В каждом встречном взгляде — августовское тепло,
в каждом взгляде в затылок — осень, сквозная, ранняя.
Э т о н е я убиваю попыткой слов,
это м е н я глухость к словам поранила.
Это не я выставляю словами щит,
это от слов моих щит выставляет встреченный —
и мир,
захлебнувшийся
в паузе,
кровоточит
ранней осенью, где, как мишени, мы все отмечены.

Это не кровь сочится из наших пор.
Просто осень ржавеет, когда подойдёшь в упор.
Просто жыве,
а в упор подойдёшь — ржаве...
Неравная
не рань меня
не раню я
Во встречном взгляде августа осень ранняя.




© Лина Сальникова

Безразличие — лучший доспех. Он прочнее стали,
И его не пробьют ни измены, ни ложь твоя.
Можно было б сказать, что мы просто чуть-чуть устали,
Но по правде устала, конечно, одна лишь я.

Я брела через боль. Я глотала свои обиды,
Как таблетки от счастья по несколько раз на дню...
А теперь — посмотри! — начинается панихида:
Беззаветно любившую девочку хороню.

Ты хотел меня видеть спокойной — и я спокойна.
Ни истерик не будет, ни ревности. Ты же рад?
Тишина... Наконец-то в душе отгремели войны.
Очень жаль, что никто не сумел с них прийти назад.

© Владислава Рукавишникова

Нам ни разойтись, ни стать едиными —
жизнь диктует формулы и правила.

Целишься мне в сердце — попади в него. Если нет, не стоит и растравливать. Мы круги попробовали разные: барабан все крутится и щёлкает. Честно умирала каждый раз я, но ты нас воскрешал и снова шёл ко мне. Тяга жить в другом порою дикая. Что-то есть в рулетке от сакрального.

Слушай, хоть иди, хоть не иди ко мне —
Все равно нас жизнь расставит правильно.

(с) Лина Сальникова

Накипело в тебе, моя девочка, вот беда.
Ты измученный нерв, оголенные провода.
И не мне осуждать - это только твои рубежи -
позвони ему, если хочешь, да расскажи.

Расскажи ему как живешь, по каким законам,
по каким слоняешься барам/домам/притонам,
расскажи о том, что осталось вне этих строчек,
и какого черта звонишь посредине ночи -
расскажи ему, моя девочка, между прочим.

Расскажи ему правду как есть, поперек и вдоль -
как потеет, сжимая мобильник, твоя ладонь,
как боишься своих желаний, кривых зеркал,
как в июле с друзьями вы ездили на Байкал,
расскажи ему все, о чем он еще не знал.

Расскажи как слова по горлу текут свинцом,
что три года спустя еще носишь его кольцо,
расскажи, что от боли дышала едва-едва,
как мучительно трудно сейчас подбирать слова -
расскажи ему, если хочешь. Твои права.

И пойми наконец, что он вовсе тебя не искал -
это тот же ответ, только выстрелом у виска.
Не сходи с ума, не взывай к богам - Авва, Отче!
Он не хочет тебя, моя девочка. Он не хочет.

(с) Инна Романова-Атлас

я не из тех, с кем прокатит справляться силой.
весь этот бред равен бреду кобылы сивой.
я не прошу тебя улыбаться криво,
как и пытаться геройски стрелять на дальность.

этих чудовищ не выгонит даже Геральт.
выглядят жутко, но это любовь и вера.
сказано: "не сотвори себе атмосферы".
ты пoнимаешь это почти буквально.

и потому, обнимая хoлoдный кафель,
я распадаюсь на сдавленный крик и кашель.
хочешь пари? мне уже ничего не страшнo.
не "забери", а "синим огнём гoри".

я, так и быть, постараюсь поверить людям.
хуже, чем здесь, уже никогда не будет.
лучше, чем здесь, уже никогда не будет.
я не хочу выходить на бoксёрский ринг,
мне надоел идиoтский ментальный рестлинг.

не обещай. мне это неинтересно.

памятник мне - святое пустое место,
то, что теперь навсегда у тебя внутри.

(с) Виктория Манасевич

Ты мне помнишься по-другому, иным, не тем —
столько долгих минут ветер листьями падал оземь.

