу,
обещай не скучать за "нами", эта пьеса — ещё не финал.
и почаще пиши стихами... я б до старости их читал.




© Мария Островская Карауш

стоят альбомы на пыльных полках.
замер мир в океане из пустоты.
я разбиваюсь на сотни осколков,
и в этих осколках лишь ты.

лишь ты в пении птиц перелетных.
лишь ты в силуэтах, песнях, домах.
лишь ты в уютных квартирах и окнах.
лишь ты в недосмотренных снах.

только губы шепчут о прошлом,
о былом говорят глаза.
мне мало тебя, и, знаю, ты тоже
вернуть всё пыталась назад.

но силуэтами уходящих
жизнь измеряет длину предела.
и, разбивая себя на части,
я буду счастлив. как ты хотела..







© Владимир Понкин

дождь трогает меня за кожу щёк
и шепчет неразборчивое что-то.
а вечер сыт и сумрачно сгущён,
и, как клубок, практически размотан –
до твоего сакрального «пока»,
до этого дождя из хмурой тучи,
где вечность – ровно двадцать три гудка
в кромешной тьме чужих благополучий,
где слово – это бог, но бог не-мой –
последней сигаретой тлеет в блюдце.

а сны висят неровной бахромой,
и остаются с-нами. остаются…
пора и мне.
уже давно пора –
забытый чай остыл. простыл. прости нам
такие же, как этот, вечера,
гостившие в неприбранной гостиной,
остывшим чаем пролитые на
тепло твоих врачующих ладоней,
где мне всего полвыдоха до дна,
и дождь – солёный.



© Майк Зиновкин

вот так и жить, как будто ничего
не происходит в мире, только ливень
врывается в окно, нетерпеливо
раскачивая жизни вещество.

вот так и жить, как будто ни тебя,
ни прошлого, но лампочка и книга,
слова и свет. а прочее безлико,
не в фокусе, и пиксели рябят.

вода и ветер, что еще, скажи -
штрихи стихии за вагонной шторой...
ничто своей не делая опорой,
вот так и жить, как будто просто жить.


© Аникина Ольга Николаевна

Море шептало как сладко в твоих руках, море тушило закаты, и мир погружался во мрак, меня же несло на волнах в какую-то из четырех сторон света. И сколько бы я не пыталась не думать об этом-но в тебе столько света, сколько и нет в моих ледяных рассветах. И когда накрывает бессонница и затихает шторм, ты плывешь ко мне парусником, ты плывешь ко мне сказочным кораблем. И в глазах твоих столько света и столько тепла. Пусть нас волны качают. Пока ты держишь меня в своих руках.


© Ветервлицо

Кто-то пальцы кладет на клавиши, как на…
Нежно нажимая одну и ту же, одну и ту же. В мастерской занавешены окна, стучит, конечно, мокрый бисер в стекло, со звоном ссыпаясь в лужи. Желтый ветер разнуздан, дерзок, шумлив, не понят, треплет раму чердачную, скоро лишит рассудка. Накрывает промозглым Питером сумрак комнат,за запястья берет изломанность переулков, наглых пальцев дождя и безудержных одиночеств, вдохновения, нежности, крепости и печали. Только ночью...
Благословенной ночью
ты меня прижимаешь, даже не замечая.


© Лебедюга