Мы — хранители схем, парадоксов земных систем, два безликих жнеца на полях, где остыла осень.
Ты мне кажешься странным, задумчивым всякий раз, если вдруг различаешь в весеннем черты предзимья.
В наших тёмных сердцах временная растёт дыра — капля солнца, попавшая внутрь, насквозь пронзит нас.
Почему-то я знаю, что боль у тебя внутри существует, была, но по-прежнему выносима.
Жернова первой осени нам задавали ритм, в них ломалось любое мгновение, что красиво.
Иногда я не слышу ни листьев, ни жерновов — только тень твою тихую, замершую у лета.

Нас никто не учил различать, что же есть любовь.
Может, это всего лишь полоска дневного света.




(c) Лина Сальникова

Людей теряют только раз,
Услышав тихое прощай,
Без скользких и ненужных фраз,
Захлопнув двери невзначай.

Людей теряют так легко,
Как-будто ключ или барсетку,
И зарывают глубоко,
На сердце вытирая метку.

Людей теряют в тишине,
Или в толпе бегущих мимо,
Срывая фото на стене,
Зачеркивают жизнь незримо.

Людей теряют среди лиц,
Чужих, холодных, равнодушных,
В стенах ободранных больниц,
От криков, боли и удушья.

Людей теряют без причин,
Выбрасывая, словно вещи,
Среди непрошеных мужчин,
Пропащих и развратных женщин.

Людей теряют на краю,
И на крыльце, и у дороги,
В смертельном жизненном бою,
Прощаясь страстно на пороге.

Людей теряют в высоте,
Превозносясь на пьедестал.
Лишь одинокая постель,
Напомнит прошлый идеал.

Людей теряют в городах,
Кричат "дождись" в разлуке каясь,
В безмолвных скорых поездах,
Уносятся, не возвращаясь.

Людей теряют налегке,
И закрывают, будто книгу,
В какой-то горестный четверг,
Уносятся в Париж и в Ригу.

Людей теряют и бегут,
Искать потерю со слезами,
Теряют, от того, что лгут,
И воют, долгими ночами.

Людей теряют в голове,
В порыве злобы,гнева, страсти,
Позволив всей людской молве,
Разрушить маленькое счастье.

Людей теряют, как мечты,
Следа в душе не оставляя,
Бросают в пропасть с высоты,
Ад выбирают, вместо рая.

Людей теряют только раз,
Запомни, не находят дважды,
Таких же точно, верных "нас",
Не потеряй меня, однажды!






(с) Вера Руденок

Я красивее всех с нашей улицы,
И достойна возвышенных чувств.
Потому в женихи себе, умнице,
Не кого-нибудь — принца хочу!

Ум с харизмой не спрятать под масками,
Ждут меня Уолл-стрит и Бродвей,
Расцвела я как роза дамасская
Для самца королевских кровей.

Брови угольные, губы аленьки,
Зашнурован корсет натощак...
В холостяцкой девчоночьей спаленке
Предвкушаю любовь, трепеща.

Но герой королевского имени
Всё не скачет на белом коне...

То ли принцы, заразы, повымерли,

То ли я офигела вконец.


© Лисёнкова

Я молчал, потому что забыл слова, нет, не звуки, а их сокровенный смысл, как зимой снег сыпется в рукава, как болят глаза от огней и искр. Как она смеется. Как смотрит вдаль. Как свернется калачиком подле ног. Я забыл, как изящна её печаль, и как сладостен режущий ночь звонок. Когда сотни лет я ищу страстей, я меняю сотни своих личин. Но один звонок - и я рядом с ней, и плевать, что есть миллион причин развернуться, уйти, посылать к чертям, ненавидеть, толкнуть ее в свежий снег. Она смотрит в души моей сгнивший храм, мой родной, всепрощающий человек. Все равно я уйду, чтобы этот миг все сильнее жег меня изнутри. Я всегда представлял нас в обложках книг, я всегда предвкушал, как скажу "прости".
Но однажды она не смогла простить. Я все так же смеялся и шел вабанк. У меня было все, чтобы просто жить - и друзья и женщины и кулак. Жизнь крутилась, все также цвели сады, и меня продолжали любить... Зачем. Ее голос, звучащий из темноты, становился все тише, исчез совсем... Она так же искренне и легко отдала свою душу, смогла отдать. А я просто глупец, что на грани снов не осмелился больше ее держать. Я боготворил и бросал на нож, говорил "люблю", причиняя боль.
Но на поле с пеплом восходит рожь.
Словно не было нас с тобой.


© Хрустальная Марго

жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. как и все, становились старше. на балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. в общем, в принципе - не тужили. с расстановочкой жили, с толком.

берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. а в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.

время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. и змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. санки ржавились и рыжели. испарялся закрытый гуччи. жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.

он пришёл, как всегда, внезапно. мыла окна, и поскользнулась. в тот же день, он упал с инфарктом. в этот дом они не вернулись.

две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.

на помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. в куче с хламом - духи от гуччи.

вот для этого жили-были.
вот такой вот "особый случай".

(с) Мальвина Матрасова

За стеклом жёлтый свет фонарный
не даёт воплотиться мраку.
Окна — точно земные звёзды —
прорезают сгущённый воздух
блеском лампочек разной силы.
Как присмотришься... в окнах люди.
Я мешаю не сладкий сахар
в чашке с полуостывшим чаем.
О тебе третьи сутки буквы
не стыкуются в связный текст.

Мы мечтали: уехать к морю,
чтобы синь, бирюза и зелень;
чтоб стучать по клавиатуре,
заполняя листа пространство
поворотами чьих-то судеб;
пить Мартини (не очень часто);
приходить на песчаный берег
и смотреть, как подолгу солнце
каждый день истекая кровью,
прячет отблески под водой.

Ты работаешь «пять на восемь»
чаще — «десять» (бумажек уйма).
И у моря бываешь редко,
только в книгах или во сне.
Надоест — приезжай на север.
Здесь пронырливый хитрый ветер
норовит прикарманить зонтик
и насыпать тебе за ворот
крупный/мелкий колючий снег.
Здесь за серым не видно неба,
но в просвете оно синеет,
обещает нам: быть весне!

Приезжай, посидим в кофейне
у окна, за которым люди
улыбаются тем счастливей,
чем сильнее пустился дождь!
Выпьем чаю, какао, кофе.
Посмеёмся над прозой жизни
и пойдём без маршрута, плана
вдоль изгибов и лиц домов.
Наберём пачки две листовок.
Мы... найдём в переулке сказку.
Сказка в руки легко даётся
не боящимся высоты.

© Ardent Rain

Видел тебя издали
вечером в супермаркете,
(вот счастье: цивилизация
добралась и до этих мест).
Закрыли колхоз и фабрику —
зато магазины строятся!
И где-то берутся люди, ведь,
чтоб с полок сметать товар.

Не думал, что ты бываешь здесь.
Сколько прошло с той осени?
Ты собиралась в Токио...
или в Нью-Йорк — без разницы.
Мне в этом светлом замысле
тогда не нашлось угла.

Я вырос, живу в реальности,
на юге страны, здесь солнечно.
Куда ни взгляни — подсолнухи,
а также ячмень и рожь.
Гостям у нас очень нравится:
кого ни спроси — состариться
в домике на окраине
все как один хотят.

В поселке преображение:
рядом с базарной площадью —
разбили «японский сад».
Вождь мировой революции
встречает теперь гуляющих
у входа в аллею роз.

В парке Победы новшество:
мост навесной построили
(сначала хотели озеро)
летом там люди женятся
и в знак нерушимой верности
цепляют цветной замок.

Как раньше — кафе, шашлычная
клуб, где ужасно дорого,
правда, танц-пол забросили.
Сейчас летом все съезжаются
после заката к площади:
каждый включает музыку,
злит тех, кто мудрее нас.

Старшее поколение
со временем не меняется:
ругает наш век и музыку,
говорит, что ловить здесь нечего,
но с места едва ли тронется.

...помню тебя в той осени:
блондинка, глаза зеленые
искрились упрямой верою
в несокрушимость радости,
если все сделать правильно,
в лучшие из времен.

Кто ты теперь, Тень прошлого?
Брюнетка в плаще из черного
шелка? Атласа? Бархата?
Отсюда не разглядеть.

Что стало с нашей юностью?
Она умерла в агонии
ветреной ночью августа,
когда мы не стали магами,
смекнув: в кабинете офисном
будет зимой теплей?

Лет восемь прошло с той осени...
Ответь же мне, Тень из прошлого,
где мы себя оставили,
решив, что пора взрослеть?

(с) Ardent Rain

Он не просто хороший, он лучший!
Самый нежный и самый добрый!
Я с разбега к нему в душу,
Ударяясь до слез о ребра

Я с разгона к нему в сердце,
Забывая про осторожность,
«Я на час! Я хочу погреться!
Я тут чуть поживу, можно?»

Он целует мои щеки,
И на лед моих пальцев дышит,
И глядит на меня с упреком,
Гладит волосы, шепчет «Тише...»

Спросит он: «Ну зачем с разбега?
И вообще, не учили стучаться?»
Я солгу, что боюсь снега,
Но боюсь без него остаться...

Закружит на дворе вьюга,
Город станет пушисто-белым,
Мы нашли на земле друг друга,
Я к нему и душой и телом!

Ветер свечи порывом тушит,
Замирают в испуге звуки,
Я с разбега к нему в душу
Он в кольцо замыкает руки...





(с) Юлия Олефир

ни берега, ни дна, ни статуса, ни формы,
но каждый человек, входя в неё по грудь,
и плотью и душой голодную накормит.
а надо, так и жизнь вручит когда-нибудь.
с одним она щедра, с другим совсем иначе:
поманит и велит наматывать круги.
и я в неё ходил, надеясь стать богаче.
и плакал, и горел, и выжигал других.
я пробуждал в себе Нерона и Сократа,
кричало всё во мне: и тело, и строка!

но, говорят, она бывает благодатна
прозрачна и светла, как воды родника…





© Ник Туманов

зима.
декабрь играет блюз,
и чехарда погодных сводок
перекрестила минус в плюс.
а коль с ума сошла погода,
налей в бокалы по края
живое, солнечное…
знаешь,
я не скажу тебе: моя.
к чему нам нежность показная?
я не скажу тебе…

читай
по облакам, по листопадам
сухие ливни прошлых тайн.
читай,
но праздновать не надо.
восторг июльского тепла,
цветенье мартовских проталин,
всё, что судьба недодала,
мы этой ночью наверстали.





© Ник Туманов

Что я хочу себе подытожить
в моем с рождения декабре?

Я проходила по бездорожью, хранила сердце в стекле морей.
Бежала счастливо к перекресткам, ныряла молча в осенний мрак.
И в каждой смерти светили звезды, поскольку можно не умирать.
Я и болею, как будто в школе: дня два желательно не ходить.
Мои любимые из уколов — уколы жизни в моей груди.
Мне так же грустно, смешно и звонко — смотря какой выбираю ритм.

Я — барабанная перепонка,
и мир звучит у меня внутри.

Ещё декабрь, любим и прожит, уложен в каплю из янтаря.
Да будет в следующем новый обжиг.
Да будет новый.
Где все — не зря.

© Лина Сальникова

А он звонит ей довольно редко, ну, в месяц чёртовых пару раз.
И его фразы бывают метки. И бьют, конечно, не в бровь, а в глаз.
Она сидит не в его рубашке, не ждёт (ну как же!) его звонка.
Решает дома помыть все чашки. Звонок – и вновь поднялась рука.

И разговоры их все о важном вдруг резко сводятся к мелочам.
К домам ужасным многоэтажным, к чужим любовницам и отцам.
Политике (чёрт побрал её бы), и к курсу евро, и к росту цен.
К чужой (конечно) любви до гроба. Никто не хочет ничто взамен.

–А твоя бывшая так постриглась – её б стилисту ещё стилист.
(Слова вонзают ей в сердце иглы, но ведь она ещё тот артист).
И, знаешь, холодно, мёрзнут руки. Спасибо осени. Ты не прав.
А у того-то родились внуки. Назвали Вика и Святослав.

–А твой-то что там? Совсем печальный? Такой же мамочкин всё сынок?
Кого приводит теперь к ней в спальню? Дурак, ну честно, я б так не смог.
А ты там как? Отошла немного? Да, впрочем, знаю и так, что да.
Забей, прошу, на того больного. Ты ведь красива и молода.

Их разговоры заводят в клетку. В них много важного, но где суть?
Она глотает свои таблетки, ведь надо ей поскорей уснуть.
А утром будет опять по кругу. Она ведь знает наверняка.
Она сидит и глядит на трубку. И по привычке не ждёт звонка.





© Дарья Куликовская

Гладит волосы – бьётся током. Режет словом и без ножа.
Сколько можно искать подвохи, сколько можно вот так дрожать?
Я – его океан бездонный. Он – бездушная моря гладь.
Очень грешный и очень тёмный. Сколько можно меня держать?

Он кладет мне на горло руку, оставляя на нем следы.
Нам не будет, сказать что внукам. Вспомним сами. Цветы. Шипы
У парадного попрощаться, допивая вишневый морс.
Предлагаю не обольщаться – это просто игра всерьез.

У парадного «до свиданья». Может, лучше, чтоб навсегда?
Прерываю его дыханье (моё счастье – моя беда).
Расставаться и расставаться. Но не рвется меж нами нить.
Может, лучше нам постараться не прощаться, зато простить?




© Дарья Куликовская

Накроет осень нас тёплым пледом. Давай ещё полежим вот так. Когда ты вдруг навсегда уедешь, ты будешь помнить меня, дурак? Давай еще погрустим о чём-то. Я утыкаюсь в твоё плечо. Потом готовлю тебе экспромтом салат невкусный и суп харчо. Навек остаться бы здесь и вместе. Мы оба знаем, что не судьба. Ты ведь уедешь к своей невесте, а мне останется погибать. Грызть локти или кусать запястья, и пить крепчайшее ничего. Пока же ты у меня во власти. Тебя целую, как своего.

Запомним этот кусочек века. И дай мне просто тебя обнять. Когда случайных два человека судьбу решили не изменять. Плед твоей нежности греет руки, немного кружится голова. Мы оба знаем – близка разлука. Так вот, давай говорить слова. О чём-то важном, о чём-то близком (и тут нам в стену стучит сосед). А ты мне будешь писать записки? Да я же знаю сама, что нет. Пообещай мне, что будешь счастлив. Благословляю, пусть не со мной. Ты разбиваешь меня на части, ведь я то знаю – ты, чёрт, не мой.

Осталась куча пустых бутылок. Скажи мне пару прощальных фраз. А я целую тебя в затылок и обнимаю в последний раз.





© Дарья Куликовская

что будет следующей зимой - мне еще не ведомо, что было прошлой - в сердце не прижилось.
так доставали мех, расставались с кедами, когда осень закатная город прошла насквозь, так мы терялись в пристанях и пристанищах, так мы садились на тонущие корабли, а декабрь пришел, рассмеялся, хоть мал еще, умещается в ушко игольное нашей большой любви, но расставил нас по местам тем солдатским оловом, что готово стоять несмотря на любой изъян...

выдыхай. все в порядке. звонящий колокол в этот раз - каждый раз - надрывается не по нам.


© Даша Сонина

Плюс на минус – как назло минус.
То, что чаще – бывает чаще.
Что упало, но не разбилось, то осталось. Положи в ящик.

На поверку всё темно, тихо.
Власть отобрана властью данной.
Не прощай меня, я тот, странный. И, пожалуй, поминай лихом.

Где слеза не тяжелей пыли, не хватало ещё ждать чуда.
Мы оставим всё так, как было.
Я смогу и всё равно буду.

Там, где каждый – звезда эстрады, не хватало ещё петь песни.
И Сизиф умеет как надо,
камень же не потерял в весе.

Тем не менее, pater – noster.
Ты же каменный, почти голем.
Наглотаешься морской соли и пытаешься найти остров.

Прогибается земной шарик, убегают полюса к югу.
Постарайся не дышать гарью и попробуй отыскать друга.

Постарайся услыхать возглас меж смертей и половых связей.
Обмани себя. Вдохни воздух.
Обмани себя ещё разик.

Повтори себе ещё «верю», постарайся избежать ссоры.
Потерпи, уже почти скоро.

У любого моря есть берег.

У любого моря есть другой берег.


© Виктория Манасевич

слушай, тут все говорят про осень, ну и я расскажу про осень:
меня третий год непонятно зачем болтает, куда-то всё время носит,
я смертельно завидую тем, кто обладает такой вот внутренней осью,
что они производят молчание, и молчанием этим грубят,
словно их абсолютно не парит, что их кто-то бросит,
кто-то выключит их из себя.

а такие как я — производят улыбки, шутки, слова, гримасы,
чтобы выжить, чтобы справиться с этой космической массой
пустоты; в этом деле каждый из нас стал асом,
и давно ничего не боится —
просто видит еще в начале конец рассказа,
и от боли в глазах двоится.

у меня тут случилось такое лето, но лето — спето,
все, что греет сейчас нутро — лишь бесчетная сигарета,
с каждым днем в этом городе — меньше света,
и все чаще мерзнут ступни и руки,
так и тянет спросить: «а что на тебе надето,
чтоб спастись от холода? а от скуки?».

так и тянет всё бросить и перестать бороться,
отыскать что-нибудь, чем бы стоило уколоться,
и залечь в квартире, будто на дне колодца —
заниматься с тобою сексом, любовью, счастьем —
а не шпарить по городу иноходцем,
разрываясь на мелкие части.

понимаешь, осень меня загоняет в жесткие рамки,
мне же раньше казалось, немного удачи — и сразу в дамки,
мое имяфамилие будет в самом верху программки —
кто там дальше играет, всем будет неинтересно,
только я вот тащу эту жизнь, и уже натирают лямки,
и все чаще бывает пресно.

слушай, тут все говорят про осень, будто она наступила внезапно,
словно не те же случились даты, ненастье, запах,
что год назад — а я сижу, мечтаю: восток ли, запад,
юг или север, слова лепестками бросаю
на ветер — загадывая, что, мол, в каком-нибудь завтра

я всё-таки не угасаю.




(с) Алекс Микеров

не смотри на меня так пристально –
я не вынесу, я не выстою.
говори со мной, говори со мной
о погоде и ерунде.
и – без права на обладание –
успокаивай, обнимай меня.
я не то чтобы ненормальная,
но
мерещишься мне везде.
время строить и безрассудствовать,
пусть часы мимо нас несутся так,
просто от твоего присутствия
воздух слаще и горячей.
сам поймёшь ли, о чём-то спросишь ли,
я хочу в этой странной осени –
сумасбродно-манящей осени –
засыпать на твоём плече.

(с) Хедвиг

Сколько угодно молчать, терзаясь,
и засыпать в норе.
Доброе утро, мартовский заяц.
Встретимся в январе.

Как ни тревожно, думай о прошлом:
сколько прошло ночей?
Жизнь ненадёжна. Очень возможно,
станет погорячей.

Заяц не трусит.
Он очень вкусен, жаждут поймать враги.
По кольцевой и без перебоев,
заяц, беги, беги!

В сводном обзоре мартовских хроник
заяц – главный герой.
Тачка в угоне, волк не догонит,
все за него горой,
три поросёнка и Вилли Вонка.
Это – гражданский долг.

Нет чемпионов, вечная гонка:
заяц – не заяц – волк.


© Виктория Манасевич

Из любого «на…» можно сделать «но».
Если хочешь верить — бери и верь.
Как с дурного сна посмотреть в окно,
выходя не в окно, а в дверь.

Кто-то сгонит смрад и зажжёт диод.
Без печальных дат, без плохих примет.

Кто-то выйдет усталый, вздохнёт
и добудет свет.

И да будет Свет.


© Виктория Манасевич

Было море, было небо, были корабли. Белый парус — белый лебедь, клином от земли. Было солнце, бури были, были сотни миль, а теперь мы — всё, приплыли, вот звенящий штиль. Было небо, были звёзды — и парад планет. Были карты, были вёсла, а теперь их нет. Компас был, штурвал и ветер, дувший в паруса. А теперь на целом свете некому спасать.

У кормы волна играла, вместо крыш и стен были рифы, были скалы, даже вой сирен. К мачте — крепко, крепче, крепче, чтоб не убежать. Пах прибоем каждый вечер, боль ещё свежа. Были волны, били плетью, резали борты. А теперь на целом свете не найти воды.

Днём с огнём воды не сыщешь, сколько не кричи. Вместо стен и вместо крыши — шифер, кирпичи. Вместо звёзд — сплошные тучи, неба не видать. Было раньше, было лучше, где теперь вода? Ром с куском сухого хлеба, дом родной вдали. Было море, было небо, были корабли. Ветер был — была свобода: волны были в грудь, волны выше небосвода, прямо в Млечный Путь.

А теперь — и штиль, и суша, вёсла надломив, мы спасаем наши души от себя самих, но спасенья нет отныне, друг ли, враг ли, брат... Всё теперь — одна пустыня, выгоревший ад. Что ты тут уже не делай, сколько ни моли —

Смерть песком заносит белым
наши корабли.


© Дарёна Хэйл

Есть у меня один друг - он смелый,
С чувственным сердцем, красив и светел.
У нас с ним все строго и только по делу:
Мы слов не бросаем напрасно - мы дети.

Он прячет секреты мои, как конфеты
От папы-дантиста скрывает мальчишка.
И я не предам и он чувствует это,
Поэтому тоже доверчивый слишком.

Я прятки люблю.
А вернее мы оба
Скрываем друг друга от глаз посторонних.
И если спрошу:
- ты со мной?
Он:
- ещё бы!
Воскликнет, смеясь и добавит:
- сегодня?!

Не спросит о лишнем, не будет жестоким,
Не станет меня осуждать за ошибку.
Еще мне известно: на случай тревоги
Моей, он в запасе имеет улыбку.

Он честен со мной. И не требует много -
Быть рядом душой.
Это просто - поверьте!
Ведь,у нас все по делу и все очень строго:
Мы чувств не боимся - мы все-таки дети.






(с) Ах Астахова

что сказать тебе, верный? у августа в узелке — горный воздух и тайны, не узнанные никем, капля моря в кулоне, отмель и моряки ловят в сети приплывшую осень и огоньки.

что с нас брать, мой свободный? мы счастливы и вольны подхватить свое солнце с бегущей в ладонь волны. заводить свое сердце, настраиваться на такт, жить у склона небесного, пальцы переплетать.

кто в нас август переключает, как светофор, — дым зеленых вершин, кнопка «выключить телефон»... сеть рыбацкая ловит осень, горят огни, и покой вековой ни измерить, ни объяснить.

что сказать тебе, названый мой, что тебе сказать? у небесной зари догорает огонь в глазах, у морского бога — август на языке, наши тайны, еще не узнанные никем.





© Лина Сальникова

Целуют родители нас.
В неловкости мы каменеем.
И с детства, который уж раз,
Добром отвечать не умеем.

Сначала нас учат ходить,
Целуя царапины, шишки,
Спеша на тесёмке пришить
Две варежки к нашим пальтишкам.

И вот мы идём в первый класс,
И вот мы уходим в солдаты…
Целуют родители нас,
Всю жизнь провожая куда-то.

И в тех откровеньях простых
Что-либо поймём мы едва ли.
И тут же целуем чужих,
Которых мы в жизни избрали.

Сквозь все́ поцелуи судьбы
Придём мы в одно воскресенье
И наши побитые лбы
Подставим под жар всепрощенья.

Жизнь — цепь поцелуев. И нас
Пусть совесть сверли́т неустанно,
Пока эти дни не настали,
Пока не настал этот час, —

Когда в безутешной тоске
Холодные лбы обрыдавши,
За их поцелуи, за все́, —
Единственный наш. Опоздавший.




(с) Николай Зиновьев

Как рыбаку - хрупкие льдины,
Как на пожарище - спички,
Я нужен тебе,
Как президенту - импичмент,
И как бедняку - камердинер.
Возможно, в чем-то это даже смешно,
Но, если наконец-то поверить себе,
Я нужен тебе, как рыбе речной -
Велосипед.
Как в огороде - репей,
Как надувная лодка в Сахаре,
Как пилочка для ногтей - сокамерникам,
Как боль, которую невозможно терпеть, -
Вот так я нужен тебе.

Где-то там, на другой
Стороне провода,
Ударяются
Зубчиками ключи,
Слышны шаги по лестнице,
И ничего кроме.
Я набираю твой номер,
И каждый из нас
Молчит.

Где-то там, на другой
Стороне провода
Я слышу, как кто-то робко
Копается в карандашах цветных,
Но после длительной тишины
Каждый из нас
Нажимает
Красную кнопку.

Вот так я нужен тебе.

Как трудяге-фермеру - град,
Как тонущему кораблю -
Еще один залп картечи,
Как любимой кружке - трещина,
Как будильник, прозвонивший
Вместо пяти – в девять утра.
Как слепому - возможность смотреть вдаль,
Как спортсмену – вывихнутый сустав,
Как человеку в горе – пустота,
Как санкам - асфальт,
А красивой девушке - глубокий рубец, -

Вот так я нужен тебе.

Где-то здесь, на этой
Стороне провода,
Для разговора так много причин,
Слышен шум дороги, и звон колоколов,
Но после очередного “Алло”
Каждый из нас
Молчит.

Где-то здесь, на этой
Стороне провода,
Каждый вечер кто-то
С трубкой оседает в угол,
Зная, что давно уже все решено.

Где-то здесь,
Каждый из нас тишиной

Добивает друг друга.


© Птицами